Шум ветра

Беляев Владимир Сергеевич

Все выпили, оживились. Миша пытался запеть какую-то песню, но его перебила Наташа, начала громко декламировать стихи:

— Мужчины, мужчины, мужчины, вы помните имя свое?..

Александра Нестеровна внимательно прислушивалась к словам, слегка кивала головой, одобряла. Потом сказала:

— Правильно подмечено про нынешних и прежних мужчин. А я, грешная, думала, что только мне одной видны изъяны теперешних мужчин, ан нет, всем видно! А про музыку что же вы забыли? Заводите, веселее будет.

Миша наклонился к стопке пластинок, выбрал одну, поставил на диск проигрывателя. Музыка была резкая, громкая. Он сделал еще громче, так, что зазвенели стекла

в окнах. Старуха поморщилась и прикрыла уши платком.

Лева и Наташа пошли танцевать. Миша в нерешительности взглянул на двух женщин у стола и подошел к Марии Ивановне:

— Разрешите?

— Потанцуйте с Катей, — отвела его руку Мария Ивановна. — А я потом, посмотрю на вас.

— Ну что вы? — сказала Катя. — Мне же нельзя.

— Даже полезно, милая. Только не слишком, без резких движений. Иди!

Мария Ивановна легким касанием руки подтолкнула Катю и, оставшись сидеть на диване, любовно смотрела на танцующую молодежь, чуть-чуть улыбаясь, наклонив голову к плечу. Ее темных прямых и густых волос еще не коснулась седина, на гладком лице не было ни одной морщинки, глаза тепло светились неистраченной нежностью и добротой. Она думала о Кате: «Хорошая девушка. Милая…»

Через несколько дней Мария Ивановна получила письмо от сына. Вбежала в комнату радостная, с порога крикнула:

— Ур-ра, товарищи! Сереженька скоро приедет! Послушайте, что пишет. — Она развернула письмо и стала читать вслух: «Дорогая мамочка! Скоро я прикачу домой. Командир сказал, что нас демобилизуют после ноябрьских праздников».

— Слава тебе господи, — обрадовалась Александра Нестеровна. — Всего-то и осталось ждать две недели. Поди, возмужал наш Сережа, вырос. Все кажется, что мальчик, а он уже мужик здоровенный.

Одна Катя не обрадовалась этому известию. Вечером она подсела к Марии Ивановне на диван, грустно сказала:

— А как же я теперь, Мария Ивановна? Может, лучше уйти?

— Не смей и думать, глупая, — оборвала ее Мария Ивановна. — Места у нас хватит для всех, а Сереже объясним положение. Пускай и он думает, что ты наша дальняя родственница, племянница из Курска. У нас, в самом деле, так вышло, что в Курске живет какая-то тетя Нина. Еще до войны уехала. Сережа ее никогда не видал, да и я только с детства раза два встречала, совсем не помню. А бабушка не выдаст.

Катя от возбуждения раскраснелась, уткнулась лицом в мягкое плечо Марии Ивановны.

— Лучше сквозь землю провалиться. Не могу я врать.

— Вот еще задача, подумаешь! Не хочешь врать, — скажем правду. Я и сама не люблю вранья.

— Стыдно мне. Может, к Варваре Прокофьевне попроситься? Она пустит, как-нибудь перебьюсь в уголке.

— Выбрось из головы такую думку. Раз я взялась за тебя, я и доведу до конца. Никуда не отпущу тебя такую. Шутка ли? Я сама мать. Ничего в твоем деле стыдного нет, запомни ты раз навсегда. Ты женщина и гордо исполняй свое назначение. А про Сережу не думай плохого, он все поймет, он современный парень. Добрый, как я. В нашей семье все такие.

— Это так, точно так, — вмешалась в разговор Александра Нестеровна. — Ты, Катька, не смей уходить, я до смерти обижусь. Вот выручим тебя из затруднения, тогда решай судьбу, как захочешь, а нынче нельзя. Оставайся, никто в этом доме тебя не обидит.

В субботу женщины затеяли уборку в квартире, навели порядок, помыли полы, сменили занавески на окнах, протерли стекла до зеркального блеска. С трудом сдвинули с места старинный шкаф, развернули его, отгородили угол в большой комнате для Кати, поставили кровать,

прибили к стенке поблекший самодельный коврик и повесили пестренькую ситцевую ширмочку в проходе. Получилось вполне уютное и укромное местечко, где Катя могла отдыхать днем и спать ночью. Само собой все выходило так, будто Катя основательно закреплялась в этом доме, все о ней заботились, относились к ней, как к члену семьи, ни в чем не обделяли. Ей было хорошо и вместе с тем тревожно, он не без опаски думала о том, как может осложниться ее жизнь с возвращением из армии хозяйского сына. Как знать, какой он? Как посмотрит на Катю? Разгадает игру и зло посмеется. Она не была беспомощной, знала, что всегда сумеет постоять за себя, ей просто не хотелось нарваться на оскорбительную жалость или презрение, а еще более того — на грубость и насмешку. И хоть в этом доме о Сергее говорили только с обожанием и любовью, подспудная тайная тревога не покидала Катю.

Катя в эти дни с особым увлечением занималась вязанием. Платок получался широкий, мягкий, с красивым узором.

— Умница, — хвалила ее Александра Нестеровна, приглядываясь к узорам. — Ладно мастеришь, как наши бабы, по-старинному. Вишь, как пальцы бегают, и глаз остер. Ловкая девка, мигом схватила.

Приятно было слушать похвалу от старой женщины, знающей толк в своем деле. Катя и сама удивлялась, как в такой малый срок сумела научиться тонкому, непростому ремеслу. Раньше, бывало, не хватало терпения обметать петлю на блузке или пришить пуговицу, моментально запутывала нитки, рвала их в нетерпении и делала работу кое-как. А теперь вон как бойко перебирает пальцами, словно пианистка, ни одного зряшного движения, все аккуратно, все в норме. Чудеса!

С утра Александра Нестеровна ушла на фабрику сдавать готовые платки и получать козий пух и нитки. Оставшись одна в доме, Катюша неторопливо одевалась, разглядывала себя в зеркале. Заметила перемену в лице: чуть припухшие щеки, пополневшие губы, серьезный грустный взгляд. Неожиданно подмигнула сама себе и тихо засмеялась, сверкнув влажными зубами.

— Не вешай нос, дуреха! А ну-ка, улыбнись!

Закинув на затылок белые обнаженные руки, она подобрала рассыпанные по плечам темные волосы в большой пучок, спустила челочку на гладкий высокий лоб и кокетливо повела озорными черными глазами. Поглаживала теплыми ладонями длинную шею и круглые плечи, осторожно коснулась грудей и поразилась, что груди такие тугие. Потом стала застегивать пуговицы на гладкой темно-вишневой блузе и, заправляя ее края под синюю джинсовую юбку, положила руки на живот, осторожно нащупала то место, где тихо билось что-то мягкое, хрупкое, беззащитное, как второе сердце. Закрыла глаза, забыла про зеркало, вслушивалась и дивилась какому-то чуду, живущему в ней. Вдруг что-то отвлекло Катюшу. Она открыла глаза и увидела, как за окном появился воробей, стукнул клювом в стекло и улетел. Она повернулась от окна и увидала на стене портрет Пушкина. Он смотрел на нее одобрительным дружеским взглядом и улыбался. Катя невольно смутилась…

Вскоре вернулась Александра Нестеровна, принесла кульки со сладостями и деньги.

— Принимай получку, мастерица. Заработали мы с тобой не менее других. Не грех отдохнуть сегодня, попировать. Ставь самовар, попьем чайку с пряниками да с конфетами.

Осенний день хмурился с самого утра, и было слышно, как под окном в оголенных ветвях высокого клена посвистывал ветер.

Когда на столе появился самовар, стало тепло и уютно. Высыпая конфеты в вазочку и подвигая гостинцы поближе к Катюше, Александра Нестеровна говорила: