Схватка с чудовищами
Шрифт:
— Один заложил материал, другой изъял его. Но если нет стыковки между ними, нет и задержания.
— Однако и исключать этот вариант тоже не стоит, Антон Владимирович.
— «Дипломат», судя по всему, осторожен, особенно, когда идет на горячее дело, — сказал Алексей Семенович густым басом. — А задерживать порознь, нет смысла. Одного из них непременно задерживаем без улик. А нам и о следствии необходимо думать!
— Да, все это не подходит для нашего случая, — подтвердил Буслаев. — Однако безвыходных положений в жизни не бывает. Наверняка
— Мы плохо занимаемся профилактикой преступлений и вовсе не воспитываем в наших гражданах патриотизм, гордость за свою Родину. Отсюда и досадные огрехи, и печальные рецидивы. А для любого американца от мала и до велика.
— Америка превыше всего!
— Иван прав, — поддержал его Семен. — С выезжающими в туристические поездки в капстраны мы еще как-то занимаемся. Остальных же обходим, как черт ладана. Вот и пожинаем то, что посеяли: людей, которым ничего не составляет предать друзей, изменить Родине.
— Это уже другая тема, — сказал Алексей. — Но если уж заговорили об этом… Своих туристов стараемся предостеречь от козней западных спецслужб, с которыми могут столкнуться по ту сторону границы. Только и всего. Американцы же, делая то же самое, но против нас, каждого, кто выезжает в нашу страну, стараются направить на сбор шпионской информации, на завязывание контактов. И не считают это аморальным! Для них собственное Отечество важнее предрассудков. А мы деликатничаем. И теряем на этом столько, сколько они выигрывают на нашей глупости.
— Воспитание патриотизма — дело всего общества, — вступил в разговор Буслаев. — Да и никто не спорит, что профилактика гуманнее ареста. Но, товарищи, давайте вернемся, что называется, к нашим баранам. Итак, на чем же остановимся? Или положимся на Его Величество Случай?
— До следующего вторника есть еще время, чтобы найти, как говорят шахматисты, правильный ход, — сказал Алексей.
Остальные в раздумье молчали.
Буслаев объявил перекур. Оставшись один, долго ходил по кабинету, извлекая из памяти различные истории из своей практики, из опыта коллег. Но это все-таки не шахматы, где можно рассчитать движение фигур и за себя, и за противника на несколько ходов вперед. «Зло, существование которого очевидно всякому, но его требуется доказать, — размышлял он, заваривая кофе. — А может быть, взять его под более жесткий контроль и поиграть, как на скрипке или фортепиано. И тогда… добиться, чтобы…»
Когда оперсостав вновь собрался, сказал:
— А что, если задержать «дипломата» с помощью Губастого? В этом случае, уличены будут и разведчик, и его агент. Следствие же будет располагать доказательствами.
Оглядел всех, ожидая одобрения либо критики.
Наступила многозначительная пауза. Каждый старался осмыслить необычный вариант, осенивший их начальника. Он был далеко не бесспорен, чреват подвохами. И в то же время порождал надежду на успех дела. Вдруг все разом заговорили.
— Это был бы верх мастерства! — заключил дебаты Алексей.
Буслаев доложил
— Острое решение и неожиданное, — прочитав рапорт, произнес генерал. — Но насколько оно оправдано? И пойдет ли на это Обручев?
— Оперативная целесообразность очевидна. Обручев же тем самым сможет себя реабилитировать.
— Ну что же. Желаю успеха, Антон Владимирович.
Антон дал задание соответствующей службе негласно установить в квартире Обручева технику, чтобы убедиться хранит ли он дома секретные материалы, и где именно.
Слежка привела Губастого после работы домой. Семья находилась на даче в Жаворонках, и он был один. Буслаев явился к нему на квартиру с оперативниками Семеном и Алексеем, с двумя понятыми. Предъявил ордер на обыск, санкционированный прокурором по особо важным делам.
Губастый был настолько уверен в себе, в секретности своих отношений с «дипломатом», что не мог себе представить провала. Излишняя самоуверенность его подвела. Он сидел на стуле и не без страха смотрел, как посторонние люди деловито роются в его библиотеке, в письменном столе и даже в гардеробе, на антресолях, простукивают стены.
Обнаружив в футляре настенных часов магнитный контейнер, Буслаев спросил его владельца:
— А где содержимое?
— Сигареты? Я их выкурил, — заикаясь, ответил тот.
— Те, которые вы получили от своего иностранного «друга»?
— Знаете что: не устраивайте тридцать седьмой год! — перешел в наступление Обручев, избрав его в качестве средства защиты от неожиданного нападения. — Тогда деда моего расстреляли ни за что. Теперь под меня, его внука, подкоп ведете. Разве не видно, что это — портсигар, какими забиты табачные киоски?
— А это что за документы? — Буслаев разглядывал под лупой изъятые из книжного шкафа бумаги.
— Впервые вижу, — перетрусив, едва выговорил Обручев.
— Не знаете, что храните. Странно. Тогда я вам скажу. Бумаги эти сфотографированы лично вами в лаборатории вашего НИИ. Но ведь есть же и кассета с отснятой пленкой. Где она? Предъявите!
— Я протестую и буду жаловаться генеральному прокурору! Господи, как же можно так шельмовать честного советского человека! — запричитал Губастый. — Я же еще и член профсоюзного комитета! Член Ученого совета!
— Давайте договоримся, Обручев. Органам государственной безопасности известны все ваши похождения и непристойные дела. Скрывать что-либо, значит, усугублять свое положение, — спокойно разъяснил Буслаев. — Контейнер вы взяли в тайнике на Рижском вокзале.
— Я нашел портсигар на платформе.
Дальнейший разговор был бесполезен. Составив протокол об обнаружении и изъятии контейнера, копий различных документов с грифом «секретно» либо «для служебного пользования», шифроблокнота и секретных инструкций иностранной спецслужбы по сбору разведывательных сведений, миниатюрного фотоаппарата «Минокс», Буслаев принял решение о задержании Обручева и препровождении его в Управление КГБ.