Шутка Вершителей
Шрифт:
За моей спиной раздались всхлипы: моя дочь, стоя на леснице, слышала весь монолог моей мамы, и сильно расстроилась. Я повернулась к ней.
— Авидея, детка, где твой брат?
— Во дворе с мальчишками…
— Забирай его и идите домой…
— А ты?
— Я скоро буду.
Когда за моей дочерью захлопнулась дверь, а мама чем-то загремела на кухне, а взглядом показала отцу на дверь к ним в спальню.
— Ты прости её, дочь… Бегство Милады совсем подкосило её… Разум Рамины не может с этим справиться.
— Я понимаю, папа… И
— Может, попросить его осмотреть её из-за сердца?
Так мы с отцом и решили.
Следующий день был суматошным и тяжёлым, но мы с доктором, уставшие и голодные, всё-таки собрались на ужин к моим родителям, хотя я видела, что доктору уже хотелось отправиться на отдых. Но он не изменил своему слову.
Папа открыл нам дверь.
— Входите, здравствуйте! Я — Ваухан Ньево, отец этой важной лекарки.
— Очень приятно, доктор Эйтерсс Винн, коллега Вашей дочери.
За столом мы сидели вчетвером, дети уже поужинали и отправились в свою комнату играть и учить уроки.
Папа много шутил, мама смеялась. Впервые, после ухода сестры, в нашем доме была такая тёплая обстановка.
Затем доктор осмотрел отца и вынес свой вердикт:
— Лёгкие чистые, можете не волноваться. Серьёзные остложнения обошли Вас, Ваухан, стороной. И, пока я здесь, я могу ещё чем либо помочь вашей семье?
Он вопросительно посмотрел на мать и отца.
— Рамина… Твоё сердце… Ты не желаешь, чтобы доктор послушал его? — папочка был мягок и корректен до неправдоподобия.
— Я со своим сердцем живу уже пятьдесят восемь лет, Ваух. И знаю все его слабые стороны! — усмехнулась мама. — Только не говори, что твой осмотр доктором был всего лишь предлогом, чтобы осмотреть меня и послушать моё сердце! Вот Милада не стала бы обманывать меня, Айо, задумайся над этим! — и она выразительно задрала вверх свой подбородок.
Мамочка моя всегда отличалась умом, но если бы она знала, что доктор пришёл сюда не только ради её сердца, то, возможно, нам с отцом бы не поздоровилось.
— Ну, что Вы, Рамина, — ответил ей доктор, — да, Ваша дочь говорила мне про Ваше слабое сердце, но если Вы прожили с ним столь долго… То что уж тут говорить?
Доктор выразительно посмотрел на меня, и я поняла, что он уже что-то понял.
Когда он прощался с мамой, он взял её за руку и что-то долго-долго говорил о том, как она чудесно готовит, как она замечательно выглядит для её возраста, какая у неё умница дочь и молодец-муж. Мы с отцом стояли молча и ждали окончания этой сцены, как будто понимая: так надо.
А на улице, прощаясь около калитки, доктор сказал мне:
— Если честно, Рокайо, утешить мне Вас не чем: вашей матушке жить осталось не так долго. Сколько, сказать я Вам не скажу. Это могут быть два дня или десять, но таяние снега тут у вас в горах она не переживёт. Спокойной ночи, крепитесь…
Вот с такими словами он развернулся
На следующий день у меня с отцом состоялся тяжёлый разговор.
— И что, ничего нельзя сделать? — в пятый раз спрашивал он меня, вгоняя кувалдой в болванку железную скрепу. Так он возвращал себе физическую форму. Да и поговорить с ним дома у нас вряд ли бы получилось.
— Нельзя. Эйтерсс говорит, что и так Ада ей много лет отмерила с её болезнью.
И мне вспомни лись точно такие же слова, сказанные мамой до всех этих событий, ворвавшихся в нашу семью, словно ураган или землетрясение.
— Конечно, я не думал, что моя младшая дочь учудит такое: уйти с чужаком в другой мир… Жива ли она, а, Рокайо? Как ей там, если жива?
— Я каждый вечер молюсь за неё Великой, папа… Но мы с тобой сильные, всё выдюжим, но мама… Мама так любила её!
Через семь дней мама слегла. Доктор осмотрел её, а потом покачал головой.
— Я скоро отбываю в Стревин, мог бы взять её с собою, проконсультироваться ещё с кем-нибудь из докторов, опытнее меня, но, боюсь, что мы её не довезём… — говорил он потом мне и отцу на кухне.
На следующий день я оставила на доктора все дела и осталась ухаживать за мамой. Она впала в беспамятсво и постоянно бредила. Её руки становились то холодными, как лёд, то обжигали своей горячностью.
А рано утром она проснулась и посмотрела прямо на меня, сидящую рядом с ней на стуле.
— Айо?
— Да, мамочка…
— Сколько я проспала?
— Сутки…
— Где Ваух?
— Ещё спит, очень рано…
— Пусть спит… Послушая меня, Рокайо Ньево, — её глаза вдруг лихорадочно заблестели, — пообещай мне, что ты сделаешь всё возможное, чтобы отыскать сестру. Она должна знать, что её семья не бросила её, что мы все её любим!
— Обещаю, мама, только успокойся! — я вдруг испугалась, что её нервозность, этот лихорадочный блеск именно сейчас вгонят её в могилу, схватила успокоительный отвар и дала ей отпить несколько глотков.
— Всё… Хватит, — оттолкнула она кружку, — поклянись, Рокайо! Поклянись!
— Клянусь, мама, клянусь… Найду эту… сестрицу и всё передам ей!
— С отца я уже взяла такую клятву, так что помните об этом!
Нет, моя мама, Рамина Ньево, не умерла ни в этот день, ни в следующий. Мара забрала её ровно на тридцатый день бегства сестры. Предав земле её тонкое, жёлтое тело, мы с отцом два дня молчали между собой, общаясь только с Авидеей и Бертином. А на третий день я убирала в доме у родителей, куда переехала уже во время болезни отца, и мне на глаза попался клочок бумаги с символами Врат.