Шутки в сторону
Шрифт:
У профессора сначала задрожали губы, потом голова, потом он весь обмяк и опустился на стул. При этом он уже выглядел на все свои без малого шестьдесят, словом, как должен выглядеть почтенный отец взрослой дочери.
— Не может быть, — пробормотал он, не отрывая взгляда от пола. — Вероника, конечно, взбалмошная и импульсивная, но, уверяю вас, ничего подобного она сделать не могла.
«Могла, могла, если ты сразу принялся оправдываться, иначе бы ты попросту сразу поднял меня на смех. Я прекрасно понимаю тебя, дружок», — тут же мысленно заключила Светлана.
Примерно так она все ему и изложила, разумеется, опустив эпитеты, а также добавив для вящей
— Думаю, милиция с этим быстро разберется.
Караянов энергично замахал руками, будто на него напал целый рой пчел:
— Умоляю, никакой милиции… Я ученый с мировым именем и… обвинения в киднеппинге… Это совершенно ни к чему. Я сам поговорю с дочерью и все выясню, хотя я уверен, что она здесь совершенно ни при чем. Я немедленно поговорю с ней и сообщу вам о том, что узнаю. Но еще раз повторяю: она здесь совершенно ни при чем… Вероника может угрожать, устраивать скандалы, но на такие вещи она не способна. Да и куда бы она могла спрятать девочку?
Кажется, он сам себя уговаривал. Наверняка на сердце у него было неспокойно, его мучили скверные предчувствия.
— Даю вам слово, я серьезно с ней поговорю.
— Надеюсь, что она все расскажет.
В душе Светлана по-прежнему не верила, что профессорская дочка могла что-нибудь сделать с Катей, но наговорить ей каких-нибудь гадостей — на это она уж точно была способна. Так или иначе, она последней ее видела, и этого нельзя было не учитывать.
Профессор взглянул на часы:
— Извините, мне нужно проверить показания приборов.
Он скрылся за перегородкой, что, очевидно, следовало понимать как намек: гостья засиделась.
Светлана встала, напоследок окинув взглядом кабинет Караянова, который представлял собой отгороженный высокими стеллажами закуток лаборатории. Выходит, именно здесь, среди колб и реторт, и протекал Ольгин роман?
Внезапно взгляд Светланы привлекла фотография в рамке на столе профессора. Собственно, она мозолила ей глаза в течение всего разговора, эта повернутая к ней тыльной картонной стороной фотография. Теперь Светлане представилась возможность ее рассмотреть. Она взяла фотографию в руки.
Снимок, судя по всему, был относительно недавним и в ярких кодаковских красках изображал профессорское семейство полным составом на отдыхе: самого Караянова в пестрой гавайской рубахе, его жену, дородную ухоженную даму в соломенной шляпе, и великовозрастных отпрысков почтенной фамилии — сына, смазливого брюнета лет тридцати, и дочь, этакую белокурую пышногрудую Зизи.
Светлана без колебания положила фотографию в сумочку и удалилась по-английски, не прощаясь.
Глава 9
На языке родных осин
Осточертело, осто… и так далее из того же ряда. В общем, это еще были самые нейтральные выражения. Уж что другое, а мастерски изъясняться «на языке родных осин» Ремезов умел. Самое удивительное, еще каких-то пять лет назад он не только не слыл отъявленным матерщинником, но даже в отдаленной перспективе не собирался им становиться. А грубое слово, услышанное на улице, резало ему слух. А потом, черт, что случилось потом? А то, что нормативная лексика даже такого великого и могучего языка, как язык Пушкина и Толстого, оказалась неспособной отразить все многообразие его, Ремезова, отношения как к отдельным явлениям действительности, так и к жизни в целом. Неожиданно для самого себя он начал получать кайф от ядреных словечек, коротких и хлестких, услужливо заполняющих прежние пустоты. Скажите на милость, разве он обошелся бы
Ремезов приоткрыл форточку и закурил, стоя у окна. Обычно он не курил в квартире, но сегодня позволил себе полную расслабуху. После случившегося утром он чувствовал себя оплеванным с ног до головы. Поначалу все шло нормально: получил добро на проверку одной крайне подозрительной квартирки, тем более была предварительная наводка. Визит оперативников оказался более чем результативным: на хате застукали тепленькими веселую компанию наркоманов, в большинстве своем находящихся в полной отключке или где-то на пути к ней. Кстати, мизансцена была та еще, прямо как в дурацком боевике расцвета перестройки, когда наконец разрешили показывать «чернуху». Заблеванные комнаты, запахи, от которых аллергик Шестопалов сразу зашелся в кашле, чад на кухне. По-видимому, наскоро готовили какую-то «дурь». Восемь разнополых существ валялись в разнообразных видах и позах, кто на грязных топчанах, кто на полу. Быстро провели обыск и обнаружили больше десятка использованных — и, похоже, неоднократно — одноразовых шприцев, два пакетика белого порошка, а самое главное — в сумочке полуголой девицы заряженный «Макаров».
Девица лежала на полу, раскинувшись, словно на пляже, мычала нечто нечленораздельное, остальные тоже не могли двух слов связать. Одним словом, пришлось всех грузить, как дрова, и везти в отделение. Оставив задержанных очухиваться в прохладной атмосфере, с тем чтобы утром можно было приступать к допросу и выяснению личностей, он отправился домой немного поспать. А придя на службу, узнал, что всех восьмерых в то время, пока его не было, отпустили по причине «отсутствия оснований для содержания под стражей». Вот такой дурдом, ни много ни мало.
Ремезов, конечно, пришел в полнейшую ярость, просто-таки рвал и метал, а заместитель начальника ссылался на УК — в этой области он был непревзойденный дока, особенно по части превращения закона в дышло. Он так складно излагал, что, не будь Ремезов тертым калачом, глядишь, и убедил бы. Зама не смущал даже найденный «Макаров»:
— Сначала проверим отпечатки и что за ним числится, а девушка пока побудет дома — никуда не денется.
Разумеется, Ремезов сразу все просек: девчонка оказалась не из простых — дочь владельца крупной фирмы «Квик» Костецкого, и потому в ход запускался известный механизм под кодовым названием «Ворон ворону». Дело обычное, с подобным он сталкивался уже не однажды, и каждый раз этот отлаженный механизм срабатывал помимо его, Ремезова, воли. Ему говорили: «Молодец, отлично потрудился, теперь отдыхай с чувством исполненного долга. Родина тебя не забудет, а дальше мы уж сами разберемся». Потом за его спиной преспокойненько разваливали дело с помощью нехитрых трюков. Тут и бесконечное затягивание, и отказ от проведения необходимых экспертиз, и «потеря» документов и прочее. По этой причине мысли об уходе из органов посещали его все чаще.
Сегодня он таки не удержался — взял и накатал заявление, которое полковник разорвал, обозвав Ремезова непечатным словом (по этой части он тоже был мастак). Ремезов, не моргнув глазом, написал еще одно заявление, тогда начальство призадумалось, зачесало лысину, образовавшуюся в результате длительного ношения форменной фуражки, и предложило для начала отдохнуть, тем более что свой последний отпуск он до конца так и не догулял.
— Через две недели все равно подпишете заявление, — злорадно заметил Ремезов.