Шумеры. Первая цивилизация на Земле

Крамер Самюэль

(Около пятнадцати строк разрушено.)

«Ты, который слоняется по площади, преуспеешь ли в чем? Стремись познать первые поколения. Ходи в школу, это пойдет тебе на пользу. Сын мой, познавай первые поколения, справляйся о них.

Непутевый, за кем я должен смотреть – и не был бы я мужем, если бы не смотрел за сыном своим, – я говорил с родней, сравнивал их мужчин, но не нашел среди них таких, как ты.

То, в чем я наставляю тебя, превращает глупца в мудреца, словно заклинание, завораживает змею и не позволит тебе поддаться лживым речам.

Поскольку сердце мое пропитано усталостью от тебя, я держался в стороне от тебя и не внимал страхам твоим и ворчанию. Нет, я не внимал страхам твоим и ворчанию. Из-за ворчания твоего, да, ворчания твоего был я суров с тобой, да, был я суров с тобой. Потому что тебя не заботило человеческое, сердце мое стыло, как на злом ветру. Твое ворчание убило меня, ты поставил меня на грань смерти.

Ни разу в жизни я тебя не заставил принести и сухой ветки в вязанку хвороста. Хворост и дети малые носят, ты же в жизни не носил его. Ни разу не сказал я тебе: «Ступай с караваном моим». Никогда не посылал я тебя на работу, пахать поле, никогда не посылал я тебя на работу, вскапывать поле. Не посылал на работу трудиться. «Пойди поработай и помоги мне» –

не сказал я тебе ни разу в жизни.

Другие, такие же, как ты, помогают родителям в работе. Если бы поговорил ты со своими родными и был бы им благодарен, ты бы следовал их примеру. Каждый из них приносит по 10 гур ячменя, даже дети приносят отцам 10 гур ячменя. Они умножают ячмень для отца, помогают ему с ячменем, маслом и шерстью. Ты же только тогда человек, когда дело идет о распутстве, но в сравнении с ними ты вовсе не человек. Ты не трудишься, как они. Они сыновья отцов, что велят сыновьям трудиться, я же не принуждал тебя работать, как они.

День и ночь я не сплю, мучим тобой. День и ночь тратишь ты в развлеченьях. Накопил ты большое богатство – разросся вширь и вкось, стал толст, велик, широк, силен и пыхтишь. Но родные твои ждут не дождутся несчастий твоих и порадуются им, потому что тебе безразлична гуманность».

(Далее следует неясный отрывок в сорок одну строку, содержащий, по-видимому, пословицы и старые мудрости; завершается эссе поэтическим благословением отца.)

От того, что ссорится с тобой, пусть Нанна, твой бог, тебя оградит,От того, кто враждебен тебе, пусть Нанна, твой бог, тебя оградит,Да будет твой бог благосклонен к тебе,Да проникнешься ты человечностью, шея и грудь,Да станешь ты главой святых города своего,Да восславит город имя твое в почетных местах,Да зовет тебя твой бог добрым именем,Да будет твой бог Нанна благосклонен к тебе,Да будет богиня Нингаль благосклонна к тебе.

Если же, несмотря на тяжелый и отнюдь не вызывающий восторг порядок, суровые наказания со стороны учителей и ярое соперничество со стороны своих агрессивных сокурсников, честолюбивый и непутевый студент все же ухитрялся окончить школу, перед ним открывалось несколько возможностей. Он мог, например, поступить на службу во дворец или в храм, он мог стать управляющим писарем и счетоводом одного из крупных поместий страны. В четвертом эссе о школе, «Разговор угулы и писаря», мы встречаем выпускника эдуббы, уже полноправного писаря одного из таких поместий, который поспорил с угулой (вероятно, начальником), тоже бывшим выпускникам школы. Композиция, содержащая семьдесят восемь строк, восстановленных по дюжине табличек и осколков, начинается с обращения угулы:

«Старина, иди ко мне и позволь тебе рассказать, что мой уммия (профессор, возглавляющий эдуббу) говорил мне.

Я, как и ты, был когда-то маленьким мальчиком, и у меня был «большой брат».

Уммия дал мне задание (сложное даже) для (взрослого) мужа.

(Но) я вошел в него, как острая стрела, погрузился в работу, не отверг слова уммии, не пошел у себя на поводу, и в результате «большой брат» остался доволен моим исполнением.

Ему было приятно, что я перед ним смиренен, и отчитался (?) в мою пользу (?).

Все, что он задавал мне, я выполнял, я все клал на свои места – (даже) дурак мог с легкостью (?) следовать (?) его указаниям.

Он ставил мне руку на глине, показывал, как себя нужно вести, «вкладывал» в рот мой слова, давал мне хороший совет, обращал (?) мой взор на те правила, что ведут к успеху: усердие – залог успеха, времени трата пустая – табу; тот, кто зевает и время теряет во время работы, терпит неудачу.

Он («большой брат») не кичился своим знанием, был сдержан в словах. Если бы он хвалился, глаза бы полезли на лоб.

Навести его до восхода (и) до наступления прохладных сумерек; не пренебрегай удовольствием быть бок о бок с «большим братом»; рядом с «высокими лбами» ты научаешься достойным словам.

Он («большой брат»?) не отвел во второй раз свой пристальный взор…, он повязал тебе на шею ленту (?) человеческой любезности и уважения.

Утешив сердце обиженного (?), он свободен от чувства вины.

Тот, кто приносит в жертву (?) молоко (?), сделал правильный дар; богатый человек прижал к груди свое коленопреклоненное дитя – так (?) должен и ты почитать мужа, наставника и хозяина, радовать их сердца».

Довольно с нас пространных велеречивых поучений угулы. Далее после фразы «Ученый писарь смиренно отвечает угуле» текст возобновляется весьма далеким от смирения ответом:

«Ты обратился ко мне…, как…, а теперь ты послушай-ка, что я скажу; своим ревом, подобным бычьему, тебе меня не удастся представить невеждой с недостатком разумения – я отвечу тебе сполна (?) (буквально «шестьдесят раз»).

Как у щенка, глаза твои широко расставлены, (даже если) ты изображаешь разумное существо.

Что это ты поучаешь меня правилам, словно бездельника?

Всякий, услышав тебя, только руками всплеснет (?) от отчаянья (?).

Дай-ка тебе объясню (буквально «вложу тебе в руку») искусство быть писарем, коль (?) ты о том заговорил.

Ты поставил меня управлять твоим домом (и) никогда праздным меня не видал.

Я следил, чтобы рабыни твои, и рабы, и все домочадцы своим занимались бы делом; смотрел и за тем, чтобы были довольны они хлебом своим, одеждой и жиром и чтобы трудились, как полагается.

Ты не следил за рабом в доме твоего господина; я выполнял неприятную (?) эту работу (?) и ходил за ним по пятам, как овца.

Я ежедневно читал молитвы защитные (?), что ты приказал; овцы твои и быки хороши на радость богу твоему; днем, когда челн твоего бога стоит у причала, (жрецы?) на тебя налагают ладони (в благословенье). Ты оставил за мной «грудь» поля (вероятно, высокое, неорошаемое место), я заставлял там работать людей – трудное дело, что не оставляет на сон ни ночи, ни жаркого дня.

(Тем не менее) все… (и?) сыновья фермеров кивают (?) в знак одобренья (?)

Я по-доброму вел себя в поле, (и) обо мне говорят хорошо;

я заставил быка приносить тебе все, чем обилен (?) твой путь (?), нагружал его ношей твоей.

Ты с юности растил меня, смотрел за моим повеленьем, хорошо обращался со мной, как с дорогим серебром, не… Я же тебя охранял от всего, что «не ходит в величье», словно это табу для тебя; я сдувал с тебя даже пылинки («малые ветерки»), чтобы ты их и вовсе не знал.

Подними же голову выше, ты, что некогда был маленьким мальчиком, а теперь обратить свою руку способен против (?) всякого (человека), действовать (?), как подобает».

На этом, вероятно, кончается ответ писаря, хотя разделительная линия между репликами собеседников отсутствует. И неожиданно любезный ответ угулы завершает композицию:

«Ты, что был предан (?) мне, благословил (?) меня, влил наставленье в меня, словно съедобные молоко (и) жир – так как ты не бездействовал, я обрел благосклонность земли, не подвергся несчастьям. И уммия, и «знающие слово» кивают в знак одобренья (?), о тебе говорят у себя в домах, и там, где бывают (?) они. Имени твоему сопутствует (лишь) похвала, распоряженья твои принимаются (?) благосклонно. Погонщики волов (?) (оставляют) ссоры, заслышав сладкие песни твои; при звуках песен твоих спорщики (?) спор (?) прекращают. Уммия воздает (?) тебе должное всем своим сердцем, (говоря): «Ты, что маленьким мальчиком был мне послушен, радовал сердце – Нидаба (богиня-покровительница эдуббы) наделила тебя честью (стать) уммией; ты, служитель Нидабы, да будешь вознесен до небес. Да будет сердце твое благословенно в радости, не познает душевной боли; да превзойдешь все то, что есть в эдуббе, доме по-знанья; пусть же величье Нидабы даст тебе несравненную радость. Твоя добрая мудрость станет препоной (?) вражде; малые дети забудут раздоры…Пусть ремесленник имя твое говорит с уваженьем;… упоминают… На улицу, что песне откликнулась (?), ту улицу, где…, ты принес непреложные ме; ты познал (?) направленье гармоничных (?) деяний (поведения)».

И наконец, типичная концовка: «О Нидаба, хвала тебе!» На что современный профессор и учитель, наверное, задумчиво и с долей зависти отзовется: «Аминь!»

Глава 7

Характер шумеров: побуждения, мотивы и ценности

Научные изыскания в области шумерской культуры и цивилизации в целом практикуют сугубо дескриптивный подход к предмету. Шумерская культура, как правило, дробится на несколько аспектов: социальный, политический, экономический, административный, правовой, религиозный, технологический, художественный и литературный. Каждый из этих подразделов затем описывается с определенной степенью подробности в зависимости от наличия материала и конкретной цели исследований. Редко шумерскую культуру оценивают с психологической точки зрения, т. е. с позиций характера и личности людей, ее создавших. Чтобы помочь восполнить этот пробел, в течение нескольких последних лет я посвятил серию исследований психологическим аспектам шумерской цивилизации, опираясь в основном на материал литературных документов. В статье под названием «Соперничество и превосходство: две доминанты шумерской культурной модели» я сделал попытку выделить и описать одно из главных мотивационных побуждений шумерского поведения, стремление к главенству и превосходству с упором на соревнование и успех. В статье «Любовь, ненависть и страх: психологические аспекты шумерской культуры» я показал значение любви, ненависти и страха как мотивационно-эмоциональных побуждений шумерского поведения. В этой главе я попробую суммировать результаты этих двух работ. Нельзя утверждать, что представленные здесь выводы носят предварительный или пробный характер; даже в литературных текстах, сохранившихся в полном объеме, невозможно понять все, не говоря уже о текстах – а их большинство – со многочисленными пробелами и повреждениями. Тем не менее можно уверенно сказать, что, по крайней мере, некоторые результаты, приводимые в этой главе, достоверны и смогут выдержать испытание временем.

Начнем с трех эмоциональных побуждений, которые мотивируют немало человеческих ценностей: любовь, ненависть и страх. В шумерском языке «любовь» – сложное слово, буквально означающее «мерить землю», «распределять участок», и процесс превращения этого понятия в «любовь» неясен.

Как и у человечества в целом, любовь у шумеров являлась эмоцией, разнообразной по характеру и силе. Страстная, чувственная любовь между полами обычно завершалась браком. Была любовь мужа к жене, родителей к детям, любовь друг к другу членов одной семьи, дружеская привязанность, любовь между богами, царями и людьми. Начнем с природной страстной шумерской любви между «мужем и девой».

Хорошо известно, что брак в древнем Шумере, как и вообще на Ближнем Востоке, был спланированной акцией практического свойства, когда каждый тщательно взвешенный шекель значил больше, чем любовный пыл. И все же есть бесспорные свидетельства того, что до свадьбы хватало разного рода ухаживаний; конечно, все происходило тайно и было тем слаще. Весьма наглядный пример дан в стихах с таблички из собрания Хилпрехта в Университете Ф. Шиллера в Йене. Ее вполне можно озаглавить «Любовь способ найдет, или Как провести мать». Два героя поэмы – это Инанна, Царица Небес, шумерская Венера, и Думузи, ее возлюбленный и будущий супруг. Это стихотворение, обозначенное самим древним поэтом как тиги, т. е. исполнявшееся речитативом, вероятно, под аккомпанемент лиры, разделено на две части. Первая часть начинается монологом Инанны, в котором она вспоминает, как однажды, когда она невинно пела и танцевала где-то на небесах, ей повстречался Думузи. Он взял ее за руку и обнял. Она умоляла его отпустить ее, потому что не знала, как сохранить любовь втайне от матери Нингаль, жены бога луны Сина. Тогда Думузи предлагает ей обмануть мать, сказав ей, что Инанна провела долгие часы с подругой на городской площади. Решив, что предлог найден, они предаются любви при лунном свете. Вот как об этом говорит сам поэт:

Вчера ночью, когда я, царица, сияла ярко,Вчера ночью, когда я, царица небес, сияла ярко,Когда я сияла ярко, танцевала,Когда я пела, а лунный свет в это время озарял (?) ночь,Он встретил меня, он встретил меня,Господь Кули-Анна (Думузи) встретил меня,Господь вложил свою руку в мою,Ушумгаль-Анна (Думузи) обнял меня.

Затем следует довольно приветливый, нежный, амурный тет-а-тет между влюбленными, Инанна молит: