Шутка с ядом пополам
Шрифт:
— Не думаю. Женщины не играли в его жизни серьезной роли.
— А что играло?
— Наука. Он был фанатом своей науки. Мне это нравилось.
— Значит, слова Бекетова не вызвали у вас раздражения против Анны Николаевны?
— Нет.
— Тогда почему же вы с ней поссорились?
— Кто вам сказал?
— Очевидцы, — дипломатично ответил Игорь Витальевич.
— Мы не поссорились, просто спустили пар. Обе разнервничались.
— Значит, по-вашему, все, кроме Лазаревой, приняли слова Бекетова всерьез?
— Да.
— И мужчины?
— Да. Разве что Гуревич… но ему все
«А сам он утверждает противоположное, — подумал Талызин. — Интересно! Впрочем, Петренко холерик, его чувства внешне выражаются более импульсивно, чем у остальных.»
— Скажите, Кристина, а Бекетов был верующим?
— Да. Он очень хорошо знал библию и всякие обряды. И чем отличается православие от католицизма, и все такое.
— Но ведь для истинного христианина самоубийство — смертный грех.
— Да? Значит, его убили, — покладисто и равнодушно согласилась девушка. — Вы бы потрясли Лазареву, если вам это важно.
Это ж надо — так невзлюбить бедную Марину! Прямо мания какая-то!
— А как вы считаете, интеллект Бекетова с возрастом и впрямь ослаб?
Хотя вряд ли красотку интересовал его интеллект — наверняка более важными являлись иные качества.
— Откуда я знаю? Мы знакомы всего полгода. Он гений.
— А с кем из учеников он был наиболее близок?
— С Гуревичем. Он им восхищался, не знаю, за что. Володя, он был, как Пушкин.
— Пушкин? — не понял следователь.
— Пушкин всегда поддерживал других писателей. Чем талантливее другой писатель, тем больше Пушкин им восхищался. Для него это был как бы брат. А для остальных писателей — враг и конкурент, и они друг друга ненавидели.
— По-вашему, ученые тоже ненавидят друг друга?
— Конечно. Тех, кто талантливей.
— А Бекетов был талантливее всех. Так его все ненавидели?
— Наверное.
— Вы не вспомните, Кристина, где вы были в среду около двенадцати?
Кристинка вскинула серые глаза и тихо, равнодушно произнесла:
— Вы долго будете меня мучить? Лучше бы застрелили. У вас ведь есть пистолет?
Талызин перепугался. С нее станется — возьмет и покончит с собой.
Девочка явно находится в состоянии шока, за ней нужен глаз да глаз!
— Давайте я вас отвезу домой.
— Там родители. Не хочу.
— А куда хотите?
— Никуда.
— Но у вас есть подруга, к которой… или кто-нибудь еще?
Кристина с удивлением слушала странного человека. При чем тут подруга или кто-нибудь еще? У нее есть он, Володя. Нет, вспоминать она не собиралась, это было слишком мучительно, только этого и не требовалось. Он был везде — внутри и снаружи, далеко и близко, в прошлом и в будущем.
— Я не могу вас здесь оставить. Уже поздно.
Чужой голос нудил под ухом, заглушая Володю. Уж лучше родители — они ходят на цыпочках и разговаривают шепотом.
— Хорошо, везите домой.
Дверь открыла женщина с лицом, столь явно выражающим тревогу, что Талызин поспешил сообщить:
— Ничего страшного не произошло. Просто уже поздно, и я решил подвезти вашу дочь на машине. Я следователь, меня зовут Игорь Витальевич.
— Спасибо!
Между тем Кристина молча проскользнула в комнату,
— Девочка в состоянии шока. Ей нельзя без присмотра — как бы ни сделала себе чего плохого… Может, успокоительное выпьет?
— Если мы попытаемся давить, она уйдет, — мрачно заметил отец. — Я так желал смерти этому негодяю, а теперь сам не рад. Во сволочь! Даже после смерти нет от него покоя!
Неприятная мысль зародилась у следователя в мозгу. Родители Кристины ненавидели Бекетова и желали ему смерти, о роковом тосте могли узнать от дочери, а яд… да, единственное утешение — не очень понятно, откуда им было заполучить пузырек с ядом. В любом случае, у него язык не поворачивался взять и спросить у людей, находящихся на последней грани отчаяния, где они были в среду около двенадцати. Нет, не сейчас! И он отправился домой. Хватит на сегодня!
Однако и дома не было покоя.
— Ну! — требовательно заявила Вика, едва муж поел. — Рассказывай!
— А что рассказывать? — попытался отвертеться Талызин. — Расследую. Выводов пока не сделал.
— А я Маринке позвонила, чтоб она к нам ехала. Скоро будет.
— И зря! Мне сказать ей нечего. Пока нечего.
— А мне?
— И тебе. Вика, ты же знаешь, я не люблю распространяться о работе.
— Да мне и не больно-то интересно, — фыркнула Вика, — про твою дурацкую организованную преступность. Меньше знаешь — крепче спишь. А Маринка — моя подруга, это совсем другое дело.
— Вот и выяснила бы поделикатнее, где она была в среду около двенадцати.
Мне самому спрашивать неудобно.
— Совсем в своей прокуратуре умом тронулся, — сообщила любящая жена. — Ты ее, что ли, подозреваешь? А чего она тогда, по-твоему, к тебе пришла?
— Я не подозреваю, — пошел на попятный Игорь Витальевич, — но уточнить надо. А вообще, преступники нередко пытаются водить органы за нос, считая себя умнее всех.
— Маринка считает умнее всех не себя, а своего Бекетова. И вообще, она слишком хорошо тебя знает, чтобы решиться водить за нос. Вот приедет, сам и спросишь, где она была в среду в двенадцать — если совесть позволит. Еще у меня можешь спросить, раз ты такой. Где я была? Ума не приложу. Наверное, дома. Или в магазине. Не думаю, что меня там кто-нибудь запомнил. Нет, Игорь, алиби — это туфта, у нормального человека его быть не может. Кстати, вот и она. Марина, этот тип интересуется, где ты была в среду в двенадцать.
— На работе. А почему… понятно. Значит, в двенадцать? Игорь Витальевич, я могу назвать номера групп, а вы расспросите ребят. Конечно, есть еще перемены, но за двадцать минут… нет, если сразу остановить частника, то, наверное, как раз можно доехать до Володи и обратно, но не более того. Даже выйти из машины не успеешь. Хотя, наверное, вам стоит это проверить.
— Несешь какую-то ахинею! — возмутилась Вика. — Проверить… Я думала, ты выскажешь этому засушенному менту, что о нем думаешь, а ты, будто так и надо!