Шум ветра

Беляев Владимир Сергеевич

— Не в этом смысле, — сказал он. — Тут совсем другое дело. Можно быть отличным слесарем или инженером, но отвратительным отцом своих детей. Поняла? Как тебе лучше объяснить? Возьмем ученого. Он расщепляет атомное ядро, высвобождает исполинскую энергию, двигает вперед науку. Всем жертвует во имя работы, пренебрегает своим личным счастьем. Хорошо это? Сразу не скажешь. Если этот ученый любит людей и делает все для их счастья, это, безусловно, хорошо. Но если он любит только себя, свои открытия, свой ум, не думает о людях и глубоко равнодушен к их судьбе? Для чего живет? Лишь бы восторжествовала

его научная идея, и все равно — какая?

Он нервно сжал кулак и тряхнул им в воздухе.

Она с облегчением вздохнула.

— Скажу откровенно, я боялась, что ты тоже такой. Бьешь в одну точку, ничего вокруг себя не желаешь ни знать, ни видеть, несешься в какой-то трагический тупик, несмотря на самые добрые и оптимистические надежды.

— Проиграет тот, кто идет вслепую или слишком нервничает, теряет контроль над собой. Так бывает во всяком деле. Это отвратительно, когда человек сам убивает в себе вей человеческое. Чего же он стоит тогда?

— Молчи! Молчи! — закричала она, закрывая свои уши ладонями.

— Что с тобой?

— Голова разрывается от проблем. Я хочу на необитаемый остров, — повторила она свою фразу, которую он уже слышал. — С ума сойдешь, если думать и искать на все ответы.

— А если не думать и не искать? — спросил он. — Как жить?

— Я не знаю. Ты знаешь? Ответь же! Волком выть от отчаяния?

— Оставаться с людьми, — спокойно сказал он. — Не нужно необитаемого острова. Он не спасет. Это для трусов.

— Неправда! Я люблю жизнь. Кипучую, шумную, суматошную, как в летний дождливый день с грозой и радугой.

— А зачем же остров?

— К черту! Это я плохо придумала. Хочу среди людей, с тобой, с друзьями, со всеми. Люблю жизнь! Люблю!

— И я. И миллиарды людей на земле любят жизнь. Люди любят свою родину, свои обычаи, свой общественный строй. И почти все, кроме этого, любят в жизни еще что-то свое, личное, дорогое своему сердцу. Любят ловить рыбу, рубить дрова, пахать землю, плавить металл, наблюдать за звездами, встречать рассвет, ходить босиком по росе, выращивать плоды, ходить по горам, собирать цветы, играть в шахматы. Иметь детей, петь песни, купаться в море, ходить на охоту, косить траву, пировать с друзьями, работать, уставать, нежиться.

— Перестань, — сказала она. — Так можно говорить до утра.

— Еще одно слово скажу. Любить, любить таких, как ты.

Она засмеялась и прижалась к нему. Он стал целовать ее. Целовал губы, щеки, глаза, шею, руки, платье, волосы.

— Пусти, — тихо сказала она. — Мы сошли с ума и говорим черт знает какие глупости. Но если уже начали, дай скажу, а то забуду. Одна такая мысль, которая мне часто приходит в голову.

— Какая?

— Это даже не мысль, а ощущение. Когда я думаю о своей жизни, мне кажется, что она похожа на долгое плавание. Все время плыву, рассекаю волны, взмахиваю руками, отдыхаю и снова плыву. Страшно хочется увидеть берег. Безумно хочется, чтобы наконец где-то впереди сверкнула полоска земли. Желтая, песчаная коса, или серые уступчатые скалы, или высокие сосны над обрывом. Пусть как-нибудь по-другому, но увидеть бы берег. Скорее увидеть. Иногда кажется, что этот желанный берег уже мелькал впереди и снова исчезал.

Опять надо было плыть, плыть, несмотря на то, что берег не виден, а сил не хватает. Плыть надо, как бы ни было тяжело, потому что иначе утонешь и никогда не увидишь берега. Никогда не ступишь ногой на твердую надежную почву. И всегда такое напряженное состояние, будто вот-вот, сейчас, через минуту, или завтра на рассвете сверкнет вдали твой берег, именно тот самый, к которому ты стремишься. А с тобой так бывает?

— Кто-то стукнул калиткой и поднимается по лестнице, — сказал Иван. — Торопливые мужские шаги.

Он приподнялся, сел на полу.

Сильным рывком кто-то с шумом открыл дверь. Надя вскочила и выбежала в столовую.

В дверях стоял Федор.

Иван тоже поднялся с полу и вышел вслед за Надей.

— Что за комедия? — сказал Федор сердито, со сдержанной злостью, глядя на жену и Ивана, еще надеясь на то, что его разыгрывают и шутят над ним. — Неостроумно, подло заставлять меня волноваться и ездить за вами черт знает в какую даль. Что ты придумала, Надя?

Он сделал шаг к ней, с примиряющим видом улыбнулся и вдруг все понял. Через открытую дверь в спальне он увидел неприбранную постель. На стуле у кровати лежала ее кофта, чулки и галстук Ивана. На тумбочке — пепельница, полная окурков.

— Вы здесь были вдвоем?

— Да, — сказала Надя, глядя ему прямо в глаза. — Разденься и сядь. Надо поговорить, чтобы все было ясно.

Он криво усмехнулся и бросил злобный взгляд на Ивана.

— Мерзавцы!

Иван кинулся к нему и сжал кулаки.

— Не смей оскорблять. Мы ни от кого не таимся и ничего не скрываем. Мы любим друг друга.

— Мерзавцы и подлецы! — закричал Федор и схватился за стул. — Мерзавец ты, и гадюка она. Вон из чужого дома! Вон!

Он замахнулся стулом на Ивана, но тот сильным толчком ударил Федора в плечо, опрокинул его на диван. Стул с грохотом полетел на пол. Федор вскочил, кинулся к Наде, хотел ударить, но в ту же секунду был сбит с ног. Иван придавил его грудь коленом.

— Если не успокоишься, выброшу в окно или убью.

— Перестаньте! — кричала Надя. — Сейчас же перестаньте. Кулаками ничего не решишь. Надо было раньше думать, Федор.

В комнату вбежала испуганная Варя, всплеснула руками:

— Боже мой! Что же это такое? Федор Сергеевич! Не убивайтесь, милый. Не надо.

Эти слова подействовали на Федора. Он вытер рукавом кровь на губах, сел к столу, тяжело дышал.

— Уходи, Варя. Иди! — сказал он ей, будто ничего особенного не случилось. — Мы сейчас.

Варя вышла из комнаты.

Федор резко повернулся к Наде и Ивану. Они стояли рядом, спокойно смотрели на Федора.

— Гады вы. Паразиты! — с презрением сказал Федор и вдруг заплакал, как обиженный ребенок.

Иван закурил и спокойно сел рядом с Федором. Рядом с Иваном села Надя.

— Послушай, Федор, — сказал Иван дружелюбным тоном. — Теперь ничего не изменишь. Это не вспышка безумия, а обдуманный шаг.

Федор всхлипывал, как ребенок, с обиженным видом поглядывал на Надю.

Наде хотелось погладить Федора по голове, пожалеть, взять платок, вытереть кровь и слезы на его лице. Но она сидела неподвижно.