Шум ветра
Шрифт:
— Иван Алексеевич! Миленький! Я тута!
Он оглянулся, узнал Саню и помахал рукой.
— Не горюй, Саня! Жив буду — увидимся!
Стражник отогнал ее от ворот. Она побежала вдоль забора, нашла щель, приникла, ухватилась руками за края досок и снова позвала Ивана Алексеевича. Он увидал ее лицо в щели забора, оно было похоже на фотографию, вставленную в рамку. Подошел совсем близко и шепотом сказал ей:
— Спасибо тебе, Саня. Ты спасла всех наших людей, которые в тот вечер должны были прийти в дом обходчика. А я пострадаю за всех, как-нибудь выкручусь. Завтра нас погонят по тракту в Казалинск.
Потом Александра
К вечеру солнце ушло на закат, небо как будто стало понемногу остывать, но в степи не становилось прохладней, от накаленных песков пустыни поднимался жар, духота, дышать было трудно. Обоз еле-еле тянулся, кто-то покрикивал, изредка раздавался верблюжий рык, постукивали рассохшиеся колеса. За обозом по краям тракта молча рыскали собаки, высокие, худые, с гноящимися глазами. Морды вытянутые, ноги тонкие, длинные, уши обвислые, а на боках рваные клочья шерсти, желтой и сухой, как выжженная обветренная трава пустыни.
Одна из собак бесшумно кинулась к Сане, как за добычей, но тут же замерла, прижавшись к земле, тяжело дышала, высунув розовый язык. Саня чуть не вскрикнула, но сдержалась, затихла, уставившись в глаза присмиревшего пса. Собака подвинулась к девушке ползком, остановилась, вильнула хвостом. Саня осмелела, тронулась с места. Собака постояла в траве, исчезла в ковылях. Наконец обоз остановился. Усталые изможденные арестанты повалились на землю, верблюды улеглись на горячий песок. Все замерло и затихло в печальном лагере, и вскоре над степью еле заметно поднялись и поплыли синевато-серые клочья дыма, где-то в сумерках слабо вспыхивало и угасало робкое пламя костра. В высоких зарослях сухого ковыля двигались темные шапки стражников, здоровые мужики наклонялись, срывали бурьян и курай, сносили топливо в кучу возле костра.
Ночью, превозмогая страх, Саня подползла к спящим арестантам, нашла среди них Ивана Алексеевича, разбудила его. Он удивился, но не произнес ни звука. Она молча развязала ему руки, поманила за собой. Они долго ползли по земле, удаляясь от стражи, и когда лагерь был уже далеко, поднялись на ноги и, выбиваясь из сил, подались в открытую степь. Все время смотрели на небо, шли на восток, в ту сторону, где занималась утренняя заря и где густели камыши на месте высохшего озера и кое-где в зарослях редко попадались топкие ямки с гнилой зеленой водой.
На третьи сутки они добрались до города, а там нашли верных друзей, которые спрятали их и укрыли до поры до времени.
Так Александра Нестеровна, тогдашняя Сашенька, Саня, стала женой революционера и полностью разделила с ним его судьбу. В годы гражданской войны они вместе ходили в походы против белых банд, а когда в городе устанавливали Советскую власть, Иван Алексеевич стал членом ревкома, налаживал работу больниц и госпиталей
Приближались праздничные дни, и Катерина видела из окна, как на улице развешивали красные флаги и нарядные люди с покупками в руках оживленно суетились на тротуарах. Недалеко через дорогу слышался бой барабана и звук пионерского горна: это школьники маршировали в городском саду, готовились к параду. Хотя за окном дул холодный осенний ветер и по утрам крыши домов и пожелтевшая трава во дворах сверкали светло-жемчужным блеском инея, солнце светило еще тепло и приветливо, манило из дома. Хотелось накинуть платок, пройтись по городу, полюбоваться на синюю речку, на высокое небо, послушать ветра в дубовой роще.
Катюше стало грустно, и она вспомнила свой городок, свою бригаду, неугомонных подружек из общежития. Вдруг показалось, что где-то совсем рядом за спиной она слышит их веселый смех, звонкие голоса, бойкий говор. Громче всех говорит Надька Глазкова, забивает голоса девчат своим тонким высоким верещанием.
«Милые, славные подружки, — подумала Катюша и улыбнулась. — Как они там? Не забыли меня?»
И ей живо представилось, как готовятся к празднику в молодом, уютном, чистом городке, который она совсем недавно покинула. Сегодня последний рабочий день, вечером все соберутся во Дворце культуры, будут поздравлять друг друга, хвалить лучших рабочих и работниц, вручать переходящие знамена передовым бригадам. Наверняка ее подружки перевыполнили план и, как всегда, займут первое или второе место. А потом будет концерт, музыка, танцы. И придет он с цветком в правой руке и пригласит Катюшу на вальс…
При одном только воспоминании о нем ей стало нехорошо, неприятно, как от физической боли.
— Вот мука! Поди разберись, что это было? Как дурной сон, как наваждение или злое колдовство. И как же я могла так обмануться, не понять лживой души?
Она отошла от окна, перестала думать о Геннадии, но все еще видела перед собой веселые лица девчат, знакомых парней, слышала хриплый басок высокого усатого мастера с военными орденами на груди. Щемящее чувство печали охватило ее, в глазах засверкали невольные слезы. Она бесцельно прошлась по комнате, взяла шерстяной платок, накинула на голову, будто собиралась уходить из этого дома.
В дверях неожиданно появилась Александра Нестеровна, спокойно взглянула на Катю.
— Озябла, что ли? Не то еще будет, скоро зима. У нас всегда так по осени: хоть и солнце светит, а холодно. Ну, покажи-ка, сколько наработала?
Она склонилась над вязанием и стала рассматривать узоры, искренне похвалила девушку:
— Умница. Ловко делаешь, красиво. Хорошо узор соблюдаешь.
Катюша успокоилась, сняла с плеч платок, молча принялась за работу.
Накануне праздника все были дома, готовились к завтраку. Катюша согрела самовар, поставила на стол чашки, еду, а Мария Ивановна готовила картофельный салат с овощами и сметаной. Александра Нестеровна старалась покрепче заварить чай, прикрывала чайник салфеткой, чтобы сохранить тепло.