Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька

аль-Мульк Низам

Рассказ о Юсифе и Кирсифе [332] таков: передают, во времена сыновей Исраиля было установление, что всевышний исполнял три нужды всякого, кто сохранял сорок лет себя от тяжких проступков и преступлений, совершал пост, читая своевременно молитвы, не обижая никого. В то время был один муж из сыновей Исраиля, набожный, благотворительный; его имя было Юсиф. Он имел жену, набожную, подобно ему, скромную, имя ее — Кирсиф. Этот Юсиф был послушен всевышнему таким образом в течение сорока лет и совершал поклонение богу. Он размыслил сам с собой: „Что мне теперь попросить у бога, всемогущего и преславного? Надо было бы с другом порассудить о том, что лучше всего попросить“. Сколько он ни размышлял, никого подходящего не находил. Вот пришел он домой, взглянул на жену и подумал: „Нет у меня на свете никого более любимого, чем моя жена; она — моя супруга, мать моих детей; то, что будет хорошо для меня, будет хорошо для нее. Посовещаться об этом с ней лучше, чем с кем-нибудь другим“. Вот он спросил у жены: „Узнай, что я завершил мое сорокалетнее подвижничество и имею право на исполнение трех просьб, во всем мире у меня нет никого благожелательнее тебя. Посоветуй, что мне попросить у всевышнего?“ Жена ответила: „Тебе известно, что во всем мире для меня ты — один, ты для меня свет очей, а ты знаешь, что жена — предмет созерцания мужа. Я — твой предмет созерцания. Твое сердце всегда веселится |161| при виде меня; ты испытываешь удовольствие от сообщества со мною. Попроси у всевышнего, чтобы он даровал мне красоту, какой не давал никакой женщине; всякий раз как ты войдешь в дверь и увидишь меня, твое сердце будет радоваться на эту красоту и прелесть, мы проведем остаток жизни в счастьи“. Человеку пришлось по душе предложение жены; он помолился и сказал: „О, господи! даруй моей жене такую красоту и совершенство, которых не даровал ни одной женщине“. Всевышний услышал молитву Юсифа; когда на другой день его жена встала с постели, она была уже не та женщина, которая заснула вчера вечером. Ее облик переменился так, что такого облика никто до этого не видал. Юсиф, когда увидал ее в таком виде, изумился, чуть не прыгнул от радости. С каждым днем увеличивалось совершенство красоты жены; через неделю она достигла такой красоты и совершенства, что ни у кого не хватало сил лицезреть ее. Слух о совершенстве красоты ее распространился по свету; мужчины и женщины шли, чтобы поглядеть на нее; люди приходили из отдаленных мест и глядели на нее. А женщина посмотрелась в зеркало, увидела свою красоту и совершенство, уверилась, сделалась надменной. Она преисполнилась самолюбования и высокомерия, сказала: „Кто равен мне теперь во всем свете? У кого такие красота и совершенство, как у меня? А я нахожусь в том же положении, как этот бедняк, который ест ячменный хлеб, и у которого нет ни радости, ни приобретения. Он стар, и не наделен никакими благами мира. Мне тяжело жить с ним. Мне достоин быть парой государь,. который сейчас же бы одел меня в золото, драгоценные камни и парчу, который дорожил бы мною“. От этого рассуждения в голову женщины вошли прихоть и желания; она повела себя с мужем недозволительно, проявляя плохой характер, непослушание и непокорность. Она дошла до того, что обижала мужа, ежечасно говорила: „Разве я ровня тебе, такому, который не имеет даже столько хлеба, чтобы им насытиться“. Этот Юсиф имел несколько маленьких детей, жена отказалась от попечения о малышах. Недостойность жены стала такова, что Юсиф дошел до крайности, изнемог и, сильно опечаленный, обратился к небу, сказал: |162| „О, господи! обрати эту женщину в медведя“. Женщина сейчас же стала медведем, была наказана. В таком виде она бродила, не уходя, около дверей, стен и по крыше дома, все дни из ее глаз лились слезы. Юсиф пожалел о том, что сказал так; занятый воспитанием детей, он отстал от подвижничества и поклонения богу, он пропускал свои молитвы. Необходимость вынудила его к тому, что он обратил лицо к небу, воздел руки и сказал; „О, господи! этого оборотня-медведя, обрати в ту самую женщину, которая была, обрати ее в такую же ласковую, какой она была, дабы она имела попечение о малышах, а я, раб, мог бы заняться поклонением“. Сейчас же она стала такой же женщиной, какой была, ласковой, заботящейся о малышах, участливой. Никогда она не вспоминала о том происшествии, полагая, что случившееся с нею она видела во сне. Сорокалетнее служение богу Юсифа развеялось как пыль, благодаря действиям и прихотям жены. [333] Впоследствии этот рассказ стал поговоркой: пусть никто на свете не будет под приказом женщины.

332

Ш. Шефер читает эти имена как Ioussouf et Kirisf ( стр. 237 и далее фр. пер.). Чтение, даваемое в русском переводе, исходит из соображений: 1) персидского чтения имени (***, которое в „Шах-намэ“ рифмуется со словом ***, следовательно Юсаф или Юсиф и 2) из закона парности, — откуда не Кирисф а Кирсиф.

333

См. Введение в изуч.. Г, 143 (160—162).

Рассказ. Халиф Мамун сказал однажды: „Не дай бог никогда ни одному государю допускать, чтобы женщины говорили с государем относительно государства, войска и казнохранилища, вмешивались в эти дела или кому-либо оказывали покровительство, одного прогоняли, другого наказывали, одного назначали на должность, другого смещали. Волей-неволей мужи обратятся к их двору, будут им представлять о своих нуждах. Приметив угодливость мужей, а во дворце такое множество войска и народа, они допустят в голову многие нелепые желания, дурные и злонравные мысли быстро найдут к ним дорогу; не пройдет много времени, как уйдет величие государя, почет, блеск двора и приема, у государя не останется достоинства, со всех сторон его станут порицать, государство придет в расстройство, у вазира не будет властности, войско будет обижено“. Как же освободиться от всех этих беспокойств? Государю следует применять те обычаи, что применялись до него, поступать, как поступали великие и сильные рассуждением государи. Бог, великий и преславный, приказывает: „Мужья стоят выше жен, ибо бог дал первым преимущество над вторыми“. [334] Если бы они могли себя сохранять сами, то бог не отдал бы их под власть мужчинам, |163| не оказал бы мужчинам преимущества.

334

Коран, 4, 38.

Рассказ. Кей-Хосров так сказал: всякий государь, желающий, чтобы дом его был крепок, чтобы государство его не разрушалось, чтобы не потерпели ущерба его сан и величественность, пусть не позволяет и не дает разрешения женщинам говорить о чем-либо другом, кроме как о своих подручных и слугах, дабы были сохранены древние обычаи и все избавились бы от беспокойств.

Рассказ. Омар сын ал-Хаттаба — да будет доволен им господь! — сказал: „Слова женщин, как они сами, запретны для показа; как не следует их самих показывать открыто, так не следует о них говорить“.

Достаточно того, что уже сказано относительно сего предмета. Пусть падет взор на многое другое, пусть узнают, в чем есть добро.

Относительно подчиненных. Всевышний сотворил государя начальником над всеми людьми; все миряне являются его подчиненными, они от него имеют кормление и величие. Следует, чтобы ими так управляли, чтобы всегда являлись сознающими себя, чтобы не вынимали кольцо рабства из ушей; [335] следует всегда одних ставить в пример другим в отношении худа и добра, дабы они не забывались, не давать, чтобы они делали, что хотят. Пусть они знают значение и место каждого, пусть справляются о положении каждого, дабы они не выступили из круга повиновения и не поступали иначе, как предписано приказом.

335

О кольце-серьге, как признаке рабства, в „Фарс-намэ“, 40 находится следующее указание: „во времена царей Фарса был такой обычай: содержать всех сипах-саларов, командиров и рядовых войска наподобие купленных рабов, у всех были в ушах серьги рабства — у старого и молодого, низкого и знатного; когда они проходили перед царем, то поверх одежды они надевали пояс, который назывался пояс рабства, — никому и в голову не приходило появляться пред царем без серег и пояса рабства“.

Рассказ. Бузурджмихр однажды сказал Нуширвану: „Страна принадлежит царю, царь отдает войску страну, а не людей страны. Вот войско не бывает милостиво в царской стране, не оказывает людям страны покровительство и участие, а все стараются лишь о том, чтобы набить свой кошель, не печалясь о стране, не обращаясь хорошо с народом, вот войско в стране вершит удары, оковы, темницу, гнев, вероломство, смещение и назначение, — какая же разница между царем и войском? Ведь всегда эти дела принадлежали царям, а не войску? Не следует дозволять, чтобы у войска были власть и сила. Во все времена существовали золотой венец, золотое стремя и золотая чаша, а трона и права чеканки ни у кого не было, кроме как государя. Еще говорят: если царь хочет превосходить

всех царей в славе и доблести, пусть он сделает свой |164| нрав чистым, украшенным“. Нуширван спросил: „Каким образом?“ Бузурджмихр ответил: „Пусть он удалит от себя дурные свойства, пусть приобретет хорошие качества. Дурные свойства таковы: злопамятство, зависть, гордость, гнев, похоть, алчность, пустые надежды, упрямство, лживость, скупость, злобность, несправедливость, себялюбие, торопливость, неблагодарность, легкомыслие. Хорошие качества таковы: стыдливость, добронравие, кротость прощение, смирение, щедрость, терпение, благодарность, милосердие, знание, разумность, справедливость. Когда научишься применению этих качеств к устройству всех дел, не нужны будут никакие советники для дел государства“.

Глава сорок четвертая.

О выявлении дел еретиков, являющихся врагами царя и ислама. [336]

Сей раб хотел привести несколько глав относительно появления отступников; пусть миряне узнают, какое было попечение у раба об этой державе, какими чувствами и высокими намерениями он руководился по отношению к государству сельджуков, в особенности же по отношению к владыке мира, — да увековечит бог его царство! — его детям и семейству, — да удалит господь плохой глаз от их судьбы! Всегда существовали отступники со времен Адама, — мир над ним! — до настоящего времени, они поднимали бунты во всех странах, которые существуют в мире, против государей и посланников. Нет ни одного разряда людей более зловещего, более плоховерного, более преступного, чем этот люд. Пусть знает государь, что исподтишка они злоумышляют на это государство, ищут порчи для веры; они прислушиваются к каждому звуку, приглядываются к каждому миганию глаза. [337] Если, упаси боже, эту победительную державу — да укрепит ее всевышний! — постигнет какое-либо несчастье или проявится — да отвратит это господь! — бунт, эти псы выйдут из тайных убежищ, восстанут на эту державу, |165| призовут к расколу, а сила их главным образом будет из рафизитов и хорремдинцев; [338] произойдет все, что может произойти, как то: разруха, споры, ересь. Они ничего не оставят. На словах они выдают себя за мусульман, по сути же дел они творят дело неверных. Их внутреннее — да проклянет их господь! — противоположно внешнему, [339] слова противоположны делам. Нет более страшного и отвратительного врага для веры Мухаммеда Мустафы, — мир и довольство божие над ним! — чем они. Нет хуже, чем они, противника для царства владыки мира. Люди, которые сейчас при этой державе не обладают никакой силой и призывают к шиизму, принадлежат к этому разряду. [340] Они в тайне творят их дело, поддерживают, проповедывают, настраивают владыку мира на то, чтобы он уничтожил дом сыновей Аббаса. Если бы сей раб приподнял крышку с этого котла, о, какой срам вышел бы оттуда! Однако от того, что от... владыка мира, они полагают, сего раба корыстным и совет сего раба не придется в этом положении угодным. [341] Когда меня не будет, станет видна разруха и их козни. И тогда государь узнает, сколь велика была приверженность сего раба к победоносной державе, и что он не был не осведомлен о делах и планах этих людей. Всегда он о них докладывал возвышенному мнению государя, — да возвеличит его господь! — не держал их скрытыми. Когда же сей раб видел, что в этом отношении его слово не получило одобрения, опять не повторил. Однако я привел одну главу относительно них кратким образом в этой книге, ибо весьма важно знать, что за народ эти батиниты, какова их вера и взгляды, откуда они сначала появились, сколько раз они восставали, бывая каждый раз побежденными, дабы осталось это упоминание для владыки царства и веры после смерти сего раба. Это проклятое отродье в землях Сирии, Йемена, Андалузии восставало и совершало убийства. Но сей раб не будет упоминать обо всем этом. Если государь захочет познакомиться со всеми делами их, пусть он прочтет истории, в особенности же историю Исфахана. Из совершенного же ими в земле Аджам, являющейся |166| сутью царства владыки мира, сей раб приведет одно из ста, дабы осведомить возвышенный разум — да будет он всегда высок! — от начала до конца об их делах. [342]

336

Название главы по ТИ, 140; „о выявлении дел людей плохой веры, о Маздаке и маздакитах“.

337

* * *

338

Не совсем понятная фраза, начинающаяся в тексте словами: ***, во фр. пер., 243 передана выражением: „они — более могущественны, чем рафизиты и хуррамдинцы“. Русский перевод этой грамматически допускающей двоякое толкование фразы исходит из того соложения, что выражение „хареджиты“, переводимое Ш. Шефером обычно через „еретики“, не является для времени составления нашего памятника термином, обозначающим конкретные группы, а определяющим бунтовщиков вообще, смутьянов, без различия их отношения к мусульманскому ортодоксализму.

339

Характеристика тактики батинитов и карматов близка к характеристике находящейся в „Китаб ал-байан“, 158: основа их веры внешне состоит в исповедании шиитской догмы и любви к повелителю правоверных Али, внутренне же они — неверные“.

340

ТИ, 140 дает любопытное дополнение: „и существуют лица, имеющие милость при этой державе... которые и не шииты, и не этот разряд“.

341

Дается буквальный перевод непонятной фразы текста; ТИ, 141 дает следующий вариант: „однако ввиду того, что владыке мира благодаря их действиям достался упрек от сего раба, в этом отношении он (кто?) хочет некоторое начало сделать, по причине сбережений, которые они доказывают, а владыку сделали домогающимся денег; они представляют сего раба корыстным, и совет сего раба в этом отношении не придется угодным“. В ТИ вместо *** ИШ находится выражение: ***, что вряд ли можно объяснить ошибкой переписчиков или издателя.

342

Введение в изуч., Г, 149 (164—166).

Глава сорок пятая.

О появлении Маздака, его вероучении, как произошло его убиение Нуширваном Справедливым.

Первым, кто принес в мир пустое учение, был муж, появившийся в земле Аджам, его называли мубад мубадов; имя его Маздак, сын Бамдада. [343] Он захотел во время царя Кубада сына Фируза, отца Нуширвана Справедливого нанести ущерб вере гябров, проложить в мире плохой путь. Повод был таков: тот Маздак хорошо знал звезды и по движению звезд сделал такой вывод, что в эту эпоху должен появиться муж и принести такую веру, которая уничтожит веру гябров, веру иудеев, христиан и идолопоклонников. Чудесами и силой он внедрит свою веру среди людей, вера его останется до дня восстания из мертвых. Вот на него и напало этакое мечтание, что, быть может, он будет этим. Он стал обдумывать, каким образом привлечь на свою сторону людей, объявить новое учение. Оглядевшись, он увидел в собрании государя к себе полное благоволение, так же как у всех вельмож. Никто никогда не слыхал от него ничего пустого до того, как он начал притязать на пророческое призвание. Тогда он приказал своим гулямам, [344] чтобы они провели из потайного места подземный ход, постепенно пробуравили землю, чтобы конечное отверстие оказалось среди храма огня, как раз там, где возжигали огонь, — отверстие очень маленькое. Затем он заявил о своем пророческом призвании и сказал: „Меня послали, чтобы обновить веру Зардушта, |167| народ забыл смысл Зенд-Авесты, не так исполняет повеления бога, как проповедывал Зардушт. Ведь, когда сыны Исраиля не выполняли некоторое время повелений Моисея, — мир над ним! — которые он от имени бога запечатлел в Торе, поступали напротив, то бог послал пророка, согласно Торы, чтобы сокрушить сопротивление сыновей Исраиля, обновить постановления Торы, вывести народ на правый путь“. Эти слова дошли до слуха царя Кубада. На другой день он позвал вельмож и мубадов, открыл суд [345] для разбора жалоб, позвал Маздака и всенародно спросил Маздака: „Ты притязаешь на пророческое призвание?“ Ответил: „Да, я пришел потому, что существует много противоречий вере Зардушта, много проявилось упущений. Я все приведу в правильность. Смысл Зенд-Авесты не тот, по которому действуют, покажу ее смысл“ Тогда Кубад спросил: „Какое твое чудо?“ Ответил: „Мое чудо таково: огонь, наши кибла и михраб, — я заставлю говорить, попрошу у всевышнего, чтобы он приказал огню засвидетельствовать мое пророческое призвание таким образом, что царь и окружающие его услышат голос“. Царь спросил: „О, вельможи и мубады! [346] что вы скажете по этому делу?“ Мубады сказали: „Во-первых, ясно, что он призывает нас к нашей вере и к нашей книге; он не противоречит Зардушту. В Зенд-Авесте имеются выражения, где каждое слово имеет десять значений; у каждого мубада и ученого двадцать толкований и объяснений относительно того; возможно, Маздак приведет на такое слово лучшее толкование, более |168| соответствующее выражение. [347] Но вот его утверждение, что он заставит говорить огонь, которому мы поклоняемся, это — удивительно, это — не в силах человеческого существа. Царю же лучше знать!“ Тогда царь сказал Маздаку: „Если ты заставишь говорить огонь, я засвидетельствую, что ты — пророк“. Маздак сказал: „Пусть царь положит срок и в этот срок придет в храм огня с мубадами и вельможами, дабы по моей молитве бог, всемогущий и преславный, заставил говорить огонь. Если царь желает, пусть это будет сегодня же, сейчас же“. Царь сказал: „Решаем завтра пойти в храм огня всем совокупно“. На другой день Маздак послал к тому отверстию одного послушника и сказал: „Как только я громким голосом позову бога, ты подойди по подземелью к дыре и произнеси: „Благо земных поклонников бога состоит в том, чтобы они следовали словам Маздака, тогда они получат счастье в том и этом мире“. Вот Кубад с вельможами и мубадами отправился в храм огня, позвал Маздака. Маздак пришел, встал возле огня, воззвал громким голосом к богу, воздал хваление Зардушту и замолчал; из середины огня раздался голос таким образом, как мы упомянули, так что царь и вельможи услышали. От этого они пришли в изумление, и Кубад в душе решил в него уверовать. Когда они возвратились из храма огня, Кубад позвал Маздака к себе; с каждым часом он все более и более сближался с ним, пока в него не уверовал. Он приказал ставить во время приемов для него золотое сиденье, изукрашенное драгоценными камнями. Кубад садился на трон, а Маздака усаживал на то сиденье, бывшее много выше, чем трон Кубада. Люди переходили в веру Маздака, иные по влечению и прихоти, иные в угоду царю, направлялись в столицу тайно и явно из краев и областей, принимали веру Маздака. Воины мало проявляли склонности, но не говорили ничего из уважения к власти государя. Из мубадов ни один человек не принял веру Маздака; они заявляли: „Посмотрим, что изойдет из Зенд-Авесты“. Увидав, что государь принял веру Маздака, люди вдали и вблизи откликнулись на призыв и разделили имущество. Маздак говорил: „Имущество есть розданное среди людей, а эти все — рабы всевышнего и дети Адама. Те, кто чувствуют нужду, пусть тратят имущество друг друга, чтобы никто не испытывал лишения и нищеты, все были бы равными по положению“. Когда же Кубад пошел дальше, согласился на общность имущества, |169| Маздак начал заявлять: „Ваши жены — ваше имущество. Следует вам считать жен как имущество друг друга, чтобы никто не оставался без участия в наслаждениях и вожделениях мира, чтобы двери желания были открыты перед всеми людьми“. Многие люди все больше увлекались его учением по причине общности имущества и женщин, в особенности простонародье. Установился такой обычай: если какой-нибудь мужчина приводил в свой дом двадцать мужчин-гостей и угощал хлебом, мясом, вином, закусками и музыкой, под конец все по одному соединялись с его женой, и это не ставили в грех. Был такой обычай; когда кто входил, чтобы соединиться с какой-нибудь женщиной, клал у двери дома головной убор; когда припадало желание другому и он видел головной убор положенным у дверей дома, возвращался и дожидался, пока тот не выйдет. Наконец, Нуширван послал одно лицо втайне к мубадам: „Почему вы храните этакое молчание? почему беспомощны в отношении Маздака? Никто не говорит ни слова, не дает моему отцу совета. Это что за дела происходят, а вы сидите, соблазненные этим плутом. Этот пес растащил имущество людей, сорвал покрывало с гаремов, простонародье сделал властвующим. По крайней мере, скажите Маздаку, по какому праву он это делает? кто приказал? Если вы будете молчать впредь, ваше имущество и ваши жены уйдут от вас, уйдет царство и держава из нашей семьи. Надо, чтобы вы совокупно отправились к моему отцу. Представьте ему это дело! Подайте ему совет! Поспорьте с Маздаком, посмотрите, какое он приведет доказательство“. Он обратился также к людям известным и вельможам. „Пагубное неистовство охватило моего отца, разум его пришел в расстройство. Он не различает своей пагубы от блага. Поразмыслите об его излечении, чтобы он не слушался речей Маздака, не действовал бы по его слову. И сами также, подобно моему отцу, не поддавайтесь обману, так как Маздак стоит не на правде, а на лжи; ложь долго не держится, на завтра она вам не принесет пользы“. Вельможи встревожились его словами и, хотя некоторые из них намеревались принять веру Маздака, благодаря Нуширвану отступились, не перешли в эту веру. Сказали: „Посмотрим, до чего дойдет дело Маздака, отчего Нуширван говорит такие речи“. В то время Нуширвану было восемнадцать лет. Итак, вельможи и мубады собрались, отправились к Кубаду, сказали: „Мы не читали ни в какой истории от давних времен до нынешнего дня и не слыхали от многих пророков, бывших в Сирии, того, что ныне говорит и приказывает Маздак. Нам это кажется весьма неодобрительным“. Кубад сказал: „Поговорите с Маздаком. Что он скажет“. Он позвал Маздака и спросил; „Какое ты имеешь доказательство на то, что говоришь и делаешь?“ Маздак ответил: |170| „Зардушт так приказывает, так в Зенд-Авесте, люди же не умеют этого истолковать. Если мне не верите, спросите у огня“. Снова в другой раз отправились в храм огня, спросили у огня; из середины огня раздался голос: „Правильно, как утверждает Маздак, а не так, как вы говорите“. В другой раз возвратились мубады устыженными. На другой день они отправились к Нуширвану и передали ему обстоятельства дела. Нуширван сказал: „Этот Маздак притязает на то, что учение его во всех значениях учение Зардушта, а как же эти два положения“. Через некоторое время между Кубадом и Маздаком произошел однажды такой случай. Маздак заявил: „Люди с увлечением вступили в это учение. Если бы также Нуширван соблазнился, принял это учение, как было бы хорошо“. Кубад спросил: „Разве он не состоит в этой вере?“ Ответили: „Нет“. Кубад приказал: „Приведите Нуширвана, позовите как можно скорее“. Тот пришел, Кубад спросил; „О, душа моя! Ты не принял веры Маздака?“ Ответил: „Нет, слава богу“. Спросил: „Почему?“ Ответил: „Потому что он говорит ложь. Он — обманщик“. Спросил: „Какой же он обманщик, когда смог заставить говорить огонь?“ Ответил: „Существуют четыре основных начала: вода, огонь, земля и ветер. Прикажи ему, как он заставил говорить огонь, пусть так же заставит говорить воду, ветер и землю, тогда и я в него поверю, прельщусь“. Кубад сказал; „Все, что он говорит, говорит согласно истолкованию Зенд-Авесты“. Нуширван сказал: „Зенд-Авеста не приказывала, чтобы имущество и жены людей были общими. От времен Зардушта до сего дня никто из мудрецов не делал этакого толкования. Вера предписывает охранять имущество и гарем. Когда эти две вещи дозволены, какая будет разница между четвероногими и человеком? Ведь этот образ действия и манера поведения присущи скоту, — быть равными в пастьбе и соединении, а не человеку, наделенному разумом“. Спросил: „Почему ты в конце-концов противоречишь мне, твоему отцу?“ Ответил: „Я научился этому у тебя, хотя никогда этого не было в обычае. Когда же я увидел, что ты стал противоречить своему отцу, я также стал противоречить тебе. Откажись ты от того, и я откажусь от этого“. Разговор между Кубадом, Нуширваном и Маздаком окончился тем, что ему решительно заявили; „Или найди доказательство, отвергающее это учение, уничтожающее слова Маздака, или приведи с собой кого-нибудь, чье доказательство было бы сильнее и правильнее Маздака А не то прикажем тебя казнить, для примера другим“. Нуширван попросил: „Дайте мне сорок дней времени, чтобы я мог привести доказательство, или представить кого-либо, кто даст ответ Маздаку“. Ответили: „Хорошо, ладно, даем время“. На этом все расстались. Возвратившись от отца, Нуширван в тот же день отправил в Парс гонца и послание, в город Кувал, [348] к проживавшему там мубаду, старцу |171| и мудрецу: „Приезжай как можно скорее, произошло то-то и то-то между мною, отцом и Маздаком“. Прошло сорок дней, Кубад устроил прием, воссел на престол, пришел Маздак, приблизился к престолу, сел на сиденье, привели Нуширвана. Маздак сказал Кубаду: „Спроси его, что он решил?“ Кубад спросил: „Какой ответ ты принес?“ Нуширван ответил: „Я его обдумываю“. Кубад сказал „Время обдумывания прошло“. Маздак сказал: „Возьмите его и казните“. Кубад промолчал. Люди вцепились в Нуширвана. Нуширван схватился рукой за решетку айвана, сказав отцу: „Почему такая спешка в стремлении убить меня. Обещанный мне срок еще не окончился“. Спросил: „Как это?“ Ответил: „Я говорил о полных сорока днях. Этот день еще мой; пусть он пройдет, а тогда как знаете“. Сипах-салары, мубады подняли крик: „Он правильно говорит“. Кубад приказал: „На сегодня освободите его“. Отняли руки, и он освободился от когтей Маздака. Кубад поднялся, мубады разошлись, Маздак возвратился к себе, Нуширван пришел в свой дворец. А этот мубад, которого Нуширван вызвал из Парса, уже подъехал, сидя на быстроходной верблюдице. Он спешился у ворот дворца Нуширвана, вошел во дворец, сказал слуге; „Пойди и скажи Нуширвану, что прибыл мубад из Парса“. Слуга быстро пошел в покои, сказал Нуширвану. Нуширван вышел из покоев, побежал от радости, обнял и сказал: „О, мубад! знай, что я сегодня возвращаюсь с того света“, и он рассказал мубаду обстоятельства |172| дела. Мубад сказал: „Не печалься нисколько, все именно так, как ты утверждал, правда с тобою, а с Маздаком ложь. Я дам вместо тебя ответ Маздаку, отвращу Кубада от его веры. Но устрой так, чтобы я увидел царя прежде, чем Маздак узнает о моем прибытии“. Сказал: „Это — просто“. После дневного намаза Нуширван отправился во дворец к отцу, попросил его принять. Увидав отца, он воздал хваление, затем спросил: „Мой мубад прибыл из Парса, чтобы дать ответ Маздаку, однако он хотел повидать царя так, чтобы мог переговорить с царем наедине“. Царь сказал: „Это — возможно. Приведи его“. Нуширван возвратился к себе, а когда стемнело, отвел мубада к отцу. Мубад воздал хваление Кубаду, восхвалил его предков, затем сказал царю: „Маздак впал в заблуждение; это дело не на него возложено. Я хорошо знаю Мазвдка, знаю цену его познаний. Он немного разбирается в науке о звездах. Но в предсказаниях по звездам у него случилась ошибка. В том соединении планет, что предстоит, действительно появится муж, который будет притязать на пророчество; он принесет необычайную книгу, покажет удивительные чудеса: он разделит луну в небе на две половины, призовет народы на путь истины, принесет чистую веру, упразднит веру гябров и другие веры; он пообещает рай и ужаснет адом; он укрепит приговором шариата имущества и гаремы, освободит людей от дивов, будет дружен с Сурушем, он разрушит храмы огня и идольские капища, вера его распространится по всему свету, будет незыблемой до восстания из мертвых; земля и небо засвидетельствуют его права на пророчество. [349] И вот Маздак возмечтал, что он является этим мужем. Тот пророк будет не аджами, а Маздак по происхождению аджами; тот пророк запретит людям поклонение огню, будет отрицать Зардушта, а Маздак — последователь Зардушта, предписывает поклонение огню; тот пророк не допустит, чтобы кто-нибудь искал близости с гаремами другого, чтобы кто-нибудь отбирал не по праву имущество другого, он прикажет рубить руки за воровство, а Маздак сделал общим имущество и жен людей; тому пророку повеление придет с неба, и слово придет |173| от Суруша, а Маздак говорит с огнем. Учение Маздака не имеет никаких основ. Завтра я посрамлю его перед царем, ибо он находится на ложном пути. Он хочет лишить твой дом властительства, погубить твои сокровища, сравнять тебя с нижайшими, захватить власть государя“. [350] Кубаду понравились слова мубада, пришлись по душе. На другой день, когда Кубад явился в палаты для приема, пришел Маздак, сел на кресло, а Нуширван встал перед престолом. Явились мубады и вельможи. Тогда прибыл мубад Нуширвана. Он спросил у Маздака: „Кто будет спрашивать первым — ты или я?“ „Ты будешь спрашивать, а я буду отвечать“. „Тогда ты становись там, где я, а я отправлюсь туда, где ты“. Маздак устыдился и сказал: „Сюда меня посадил царь. Спрашивай же, чтобы я мог тебе ответить“. Мубад спросил; „Ты вот сделал имущество общим, а эти рибаты, мосты, храмы огня, благотворительные учреждения, сооружают разве не в расчете на воздаяние на том свете?“ [351] Спросил: „Когда имущество станет общим и будут творить благотворительность, то воздаяние за нее кому будет?“ Маздак не мог ответить. Затем мубад спросил: „Ты сделал женщин общими. Чей будет ребенок, когда двадцать мужчин соединится с одной женщиной, она станет беременной и родит?“ Маздак не сумел ответить. Затем мубад спросил: „Царь, который сидит на престоле — сын царя Фируза, получил в наследство власть государя от отца, а царь Фируз тоже унаследовал ее от отца. Когда десять мужчин соединятся с женой царя и родится ребенок, — чьим будет этот ребенок? Царский род прекратится, а если прекратится род, то не останется начала [352] власти государя. Высшее и низшее положение связаны с богатством и бедностью. Когда кто-либо беден, ему неизбежно и обязательно совершать службу и работу для богатого. Если же имущество станет общим, — исчезнут в мире высшее и низшее положение; власть государя упразднится. Ты явился, чтобы уничтожить власть государя в династии царей Аджама“. Маздак ничего не сказал, хранил молчание. Кубад приказал: „Отвечай ему“. Маздак ответил: „Ответ таков: сейчас же прикажи, чтобы ему отрубили голову“. Кубад сказал: „Никому нельзя рубить голову без оснований“. Маздак сказал: „Спросим у огня, что |174| он прикажет, ведь я говорю не от себя“. Люди, тревожившиеся за Нуширвана, обрадовались, он освободился от убиения. Маздак вознегодовал на Кубада, так как сказал ему: „убей мубада“, а тот не послушался. Маздак сказал сам себе: „Надо мне самому освободиться. У меня много мечей среди народа и воинов. Так устрою, чтобы устранить Кубада“. Затем он предложил Нуширвану и всем противникам: „Идите завтра в храм огня. Посмотрим, что прикажет огонь“. На этом расстались. Когда пришла ночь, Маздак призвал двух человек рахибов, своих единоверцев, подарил им золота, надавал обещаний и сказал: „Я возведу вас в чин сипах-саларов“, затем он взял с них клятву, что они не передадут никому о том, что он им скажет. Вручив им два меча, он сказал: „Завтра, когда Кубад, вместе с вельможами и мубадами придет в храм огня и если огонь предпишет убить его, вы оба быстро выхватите мечи и убивайте Кубада; ведь никто другой не войдет в храм огня с мечом“. Они сказали: „Повинуемся“. На другой день вельможи и мубады сошлись в храме огня. Пошел и Кубад. А мубад сказал Нуширвану: „Скажи, чтобы десять человек из твоих приближенных явились с тобою в храм огня, спрятав мечи под одеждой“. А всякий раз, когда Маздак намеревался итти в храм огня, он сперва учил служку, что тот должен произнести под отверстием. Вот он пошел в храм огня и сказал мубаду; „Спроси у огня, пусть огонь поговорит с тобою“. Вот мубад спросил у огня, но не получил никакого ответа. Тогда Маздак сказал: „О, огонь! рассуди нас, засвидетельствуй мою правду“. Из середины огня изошел голос: „Со вчерашнего дня я очень ослабел, сперва дайте мне сердце и печень Кубада, потом скажу, что надо сделать. Маздак — ваш вожатый к вечным усладам того света“. Маздак воскликнул: „Дайте силу огню“. Два человека вытащили мечи, намереваясь напасть на Кубада, Мубад сказал Нуширвану: „Помоги отцу“. Те десять человек вытащили мечи, встали перед теми двумя, не допустили убить Кубада. А Маздак все время говорил: „Огонь говорит согласно |175| божья повеления“. Люди разделились на двое. Одни говорили: „Бросим Кубада в огонь живым или мертвым“. Другие говорили: „Подождем с этим“. Разошлись в конце того дня. Кубад сказал: „Разве от меня произошел какой-нибудь грех, что огонь пожелал меня в пищу? Лучше сгореть в огне на этом, чем на том свете“. Во второй раз мубад уединился с Кубадом, рассказал о бывших прежде мубадах и государях, приводил примеры из жизни каждого из них, указывал доказательства, что Маздак — не пророк, а враг царской династии; ведь Маздак сначала покусился на Нуширвана; когда же он не успел в том, покусился на твою кровь. Если бы я не принял мер, сегодня он погубил бы тебя. Зачем ты веришь, что голос исходит от огня? Я сделаю кое-что, чтобы также разоблачить и эту хитрость, покажу царю, что огонь ни с кем не разговаривает“. Мубад сумел так убедить царя, что тот устыдился своего поведения. „Ты не почитай Нуширвана за ребенка, — говорил мубад, — он распространит повеление на весь мир. Не пренебрегай тем, что он решает. Если ты хочешь, чтобы царство осталось в твоей династии, не открывай Маздаку ни одной тайны сердца“. А Нуширвану мубад сказал: „Постарайся заполучить кого-нибудь из слуг Маздака. Прельсти его имуществом, чтобы он объяснил все дело с огнем, чтобы разом удалить сомнения из сердца твоего отца“. Нуширван нашел одного человека, у того завязалась дружба с одним из послушников Маздака, которого он и привел некоторым путем к Нуширвану. Нуширван усадил его в уединенном месте, положил перед ним тысячу динар, сказал: „Будь впредь моим другом и братом. Я сделаю для тебя все, что может быть хорошего. А теперь я хочу опросить у тебя кое-что. Скажешь правду, подарю тебе тысячу динар, назначу своим приближенным, дам высокий чин. Солжешь, сниму голову с твоего тела“. Человек испугался, спросил: „Если скажу правду, исполнишь ли что обещал?“ Ответил: „Исполню больше того“. Нуширван спросил; „Скажи, какую хитрость применяет Маздак, чтобы заставить говорить с собой огонь?“ Человек спросил: „Если я объясню тебе, сможешь ли ты удержать в сокровенности эту тайну“. Ответил: „Смогу“. Сказал: „Вблизи от храма огня находится кусок земли, обнесенный высокой стеной; среди же места, где огонь, прорезано очень маленькое отверстие; Маздак |176| каждый раз посылает туда кого-нибудь и учит, чтобы тот, приставав рот к отверстию, говорил через него то, что он, Маздак, хочет. Слушающие же думают, что говорит огонь“. Нуширван обрадовался этим словам, понял, что это правда. Он отдал тому человеку тысячу динар, а когда наступила ночь, отвел его к отцу, чтобы он объяснил все обстоятельства дела. Кубад изумился плутовству Маздака, его дерзости. Из его сердца сразу ушли все сомнения. Он приказал привести мубада, воздал ему похвалы, рассказал ему все дело. Мубад сказал: „Я говорил царю, что этот человек — обманщик“. Кубад спросил: „Теперь это известно. Как погубить его?“ Мубад ответил: „Не следует ему показывать, что ты отступился. Устрой еще раз собрание, чтобы я мог вступить с ним в прения; я перестану защищаться, сознаюсь в своей беспомощности и уеду в Парс. А тогда ты действуй так, как найдет целесообразным Нуширван, чтобы покончить с этим делом“. Несколько дней спустя Кубад созвал вельмож, вызвал мубадов и приказал, чтобы они были заодно с мубадом Парса. На другой день собрались. Кубад сел на престол. Маздак на кресло. Мубады начали спор. Мубад из Парса сказал: „Я поражен тем, что огонь говорит“. Маздак сказал: „От небесного могущества сие неудивительно. Разве ты не знаешь, что его святейшество Моисей — мир над ним! — сотворил змия из куска дерева, а из одного камня заставил потечь тринадцать источников. Он сказал: „О, господи! утопи фараона в воде со всем его войском!“ — и всевышний потопил. И землю подчинил ему; когда Моисей произнес: „О, земля! поглоти Каруна!“ [353] — она поглотила. Иисус — мир над ним! воскрешал мертвых. Все это не в силах человека и это творит бог. Он также послал меня, подчинив огонь моему велению, Огонь говорит то, что я говорю. Повинуйтесь! а не то на вас падет гнев всевышнего и всех погубит“. Мубад из Парса поднялся и сказал: „Я не смею отвечать человеку, который глаголет от имени всевышнего, которому огонь повинуется. У меня нет сил, |177| больше я не дерзаю. Я уезжаю, вы же, как знаете“. Мубад удалился, отправившись в Парс. Кубад встал с приема, а мубады удалились. Возликовав, Маздак пошел в храм огня, чтобы служить огню в течение семи дней. Когда пришла ночь, Кубад позвал Нуширвана и спросил; „Уезжая, мубад поручил меня тебе, только ты в силах искоренить это учение. Что следует предпринять?“ Нуширван сказал: „Если владыка возлагает на меня эту обязанность и никому об этом не скажет, я поразмыслю о сем деле, сделаю таким образом, что уничтожу на свете Маздака и маздакитов“. Кубад сказал: „Я не буду говорить относительно этого ни с кем, кроме тебя“. Нуширван сказал: „Мубад из Парса уехал, сподвижники Маздака обрадовались и укрепились сердцем. Все, что мы не придумаем теперь в отношении их, удастся. Убить Маздака — легко, но у него — много мечей. Когда его убьют, маздакиты убегут, рассеются по разным местам, призовут людей, захватят укрепленные места, причинят много забот нам и нашему государству. Нам надо так все устроить, чтобы они были убиты одним разом, чтобы не остался в живых ни один человек, чтобы никто не унес душу от нашего меча“. Кубад спросил: „Какое твое рассуждение относительно этого дела?“ Нуширван ответил: „Надо так сделать; когда Маздак выйдет из храма огня и придет к царю, пусть царь увеличит его чин, окажет еще больше почета и скажет ему наедине; „С того самого дня, как мубад перестал защищаться, Нуширван очень смягчился, согласен уверовать в тебя. Он устыдился того, что говорил“. Когда окончилась неделя, Маздак пришел к Кубаду; тот ему оказал почет, показал безграничное смирение и рассказал о Нуширване, как упомянуто. Маздак сказал: „Очень много людей прислушиваются к нему, глядят на него. Когда он вступит в это учение, весь мир примет это учение. Я просил посредством божественного огня сделать это учение его уделом“. Кубад сказал: „Ты хорошо сделал, так как он — мой наследник; его любит войско и народ. Как только он вступит в это учение, ни у кого не останется отговорок. Я построю в его честь каменную башню, на ней сооружу золотой терем, более светлый, |178| чем солнце, такой терем, каковой соорудил Гуштасп для Зардушта“. [354] Маздак сказал: „Ты дай ему совет, а я помолюсь, твердо надеюсь, что бог услышит мою молитву“. Когда пришла ночь, Кубад рассказал Нуширвану все, что произошло. Нуширван засмеялся и сказал: „Через неделю пусть царь позовет Маздака и передаст ему: „Нуширван вчера видел сон, испугался, ранним утром пришел ко мне, рассказал: „Я видел во сне, что громадный огонь покушался на меня, а я искал убежища. Некто очень красивый подошел ко мне. Я спросил его: „что требует от меня этот огонь?“ Он ответил: „Огонь на тебя гневается, что ты обвинял его во лжи“. Я спросила „Откуда ты знаешь?“ Он ответил: „Сурушу все известно“. Я очнулся от сна“. Сейчас он собирается в храм огня с мускусом, алоэ и амброй для воскурения, три дня будет служить огню, славить бога““. Кубад поведал Маздаку, что Нуширван поступил так-то. Маздак очень обрадовался. Когда прошла неделя от сих происшествий, Нуширван сказал отцу: „Передай Маздаку, Нуширван говорит мне: „я убедился, что это учение истинное, что Маздак — пророк бога. Но я, Нуширван, опасаюсь не большая ли часть людей противники этого учения? Не случилось бы так, что они восстанут против нас, насильно захватят у нас государство? Ах, если бы я знал, какова численность состоящих в этом учении и что это за люди. Если они имеют силу и многочисленны, я также вступлю, если же нет, потерплю, пока не усилятся, не станут многочисленными; я дам все, что им необходимо из содержания и оружия. Тогда мы объявим это учение, со всей мощью и силой приведем к нему людей“. Если Маздак ответит: „наше число велико“, и попроси: „дай список, напиши их имена, чтобы не осталось ни одного, которого бы я не знал““. Маздак так и сделал; принес Кубаду; по счету вышло двенадцать тысяч людей из горожан и воинов. Кубад сказал; „Я позову сегодня вечером Нуширвана, представлю ему список. Знак, что он вступил в учение, будет таков: сейчас же прикажу бить в литавры и играть в трубы, поднимут такие клики, что ты, находясь в своем дворце, услыхав звуки труб и барабанов, узнаешь, что Нуширван принял веру“. Когда Маздак возвратился к себе и наступила ночь, Кубад позвал Нуширвана, показал ему перечень и сказал: „Я с ним условился о таком-то знаке“. Нуширван сказал: „Очень хорошо! Прикажи, чтобы забили в литавры. Завтра же, когда увидишь Маздака, скажи: „Нуширван уверовал в тебя, так как увидал людей и список. Если бы пять тысяч было, не было бы достаточно. Но так как он обладает двенадцатью тысяч людей, то не страшно, если весь мир будет нашим противником. Если мы все трое будем держаться согласно, ничто нам не страшно““. Когда от ночи прошла одна стража, Маздак |179| услыхав звук литавр и труб, обрадовался, сказал: „Нуширван уверовал“. На другой день Маздак пришел на государев прием. Кубад передал Маздаку все, что ему сказал Нуширван; Маздак обрадовался. Окончив прием, Кубад позвал Маздака на беседу с глазу на глаз. Пришел и Нуширван; он преподнес Маздаку множество золотых вещей и редкостей, одарил его, попросил извинения за прошедшее. Обстоятельно рассудив, они в конце концов согласились на том, что Нуширван предложил отцу: „Ты будь владыкой мира, Маздак посланником бога, а мне дай чин сипах-салара над всеми этими людьми; я устрою так, чтобы во всем мире не осталось ни одного человека, кто бы не принял эту веру“. Кубад сказал: „Тебе — приказывать“. Тогда Нуширван сказал: „Мероприятия по этому делу должны быть таковы, пусть Маздак пошлет кого-нибудь в те города и округи, которые уверовали в него, пусть скажет, что от сего дня через три месяца издалека или близка, в такую-то неделю, в такой-то день, все должны собраться в нашем дворце. Мы устроим снабжение, снаряжение, вооружение, но чтобы ни один человек не знал, что мы готовим. В назначенный день пусть устроят угощение людям, пусть они поедят пищу, затем их переведут в другой дворец, там они примут участие в собрании вина, пусть каждый выпьет по семи кубков, их облачат затем по пятидесяти и двадцати человек в мои платья, дадут коня, снаряжение и вооружение, дабы все были одеты в почетные платья. Затем все вместе поднимем восстание и открыто провозгласим веру: кто примет учение, того пощадим, кто воспротивится — убьем“. Кубад и Маздак сказали: „Это правильно“ и, согласившись на этом, поднялись. Маздак написал послания во все |180| места, уведомил далекого и близкого, что надо в такой-то месяц и такой-то день всем прибыть в столицу, дабы все стали одарены почетным платьем, снаряжением, оружием и конем, „так как теперь дело идет согласно нашим желаниям, и государь находится во главе“. Итак, явились по приглашению все двенадцать тысяч человек; пришли во дворец государя, увидали такое угощение, какого не видал никогда и никто. Кубад сел на престол, Маздак на кресло, Нуширван стоял, перепоясав чресла, как бы показывая этим, что он — хозяин пира. Маздак был очень весел. Нуширван каждого усаживал за угощение; все уселись и поели. Из этого дворца перешли в другой дворец, увидели такое собрание вина, какого никто не видал. Кубад сел на престол, Маздак на кресло, а собравшихся рассадили в том же порядке. Музыканты и певцы затянули пение прекрасными голосами. Виночерпии разносили вино. Когда прошло несколько кругов, вошли гулями и фарраши, человек с двести, они держали в руках куски диба и ткани касаб, встали на некоторое время перед собранием. Нуширван сказал: „Пусть отнесут одежды в тот дворец, ведь здесь теснота; пусть отправятся по двадцати и тридцати туда, [355] наденут одежды, и, возвратясь, выстроятся, пока не будут все одеты. Тогда царь и Маздак пойдут на площадь, бросят взоры, полюбуются, затем откроют двери того помещения, принесут оружие“. А Нуширван заранее послал одно лицо в деревни, потребовал собрать хашар [356] человек триста с лопатами, чтобы почистить дворец и сады. Когда люди пришли из деревень, он их всех собрал на площади, закрыл крепко ворота, затем им сказал: „Я хочу, чтобы вы сегодня за день и ночь вырыли на этой площади много ям, размером в один гяз и два гяза, а землю из ям оставьте на том же месте“. Привратникам же он приказал, когда будут вырыты ямы, всех задержать и присматривать, чтобы никто из них не ушел. Вечером он вооружил четыреста человек, спрятал на площади и во дворце, сказав: „Когда я буду высылать с того собрания во дворец по двадцати и тридцати, вы их отводите на ту, другую площадь, |181| каждого разденьте донага, воткните головою до пупа в яму, ногами вверх и зарывайте крепко землей“. Когда услужающие одеждой ушли в тот дворец, привели двести лошадей в золотых и серебряных уборах, принесли щиты, пояса для мечей в золоте. Нуширван приказал: „Отнесите в тот дворец“. Отнесли. Затем он поднимал по двадцати и тридцати человек, отсылал их в тот дворец, на самом же деле их отводили на ту, другую площадь, бросали вверх ногами в ямы, засыпали землей, пока не погубили всех таким образом. Тогда Нуширван пришел к отцу, сказал отцу и Маздаку: „Я всех одел в почетное платье, они стоят украшенные на площади. Встаньте и полюбуйтесь, никто не видел убранства лучше этого“. Оба, Кубад и Маздак, встали, отправились в тот дворец, из дворца пошли на площадь. Когда пришли на площадь — взглянули, увидали по всей площади от начала до конца торчащие вверх ноги. Нуширван, обратясь к Маздаку, сказал: „Для войска, предводителем которого ты являешься, не может быть лучшего наряда, чем этот. Ты пришел затем, чтобы пустить на ветер имущество и тела наши, уничтожить в нашем доме власть государя. Подожди, я прикажу также и тебе почетную одежду“. Посредине площади было сделано большое возвышение, на этом возвышении вырыта яма. Нуширван приказал поставить Маздака вверх ногами и закопать землей. Он сказал: „О, Маздак, погляди на своих верующих, полюбуйся“. [357] Он сказал отцу: „Ты видел разум мудрых. Теперь самое правильное для тебя, чтобы ты некоторое время сидел дома, дабы пришли в успокоение люди и войско, ибо эта разруха возникла от твоего слабого разума“. Он посадил отца в дом и приказал освободить сельских людей, приходивших для рытья ям. Открыли ворота площади, чтобы могли притти и поглядеть люди города, страны и войска. Нуширван наложил на отца оковы, созвал вельмож и по праву воссел на царство. Он отверз руки от даров и деяний. Этот рассказ о нем остался на память, чтобы его читали и запоминали владеющие разумом. [358]

343

ТИ, 141: сын Бамбададана. Несмотря на ряд исследований приходится констатировать, что вопрос о месте рождения и происхождении одного из величайших реформаторов сасанидского Ирана до сего времени не разрешен в сколь-либо удовлетворительном виде (см. резюме этого вопроса. A Christensen. Le regne du roi Kawadh I, 1925, 99—103).

344

; ТИ, 142 упоминает вместо гулямы термин: рахибы — подвижники; этот же термин встречается и в дальнейшем повествовании ИШ, 167, 174, 175. Под словом рахиб, обычно, разумеется христианский монах (см. В. В. Бартольд. Турк. в эпоху монг. наш., 55; „Худуд ал-алем“, 32а), хотя близкая по времени написания к нашему памятнику „Китаб ал-байан“, 142—143, указывает, что под словом рахиб разумеется служитель иудаистского культа. Ссылки рассказа о Маздаке в СН на Тору (ИШ, 167), сирийских пророков (ИШ, 168), героев еврейской священной истории (ИШ, 175) дают, нам кажется, все основания толковать встречающийся в СН термин рахиб в значении, близком к значению „Китаб ал-байан“.

345

ТИ, 142: собрание.

346

ТИ, 142 добавляет к обращению определение: „о, вельможи и мубады иракской земли“.

347

„Китаб ал-байан“, 145 также указывает на существование в Авесте непонятных выражений.

348

*** Барбье де Мейнар (Barbier de Meynard. Dictionnaire geographique, historique et litteraire, 498) читает, как Koul — район Шираза. Чтение русского перевода основывается на чтении Фирузабади. Ковал по указанию того же источника является не районом, а близлежащим к Ширазу городом; Мукаддаси сообщает, что он находился в трех переходах от Шираза (BGA, III, 455).

349

Мнение о том, что появление пророка (разумеется Мухаммеда) было предсказано в зороастрийском Иране, было широко распространено в первые века ислама, как то особенно наглядно представлено свидетельством Шахрастани (Haarbrucker, I, 283—285). Как утверждает Шахрастани, приверженцы таких воззрений утверждали, что подобное предсказание находилось в Зенд-Авесте и было сделано самим Зардуштом.

Суруш — ангел, занимавший в зороастрийской мифологии место вестника, „Гавриил“ христианской и мусульманской мифологии.

350

См. Введение в изуч., В, 150 (173).

351

В тексте ИШ несомненный пропуск ответа Маздака на первый вопрос Мубада.

352

Слово *** в старинном языке означало род, происхождение, начало, ср., напр., ИШ, 113 *** или ИШ, 158 *** ...

353

Карун — богач, который по преданию возглавил движение против Моисея и по настоянию последнего перед богом был поглощен землей вместе со всем своим богатством.

354

См. Введение в изуч., В, 150 (178).

355

ТИ, 154: на площадь для игры в поло.

356

*** — хашар (в огласовке этого слова я следую указаниям Мухаммеда Казвини, находящимся в главах ко второму тому Джихан-гуша) означает ополчение, собираемое принудительным порядком.

357

См.

Введение в изуч., В, 150 (181).

358

См. Введение в изуч., Г, 150 (166—181). Разгром маздакитского движения произошел в конце 528 или в начале 529 г. в конце правления Кубада и был совершен, как доказывает А. Кристенсен (A. Christensen. Le regne du roi Kawadh, 124—127), лично самим Кубадом. Также исторически неправдоподобно заключение Кубада в темницу своим сыном Нуширваном, захватившим насильно, согласно рассказу СН, верховную власть. Нуширван стал наследником Кубада еще в 513 г.

Глава сорок шестая.

О выступлении Сумбада Гябра из Нишапура в Рей против мусульман и его смута.

После того до времени Харун ар-Рашида [359] никого из этих |182| людей не появлялось на свете. Случилось же так: жена Маздака, Хуррамэ, дочь Фадэ, бежала из Мадаина с двумя человеками; она очутилась в округе Рея и призвала людей к учению мужа. Снова разный народ из гябров вступил в ту веру, и люди прозвали их хуррамдинцами. [360] Они только и ждали, чтобы выступить, открыто объявить эту веру. Когда Абу-Джафар ал-Мансур в сто тридцатом году от хиджры пророка — мир над ним! — убил в Багдаде Абу-Муслима, главу проповеди, [361] раисом в городе Нишапуре был гябр по имени Сумбад, [362] служивший долго Абу-Муслиму, возвышенный им. Он восстал после убиения Абу-Муслима, пришел из Нишапура в Реи, призвал гябров Табаристана. Он знал, что население Кухистана по большей части рафизиты, мушаббихиты, [363] маздакиты и вознамерился открыто начать пропаганду. Сначала он убил Обеида Хейфи, [364] являвшегося от имени Майсура амилем Рея, и захватил казну, положенную туда на хранение Абу-Муслимом, Усилившись, он принялся требовать мести за кровь Абу-Муслима, провозглашая, что Абу-Муслим был посланником бога. Он говорил людям Ирака и Хорасана: „Абу-Муслим произнес наивеличайшее имя всевышнего и, обратившись в белого голубя, улетел, а теперь находится в некоей цитадели, сооруженной из меди; он восседает вместе с Махди [365] и Маздаком; они все трое явятся. Абу-Муслим будет предводителем, [366] Маздак его вазиром. А ко мне пришло послание“. Когда рафизиты услыхали имя Махди, а маздакиты — имя Маздака, они собрались в большой численности. Дело Сумбада |183| разрослось. До того дошло, что вокруг него собралось сто тысяч людей. Беседуя наедине с гябрами, он говорил: „Державе арабов пришел конец. Я нашел это в одной книге потомков Сасана. Не отступлюсь, пока не разрушу каабу, ведь ее установили вместо солнца. А мы снова сделаем своей киблой солнце так, как было в древности“. Хуррамдинцам же он говорил; „Маздак был шиит и я вам приказываю быть заодно с шиитами. Отомстите за кровь Абу-Муслима“. И всеми тремя разрядами он правил. Он убил несколько сипах-саларов Мансура, разбивал его войска, пока семь лет спустя Мансур не назначил на войну Джумхур Иджли. [367] Джумхур собрал войска Хузистана, Парса и пришел в Исфахан. Он повел с собою ополчение Исфахана, отправился к воротам Рея, три дня жарко бился с Сумбадом. На четвертый день Сумбад был убит рукою Джумхура. [368] Все то сборище рассеялось; каждый возвратился в свой дом. Учения хуррамдинцев и гябров смешались, они втайне сговаривались между собою, так что с каждым днем учение об общности становилось все более выработанным. [369] Убив Сумбада, Джумхур отправился в Рей, кого нашел из гябров — всех убил, а имущество их разграбил, женщин и детей их взял в полон и держал в рабстве. [370]

359

См. Введение в изуч., Г, 151 (182—183).

360

См. Введение в изуч., Г, 151 (132—183).

361

Убиение Абу-Муслима вторым по счету халифом из династии Аббасидов Мансуром (136—158 = 764—775) произошло в ша'бане 137 (январе 755) г. (см. подробную статью В. Бартольда в ЭИ). ТИ, 156 сохранило правильную дату этого события. В различных источниках титул, прилагаемый к Абу-Муслиму, варьируется: ТИ, 156, Шахрастани Haarbrucker, I 149, 173, 283, 284 называет его: *** — хозяин державы, ИШ, Табари, II—III, Нершахи, 64 и т. д. называют его: *** —глава сектанской проповеди.

362

Чтение имени дается по огласовкам Табари, III, 119—123 — ***. Тот же источник называет Сумбада магом, т. е. зороастрийцем по вероисповеданию. Ибн ал-Асир, X, 368—370 называет его хареджитом что, впрочем, вряд ли можно истолковывать как указание на принадлежность Сумбада к доктрине хареджитов.

363

Мушаббихиты в буквальном переводе — „уподобители“, мусульманская секта, исповедовавшая положение о сходстве между богом и его творениями. Многие из шиитов принадлежали к этой секте (Hughes. Dict. of Islam).

364

ТИ, 156 дает иной вариант имени амиля Рея при халифе Мансуре: Ма (?) Хасани.

365

Махди — двенадцатый имам, Абу-л-Касим Мухаммед б. ал-Хасан, прозванный Махди, род. в 255 (= 868/69)) г. (Бейан ал-адиан, 164—165), по религиозным шиитским представлениям — мессия, долженствующий явиться в конце мира.

366

*** — о значении этого термина в дервишских орденах в качестве мастера ордена см. Dozy. Supplement. Как видно из текста нашего памятника (ИШ, 182 и 199), звание мукаддам было связано не только с духовным руководством секты, но и с военным командованием, тем самым ближайшим образом отвечая основному значению слова — начальник, предводитель военного отряда (ИШ, 111-112(????)).

367

Имя командующего, направленного халифом на войну против Сумбада, полностью дано у Табари, III, 119, 122 в следующем виде: Абу-Джафар Джахвар б. Маррар ***. О транскрипции этнического определения имени командующего повторяю замечание Сильвестра де Саси: „я не знаю, следует ли произносить „иджли“ или „аджалиэ“ (Expose de la Religion des Druzes, p. LIII, n. 1).

368

Согласно Табари, III, 119—120 первое сражение между войсками Сумбада и Джамхура (Джахвара) произошло между Хомаданом и Реем. Это сражение окончилось поражением Сумбада, причем он потерял около 60000 человек. Сам Сумбад был убит, очевидно, при дальнейшем отступлении между Табаристаном и Кумисом; убийцей Сумбада Табари называет не Джамхура (Джахвара), а ***.

369

ТИ, 157 указывает, что учения всех этих сект настолько смешались, что мусульмане и гябры начали называть все эти секты общим именем — хуррамдинцы. Шахрастани Haarbrucker, I, 200 сообщает о существовании в Рее отдельной секты, носившей название, очевидно, по имени убитого халифатскими войсками главы восстания — сумбадиты ***.

370

См. Введение в изуч., Г, 151 (182—183).

Глава сорок седьмая

О появлении карматов и батинитов в Кухистане, Ираке и Хорасане.

Причиною возникновения учения карматов было следующее: у Джафара ас-Садик — да будет доволен им господь! — был сын по имени Исмаил. Исмаил умер прежде отца. От Исмаила остался сын по имени Мухаммед; [371] этот Мухаммед дожил до времени Харун ар-Рашида. Один из зубейридов донес, что Джафар ас-Садик — да будет доволен им господь! — готовится восстать, тайно занимается проповедью, домогаясь халифатства. Рашид привез Джафара [372] из Медины в Багдад, где и удерживал, страшась его. |184| У Мухаммеда был один гулям хиджазец, имя его Мубарик; он писал тем тонким почерком, который называют мукармат, по этой причине его звали Карматуйэ, он стал известен под этим прозвищем. [373] Один человек из города Ахваза дружил с этим Мубариком, имя этого человека Абдаллах сын Меймуна Каддах. Однажды он сел с ним в уединении и сказал ему: „О, Мубарик, этот господин Мухаммед сын Исмаила [374] был мне друг, он высказал мне свои тайны“. Мубарик соблазнился, страстно захотел узнать те тайны. Абдаллах сын Меймуна взял клятву с Мубарика; „То, что я скажу тебе, не говори никому, за исключением того, кто окажется достойным“. Затем он преподнес ему несколько речений в порядке букв [375] на языке, смешанном из слов имамов, людей изучающих естество, и выражений философских, по большей части относительно упоминаний пророка, ангелов, скрижали, калема, трона и курси. [376] Затем они разлучились. Мубарик отправился в сторону Куфы, а Абдаллах в сторону иракского Кухистана. [377] В это время шииты горевали по Муса сыне Джафара, — да будет доволен им господь! — который находился в заключении. [378] Мубарик совершал тайно проповедь до тех пор, пока она не распространилась по окрестностям Куфы. Люди, что приняли его проповедь, были суннитами, некоторые прозвали их мубарики, другие карматами. Абдаллах сын Меймуна совершал проповедь этого учения в Кухистане; он был большой мастер в магии. Мухаммед Закария приводит его имя в сочинении „Михарик ал-анбиа“. [379] Затем он отдал должность своего заместителя одному человеку, имя его Халаф. Он ему сказал: „Ты отправляйся в Рей, ибо в Рее, Абэ, Куме, Кашане, краях Табаристана и Мазандерана все — рафизиты; они проповедуют шиизм, примут и твою проповедь“. Сам же он, устрашась, отправился в Басру. Халаф пришел в Рей. В округе Нишабуйэ есть селение, которое называют Гульбун. [380] Там он остановился. В том селении был мастер вышивальщик, он занимался вышиванием. Некоторое время Халаф пробыл там. Свои тайны он не мог сказать никому, пока тысячами стараний не заполучил в свои руки одного человека, он его обучил своему учению и так |185| сказал: „Это учение семьи. [381] Оно должно сохраняться в тайне до тех пор, пока не появится Махди. Его появление — близко. Тогда учение станет явным. А теперь следует изучать, чтобы, когда вы увидите Махди, не быть неосведомленными об этом учении“. Люди этого селения принялись за изучение веры, но однажды старшина этого селения Гульбун оказался вне селения. Он приблизился ж мечети и прислушался. Это Халаф разговаривал с людьми этой веры. Старшина пришел в селение, сказал: „О, люди, прекращайте сношение с ним, не собирайтесь вокруг него; то, что я услыхал от него, вызывает во мне опасение, как бы это селение из-за него не погибло“. Этот Халаф был заикой, он не мог складно говорить. [382] Халаф, узнав, что его дело открылось, бежал из того селения. Он пришел в Рей и там умер. А некоторых из того селения он успел привести в свою веру. Его сын Ахмед сын Халафа занял его место и пошел по вере отца. Этому Ахмеду сыну Халафа попался один человек, по имени Гиас, который хорошо знал искусство синтаксиса. Ахмед сделал его своим заместителем по проповеди. [383] Этот Гиас украсил основы их веры стихами из Корана, преданиями о пророке, — божье благословение и мир над ним! — арабскими пословицами, рассказами. Он создал книгу, которой положил имя „Китаб ал-баиан“; [384] в ней упоминалось о значении намаза, поста, очищения, зякята, шариатских выражений в порядке слов. Ахмед сын Халафа поставил Гиаса своим заместителем по проповеди, так как Гиас знал синтаксис и лексику. Затем Гиас вел прения с людьми сунны, учил людей вере. И распространилось этакое известие: явился-де в халафовой вере некий, искусный в прениях муж, по имени Гиас, он передает отличные предания и учит людей некоторой вере. Люди городов [385] обратились к нему и начали изучать это учение, пока не прознал Абдаллах Зафарани. Второй раз правоверные на них покусились. Людей, что принимали эту веру, одни называли халафитами, другие — батинитами. После двухсотого года хиджры эта вера стала явной. В этот же год восстал в Сирии некий муж, прозванный „владыка горы“: [386] он захватил большую часть Сирии. А этот Гиас бежал, отправился в Хорасан, |186| остановился в Мердерруде. Он стал проповедовать эмиру Хусейну сыну Али Мервези; тот принял веру. Этот эмир Хусейн властвовал в Хорасане, а именно: в Таликане, Мейманэ, Герате, Гарджистане и Гуре. Приняв веру, эмир Хусейн привел в нее людей этих округов. Затем Гиас поставил одного замести геля для проповеди в Мердерруде, а сам отправился обратно в Рей и опять начал заниматься проповедью. Он поставил в свои заместители по проповеди одного из нишапурской округи, [387] известного под именем Бу-Хатим, хорошо знавшего арабскую поэзию и арабские предания. Отправляясь в Хорасан, Гиас пообещал, что через некоторое недалекое время, в таком-то году, появится Махди. Карматы ждали исполнения этого обещания. Люди же сунны получили известие о Гиасе, что он снова пришел, совершает проповедь. И случилось так, что срок появления Махди как раз наступил, а Гиас оказался лжецом. Шииты выступили против него, порочили его и от него отделились. Он бежал и никто его не мог найти. [388] После того община города Рея объединилась вокруг одного из внуков Халафа, проводила время с ним. Перед тем как его постигла смерть, он поставил своим заместителем своего сына, известного по имени Бу-Джафара Кабира. Когда над последним возобладала черная немочь, он посадил Бу-Хатима Батини. Но по выздоровлении Бу-Джафара этот Бу-Хатим не уступил главенства, ни во что не ставил Бу-Джафара. [389] Главенство ушло из дома Халафа. Этот Бу-Хатгм разослал проповедников по странам, как-то: в Табаристан, Исфахан, Азербайджан, призвал людей в свою веру. Эмир Рея“ Ахмед сын Али [390] принял его проповедь, стал батинитом. Затем случилось так, что дейлемцы восстали на алидов Табаристана, заявляя: „Вы — еретики. Вы приводите доказательство, что возвышенное знание произошло из нашей семьи, а оно — всеобще, не может „произойти“. Если вы учите — знаете, если кто другой, тот тоже знает. Возвышенное знание не переходит по наследству. Бог, преславный и всемогущий, одинаково послал пророка — мир над ним! — ко всем народам и всем племенам, он не избирал каких-нибудь особых людей, а весь народ. Нам стало известно, что вы — лжецы“. Эмир Табаристана оказал поддержку алидам, [391] но дейлемцы |187| восстали против него, говоря, что привезли из Багдада и городов Хорасана фетву и акт, что „ваша вера не является чистой, вы не исполняете того, что говорил бог и пророк“. Мы, являясь людьми гор, жителями лесов, и в шариате намного не отклонимся от верного пути“. При таких обстоятельствах этот Бу-Хатим Батини отправился из Рея в Табаристан и проник в Дейлем. Главою дейлемцев был Шарвин [392] сын Вардаванди. Бу-Хатим отправился к нему, стал с ними заодно и начал поносить алидов, занялся опорачиванием их. Он утверждал, что они неверующие, еретики. Он говорил: „Через некоторое, близкое время среди дейлемцев появится имам. Я знаю его установления и веру“. Дейлемцы воспылали рвением, приняли это. В дни Мардавиджа [393] дейлемцы и гелы, как говорится, „убежав от дождя, спрятались под водосток“, они целиком обратились на путь ереси. Некоторое время они провели с ним. Когда прошел предсказанный им для появления имама срок, они сказали: „Это — не имеет основы. Можно полагать, что эта вера — вера Маздака“. Они сразу оставили Бу-Хатима и обратились в веру людей семьи пророка, — господен мир над ним! — вознамерились убить Бу-Хатима. Бу-Хатим бежал и умер. Дела еретиков ухудшились. Многие лица отошли от их учения, раскаялись. В течение долгого времени шииты были в волнении. Они втайне составляли соглашения, пока вера не установилась на двух лицах: одна — на Абдуллахе Кавкаби, [394] другая — на Исхаке находившемся в Рее. [395]

371

Шестой имам шиитов Абу-Абдаллах Джафар б. Мухаммед б. Али б. Хусеин б. Али б. Абу-Талиб, согласно современной нашему памятнику традиции (Байан ал-адиан, 164—165), родился в 83 (= 702) г. и был убит в халифатстве Мансура в 148 (= 765) г. У него было по Табари, III, 2509 четыре сына: Мухаммед, Абдаллах, Муса и Исмаил по Шахрастани Haarbrucker, I, 24 пять сыновей: Мухаммед, Исмаил, Абдаллах, Муса и Али. Из них господствующей шиитской традицией признается седьмым законным имамом Муса, носящий прозвание ал-Казим (род. 108 (= 726)—убит 164 (= 780) г.). Историческая традиция возводит к этому времени начало тех разногласий между шиитами, которые положили основание к организации особого ответвления шиизма, называемого исмаилизмом. Сущность этой традиции такова: Исмаил, старший сын Джафара ал-Садик, умер незадолго до 148 (= 765) г. и наследование имамата и нарушение обычных иранских представлений о праве наследования (от старшего сына к старшему сыну) было предоставлено Джафаром ас-Садиком не сыну Исмаила Мухаммеду, а брату Исмаила — Муса. Часть недовольных этим решением шиитов отказалась присягнуть Муса и установила новый порядок следования имамов, считая седьмым имамом Исмаила (откуда и позднейшее название секты — исмаилиты), восьмым — его сына Мухаммеда. Инвокация при имени шестого шиитского имама совершенно не соответствует всему духу нашего памятника и является несомненно позднейшей вставкой.

372

Очевидный анахронизм. Джафар ас-Садик, как следует из прим. 371 (см. также ЭИ, I, 1036), умер в 148 (= 765) г., т. е. за 22 года до халифатства Харун ар-Рашида. По-видимому, в тексте ИШ имя Джафара стоит ошибочно вместо имени его внука Мухаммеда б. Исмаил б. Джафар, что требуется и самой логикой повествования, говорящего именно об этом лице. ТИ, 157 дает также в данном контексте имя Мухаммеда, который, по указанию ТИ, и умер в заключении у Харун ар-Рашида. По-видимому, смерть Мухаммеда произошла при обстоятельствах, позволявших много лет спустя появляться самозванцам: об одном из них см.: Ибн ал-Асир, VIII, 115 под 312 (= 914) г.

373

ТИ, 157 называет Кармата — ***, Мукарматунэ. Имя Мубарик и Кармат более известны не по скрывавшимся под этими прозвищами лицам, а из названий отдельных ветвей исмаилизма, мубарокитов и карматов, из которых последнее вытеснило даже первоначальное название всей секты (Шахрастани Haarbrucker, I, 24; Sllv. de Sacy. Religion des Druzes, t. I, Introduction, 63—64). Этимология слова „кармат“ неоднократно подвергалась рассмотрению ряда ученых. Косвенным подтверждением возможности толкования этого слова по образцу данному в нашем памятнике, служит то обстоятельство, что слово ***, в перс. языке также означает вид письма, обладающего свойствами запутанности и неясности. Подлинное имя скрывающегося под прозванием Кармат лица в источниках дается по-разному: Хамдан б. ал-Аш'ас (Фихрист, 187; Ибн ал-Асир VII, 311—313, 355), Ахмед б. Кармат (Бейан ал-адиан, 149). Указание, что под Мубариком и Карматом скрывается одно лицо, представляет характерную особенность данного источника.

374

Родился в Ахвазе, ум. в 261 (= 874/5) г. (ЭИ, 9; Фихрист, 186—187). У Ибн ал-Асира, VIII, 18 биография Абдаллаха б. Меймун находится под 296 (= 908) г. в связи с повествованием о начале алидской династии в Африке. Ибн ал-Асир дает следующую генеалогию первого халифа-фатимида: он — Мухаммед (или Ибн Мухаммед, вариант и прим. I, стр. 18). б. Абдаллах б. Меймун б. Мухаммед б. Исмаил б. Джафар б. Мухаммед б. Али б. ал-Хусеин б. Али б. Абу-Талиб. Не входя по существу в обсуждение этой генеалогии, следует отметить, что приводимый Ибн ал-Асиром вариант генеалогии, почерпнутый из алидо-фатимидских источников, считает возможным называть Абдаллаха б. Меймун сыном Мухаммеда б. Исмаил, следовательно, человеком значительно моложе по возрасту, чем восьмой исмаилитский имам (что подтверждает как будто правильность указания ТИ о смерти Мухаммеда б. Исмаил в халифатство Харун ар-Рашида). Что касается прозвища Каддах, то, по Ибн ал-Асиру, VIII, 22, оно-происходило от занятий Абдаллах б. Меймуа врачеванием глазных болезней; он удалял из глаз катаракты.

375

*** — т. е. в алфавитном порядке, ср. название географической энциклопедии ***.

376

Слово „курси“, означающее обычно сидение, скамейку, возвышение и т. д., трактуется иногда богословами, как обозначение божественного звания.

377

Как о жизни, так и деятельности даже выдающихся карматов-исмаилитов мы располагаем весьма противоречивыми известиями. Фахрист, 186—188 и Ибн ал-Асир, VIII районом деятельности Абдаллаха б. Меймун называют южные районы Ирака, Басру и Сирию, районом деятельности Хамдана (Кармата, Мубарика) Куфу, откуда он вел переписку с восточным Ираном. Под словами „иранский Кухистан“ в данном контексте можно было бы понимать страну гор (***), примыкающую к низменности арабского Ирака, но последующее изложение не оставляет возможности для такой трактовки и, по-видимому, данное место следует понимать в обычном значении термина Кухистан, определяющего южную горную часть Хорасана (В. В Бартольд. Истор.-геогр. обзор Ирана, 93).

378

Очевидный анахронизм, см. прим. 371. Кроме общих соображений о появлении Хамдана-Кармата в Куфе, мы имеем свидетельство Ибн ал-Асира, VII, 312: Хамдан-Кармат прибыл в Куфу до убиения вождя зииджей (270 (= 883) г.), следовательно, более чем сто лет спустя после даты смерти Муса б. Джафар (164 (= 780) г.), установленной самим же шиитским преданием.

379

Врач и ученый, известный средневековой Европе под названием Rhazes — Абу-Бекр Мухаммед б. Закариа ар-Рази, род. в Рее (Худуд ал-алем, 29а), ум. в 311 (= 923) или в 320 (= 932) г. (Чахар Маколэ, GMS, XI, 70, прим. Мухаммеда Казвини). Фихрист, 299—302 и 358 не указывает в списке работ ар-Рази труда с упомянутым названием.

380

В ИШ ошибочно — *** ТИ, 153 дает правильное название ***, — Фишабуйэ, название это сохранилось до нового времени за одним: из округов Тегеранской области. Начертание селения по ТИ, 158 — ***.

381

*** — семья пророка (Коран, 23, 33).

382

ТИ, 159 поясняет: он не мог выговаривать букв тей *** и хей ***.

383

Наследование глав исмаилитов-карматов в Рее по Фихристу, 188 таково: первый, кто был наместником рода Абдаллаха б. Меймун Каддах в Рее, Азербайджане и Табаристане — Халладж ал-Кутн, затем по его смерти правил его сын, затем Гияс, после смерти Гияса — его сын и (?) человек, известный под именем Махрум (запретный), а когда умер сын Гияса, его заместил Абу-Хатим ал-Варсанани.

384

„Книга изложения“ — разумеется, основа вероучения.

385

ТИ, 159 уточняет: в Куме и Кашане.

386

ТИ, 159 дает не двухсотый (очевидная ошибка в ИШ), а 280 (= 893/94) г. Та же страница ТИ исправляет название главы повстанцев; не Сахиб ал-Джибал („владыка гор“), а Сахиб ал-Хал („владелец внутреннего знания“). Ибн ал-Асир, VII, 321 под 280 (= 893/94) г. указывает на продолжение противохалифатской борьбы Харуна ал-Хариджи в Мосуле.

387

Согласно Фихристу, 188, последование глав исмаилитской пропаганды в Хорасане шло в следующем порядке: в 307 (= 919) г. исмаилитской пропагандой был направлен в Хорасан Абу-Саид аш-Шарани ***, по смерти которого в качестве главы выступил Хусеин б. Али Мервези или Мерверруди, после захвата его саманидом Насром б. Ахмед, главенство над сектой перешло к ан-Насафи (Нахшаби). Затруднения, возникающие в связи с противоречиями показаний Фихриста и „Сиасэт-намэ“ в выяснении начала исмаилитской деятельности в Хорасане, а следовательно, и Мавераннахре, еще более увеличиваются при рассмотрении хронологической канвы жизни самого Хусеина б. Али Мервези. Следуя Ибн ал-Асиру, VIII, 64—66, Хусеин б. Али был захвачен в плен в 306 (= 918) г., т. е. как будто до прибытия обратившего его в исмаилитство Абу-Саида аш-Шарани, с другой стороны, Фихрист же утверждает, что Хусеин б. Али умер в саманидской тюрьме. Следовательно, он и не мог встретиться с посланцем западного исмаилитского центра пропаганды. Остается предположить правильность второго варианта биографии Хусеина б. Али об освобождении Хусеина б. Али из плена (см. подробно об этом вопросе: В. В. Бартольд. Турк. в эпоху монг. наш., 251) с последующим обращением его в карматизм.

388

ТИ, 160 одним из мотивов исчезновения Гияса считает преследование со стороны „людей сунны“.

389

ТИ, 160 таким образом описывает захват власти в секте: „был человек, имя его Абу-Хатим, он усилился, об Абу-Джафаре не было известий. Главенство ушло из дома Халафа“.

390

Ахмед б Али, был разбит в 311 (= 924) г. войсками полунезависимого правителя северо-западных иранских областей Ибн Аби-с-Садж. Голова его, как трофей, была прислана в Багдад (Ибн Мискавейх, I—IV, 117 и 119). По-видимому, Ахмед б. Али в борьбе против центральной власти достаточно близко сошелся с рейским исмаилизмом; указание нашего источника на посылку исмаилитских эмиссаров в Азербайджан и Табаристан совпадает с указанием Ибн ал-Асир, VIII, 105 на заключение Ахмедом б, Али союзов с правителями этих провинций Маканом б. Каки и детьми Хасана б. Али ал-Утруш.

391

ТИ, 160—161 сообщает более категорично о шиизме эмира Табаристана.

392

ТИ, 160 называет предводителя дейлемцев: Сар-Шир.

393

ТИ, 161: в дни Сар-Шира Мардавиджа. Мардавидж б. Зияр Джили, предшественник бовейхидов, был убит во время приготовлений к походу на Багдад в 323 (= 934) г. (Ибн-Мискавейх, I — IV, 313—314).

394

ТИ, 161 именует главу рейских шиитов: Абд ал-малик Кавкаби.

395

См. Введение в изуч., Г, 152 (183—187).

Глава сорок восьмая.

О выступлениях батинитов в Хорасане и Мавераннахре.

В Хорасане Хусейн сын Али Мервези, которого Гиас сделал батинитом, чувствуя близость смерти, передал дело Мухаммеду сыну Ахмеда Нахшаби, назначивши его своим заместителем. |188| Последний был из числа хорасанских философов — мутакаллим. [396] Хусейн завещал ему попытаться поставить здесь, в Хорасане, заместителя, а самому перейти через Джейхун, направиться в Бухару и Самарканд, дабы привести тамошних людей в веру, постараться, чтобы эту веру приняли некоторые из виднейших людей столицы хорасанского эмира Насра сына Ахмеда. Когда Хусейн сын Али умер, Мухаммед Нахшаби сел вместо него и привлек многих людей Хорасана, они откликнулись на его проповедь. У Мухаммеда был один человек, называвшийся сын Савадэ; [397] он бежал из Рея и был в Хорасане у Хусейна сына Али одним из глав батинитов. Этот Мухаммед Нахшаби, поставив его своим заместителем в Мерверруде, перешел сам через реку и отправился в Бухару. Не увидав успеха своему делу, он оттуда отправился в Нахшаб [398] и привел в свою веру Бу-Бекра Нахшаби, бывшего надимом эмира Хорасана. Абу-Бекр же привел в эту веру Ба-Ашаса, который являлся придворным дабиром и имел место среди надимов. Они привлекли Бу-Мансура Чагани, [399] ариза, имевшего женой сестру Ашаша; он тоже обратился. Аиташ, бывший придворным хаджибом и друживший с ними, также вошел в эту веру. Итак эта община сказала Нахшаби: „Тебе нет нужды быть в Нахшабе. Подымайся, иди в столицу Бухару, мы же устроим все так, что добьемся процветания твоего дела, обратим знатных в эту веру“. Он собрался и отправился в Бухару, общался с этими людьми и старшинами, проповедовал; кто был на пути сунны, он отклонял с пути, приводя постепенно к вере шиитов. [400] Так он обратил в эту веру раиса Бухары, сахиб-хараджа, [401] дихкана, людей базара; он обратил в свою веру Хусейна Маика, который был придворные государя и правителем Илака, Али Заррада. [402] Большая часть упомянутых были из благородных и государевых доверенных. Когда у него стало много последователей, он покусился на государя, понуждая придворных хорошо вспоминать о нем перед государем во время нетрезвого и трезвого состояния. Те столько наговорили и так предстательствовали за него, что Насру пришла охота увидеть Мухаммеда Нахшаби. Тогда Мухаммеда Нахшаби привели к эмиру Хорасана и очень его восхваляли как мудреца. Эмир Хорасана принял его и держал в почете. Что бы ни говорил Нахшаби эмиру, что бы ни излагал, надимы все одобряли. С каждым днем Наср сын Ахмеда |189| более и более почитал его. принимал его проповедь. Нахшаби настолько усилился, что государь делал только то, что он указывал. Нахшаби так успел в своем деле, что стал проповедывать открыто. Тюркам не понравилось, что государь стал карматом. Собралось ученое духовенство, отправилось к сипах-саларам [403] города и войск и обратилось: „Помогите, ибо пришел конец мусульманству“. Сипах-салары ответили: „Вы возвращайтесь! Дело исправится!“ На другой день они пришли и поговорили с государем. Не вышло никакого проку. Поднялся спор. В конце концов сипах-салары условились обратиться к великому сипах-салару: „Мы не желаем государя неверного! Возьми ты, великий сипах-салар, власть государя. Мы будем твоими подданными“. [404] Великий сипах-салар отчасти ради веры, а отчасти по честолюбию согласился, ответил: „Пойдем, посидим и условимся, каким образом совершить это дело, чтобы не узнал государь“. Среди высших начальников войска был один старец, прозываемый Тулун. [405] Он сказал: „Надо сделать так: ты ведь являешься сипах-саларом, вот и скажи государю: „вельможи просят, чтобы я устроил угощение“. Никогда он не ответит тебе: „Не устраивай“, а скажет так: „если имеешь средства, устраивай“. Ты же скажешь: „У сего раба имеются съестное и вино, но нет кое-чего из снаряжений, украшения, золотого и серебряного, ковров“. Он ответит: „Бери все, что хочешь из казнохранилища, винного погреба и фарраш-ханэ“. Ты поклонишься и скажешь, дабы не подумали про тебя плохого: „Сей раб устраивает угощение для войска с условием, чтобы, угостившись, они препоясались к священной войне против неверных и отправились с сим рабом в страну Баласагун, [406] так как неверные тюрки захватили страну и негодование притесняемых перешло все границы“. После того займись приготовлением к угощению, объяви войску, что, мол, в такой-то день будьте готовы. Все, что будет в казнохранилище государя, винном погребе и фарраш-ханэ из золотого и серебряного, перенеси в свой дворец. Когда все придут в твой дворец, закрой под предлогом тесноты двери, вельмож же отведи |190| в особые покои как бы для пития джулаба, и заговори открыто; те, кто составляют суть, с тобой, и те, кто придаток, не с тобою! Когда же они услышат от нас единое слово, они соединятся с нами, будут единодушны, все присягнут на договор и клятву твоему государению. Мы выйдем из покоев, поедим съестного, отправимся в собрание вина, выпьем каждый по три-четыре пиалы, затем разделим между всеми вельможами войска золотое и серебряное, ковры, снаряжение, выйдем наружу, схватим государя, пройдемся по городу и округе, убьем всех карматов, где бы они ни находились, а тебя посадим на трон“. Сипах-салар сказал; „Так и следует поступить“. На другой день он сказал Насру сыну Ахмеда: „Вельможи войска настойчиво требуют у меня назначения дня угощения“. Наср сказал: „Если ты имеешь все необходимое для угощения, не преминь исполнить“. Сказал: „У меня имеются съестное и вино, но вот испытываю затруднения в коврах и убранстве“. Наср сын Ахмеда сказал: „Возьми из казнохранилища все, что для этого требуется“. Сипах-салар поклонился. Все, что было в казнохранилище и винном погребе из золотого и серебряного, ковров и убранства, он отослал в свой дом, устроив все необходимое для угощения таким образом, что никто в те дни не видал ничего подобного, позвал вельмож войска вместе с отрядами и свитою. Когда те явились, он приказал запереть двери дворца, отвел вельмож и начальников войска в уединенные покои, со всех взял клятву, все принесли присягу на подданство. Затем они вышли из покоев, сели за столы. Один человек ускользнул из его дворца через крышу, пошел и известил Нуха сына Насра о том, что в этот час уготовляли вельможи и войско. Нух поспешно вскочил на коня, помчался во дворец к отцу и сказал: „Разве ты не слыхал, что вельможи войска поклялись и принесли присягу сипах-салару? Вот только они поедят хлеба, выпьют по три пиалы вина, а затем, захвативши все, что взяли из твоего казнохранилища, выйдут наружу, нападут на наш дворец, убьют тебя, меня, всякого, кого найдут. Цель этого угощения — наша гибель“. Наср спросил Нуха: „Что надо делать?“ Ответил: „Надо поступить так: послать слугу сейчас же, прежде чем они успеют съесть хлеб и сесть за пиршество, пусть он скажет на ухо сипах-салару „Царь говорит, ты совершил сегодня все очень старательно, прекрасно устроил угощение, |191| а у меня имеются пиршественные сосуды, золотые с украшением из драгоценных камней, такие, каких нет в настоящее время ни у одного государя, они хранятся в некоем месте, вне казнохранилища. Тебе следует явиться как можно скорее, чтобы я передал тебе те вызолоченные сосуды прежде, чем пирующие направятся в пиршественный зал“. Непременно он явится из-за алчности к имуществу. Когда он явится, мы немедленно снимем ему голову, а тогда я скажу, что следует делать“. Наср немедленно послал двух слуг с этим поручением. А люди были заняты вкушением пищи. Сипах-салар сказал кое-кому из присутствующих, что меня, мол, вот для чего зовут. Те сказали: „Отправляйся и принеси это, так как нам теперь все пригодится“. Сипах-салар поспешно отправился во дворец царя. Его немедля позвали в покои. Царь приказал гулямам отделить его голову от тела и положить в торбу. 'Тогда Нух сказал отцу: „Вставай и отправимся оба во дворец, захватив с собой торбу. Затем ты откажешься перед вельможами от власти государя, сделаешь меня своим преемником, чтобы я дал им ответ, и чтобы царство осталось в нашей семье, все войско не будет согласно между собой“. Затем оба они сели на коня, отправились во дворец сипах-салара. Вельможи поглядели и увидели государя с сыном, которые проходили через ворота дворца. Все встали и приветствовали. Никто не понимал, что произошло. „Должно быть, — говорили, — государю припала охота посетить это угощение“. Наср сын Ахмада пошел и сел на свое место. Сзади него выстроились оруженосцы, а Нух встал по правую руку отца. Царь сказал: „Присаживайтесь, ешьте свой хлеб, разберите стол“. [407] Когда же вкусили явства, разобрали стол и освободились. Наср сын Ахмеда сказал: „Знайте, что я осведомлен о том, что вы подготавливали, Когда узнал о вашем намерении, сердце мое на вас ожесточилось. Теперь после этого ни у меня нет доверия к вам, ни у вас ко мне. Я сбился с пути, взял худую веру, от меня произошла вина, по причине которой сердца ваши на меня ожесточились. А у Нуха вот имеется ли какой недостаток?“ Ответили: „Нет“. Сказал: „Вашим государем отныне являемся Нух, я его назначаю своим преемником. Что касается меня самого, поступал ли я правильно или ошибочно, впредь предамся мольбам о прощении |192| и покаянию, буду стараться об отпущении грехов перед богом, великим и преславным. Тот же, кто вас подстрекнул к этому, наказан“. Он приказал вынуть из торбы ту голову, бросить перед ними, а сам опустился с трона и сел на коврик для намаза. Нух подошел, сел на место отца. Увидев и услышав все это, начальники войска не могли привести ни извинений, ни отговорок, все, кто присутствовал, наклонили головы к земле, пожелали счастья Нуху, и, свалив весь грех на шею сипах-салара, сказали: „Мы все — твои рабы, повинуемся твоему приказу“. Он сказал; „Знайте! Я считаю, то, что произошло — произошло, ваши ошибки преследовали хорошую цель, и я осуществил ваше желание. Повинуйтесь моему приказу и живите в свое удовольствие“. Затем он потребовал оковы, приказал наложить их на ноги отца, немедленно отвести его в Старую крепость и заключить в темницу. [408] Он сказал: „Теперь вставайте и пойдем в пиршественные покои“. Пришли в пиршественные покои, каждый выпил по три пиалы вина. Он произнес: „Ранее вы намеревались, выпив три пиалы вина, расхватать все, что было приготовлено для собрания. Я не приказываю хватать, но дарю вам. Возьмите и разделите поровну между собой“. Взяли, сложили все в мешки, поставили печать, вручили доверенному. Затем он сказал: „Вот сипах-салар задумал злое и нашел себе возмездие, вот мой отец сбился с правого пути и познал возмездие. Вы условились после пиршества отправиться на священную войну против тюрков в сторону Баласагуна. А вот священная война с неверными — у самих дверей нашего дома. Займемся этой войной. Где бы кто не стал еретиком, в Мавераннахре ли, в Хорасане ли, где бы кто не принял ту веру, что принял мой отец, начнем там священную войну, где бы ни нашелся какой-либо еретик или какой-либо маздакит, всех перебьем; все имущество и достояние — ваше. Все, что было в собрании из золота и дирхемов, я сегодня отдал вам, завтра отдам то, что находится в казнохранилище, ибо имущество батинитов не достойно ничего другого, кроме разграбления. Освободившись от этого важного дела, мы обратимся против неверных тюрков. Я хочу, чтобы вы поотрубали головы Мухаммеду Нахшаби и всем надимам |193| моего отца. Итак, пройдитесь по городу и округе“. Они убили Мухаммеда Нахшаби, [409] главу проповеди, всех надимов и тех лиц, которые исповедывали учение общности. [410] В тот же день он отправил в Мерверруд одного эмира с сильным войском схватить сына Савадэ и где бы ни находились проповедники, убивать их. Он сказал: „Я предписываю осторожность, — пусть не будет убит по ошибке ни один мусульманин. Если убьете ошибочно кого из мусульман, я воздам смертью за смерть“. В течение нескольких суток вели разыскание и убивали по достоверности и правильности, так что в Хорасане и Мавераннахре была прекращена основа их пропаганды и эта вера стала тайной. [411]

396

Фихрист, 189 называет Мухаммеда б. Ахмед Нахшаби (Насафи) автором трех богословских работ. Так же как и в отношении Хусеина б. Али Мервези, тот же источник утверждает, что в своей деятельности Мухаммед б. Ахмед Нахшаби был тесно связан с западными центрами исмаилитской пропаганды. Эпитет, прилагаемый к Нахшаби, означает представителя теоретического, спекулятивного богословия в противоположность *** (мухаккак) представителю богословия, отдающего приоритет вере перед доводами разума; в применении к исмаилитам термин *** означает сектанта-проповедника („Бейан ал-адиан“, 145, 146).

397

ТИ, 161 называет его просто Савадэ, указывая вместе с тем, что он убежал из рук рейских суннитов.

398

Название города Нахшаб в средневековой литературе зачастую носит арабскую форму Насаф (***). На идентичность Нахшаб-Насаф указывает ряд писателей (Якут, IV, 767—748 и 781—782; Ахмед Рази, 257). Современное название Карши, как указал В. В. Бартольд („Турк. в эпоху монг. наш.“, 135—136). город получил только в XIV в., когда чагатайский хан Кебек на расстоянии 2,5 фарсангов от города построил дворец („карши“ — по-монгольски дворец). Находясь на караванной дороге город Нахшаб, по-видимому, являлся оплотом антихалифатских движений и в прежнее досаманидское время. Так, Нершахи, 65, 71, 73 указывает на нахождение в городе многочисленных последователей Муканны, как результат проповеди в городе ближайшего сподвижника Муканны — Абдаллаха б. Амр. Географический эпитет, прилагаемый к имени Мухаммеда б. Ахмед — Нахшаби, позволяет с достаточной долей вероятности вести его происхождение также из этого города.

399

В. В. Бартольдом высказано предположение, что этот Бу-Мансур Чагани — сын Абу-Али, управлявший впоследствии Саганиавом и Тахаристаном („Турк. в эпоху монг. наш.“, 254, прим. 1).

400

См. Введение в изуч., В, 153 (188).

401

В. В. Бартольд („Турк. в эпоху монг. наш.“, 254, прим. 2) высказывает предположение, что под термином „сахиб-харадж“ скрывается название того же чиновника, что определяется термином мустауфи. Следует, однако, иметь в виду, что все перечисление обращенных Мухаммедом б. Ахмед Нахшаби лиц может переводиться и таким оборотом: „раиса Бухары, взимающих харадж, дихканов и людей базара“.

402

В ТИ, 162 вместо Хусеин Малик находится Хасан Малик; Али Заррад именуется придворным вакилем. Илак — область на правой стороне р. Сыр-Дарьи, в долине р. Ангрен (Ахенгеран) (В. В. Бартольд. Турк в эпоху монг. наш., 243).

403

В ТИ, 163 всюду сипах-салар в единственном числе. Сипах-салар (ар тахиб-джейш ***), как то указывают источники (BGA, III, 337—338; Нершахи, 92 и т. д.), был главнокомандующим саманидским войском, одним из высших чиновников государства. Употребление этого чина во множественном числе исторически неправдоподобно.

404

В ТИ, 163 заговор войска мотивируется не только отвращением к государю-еретику, но и желанием возвести на престол тюрка.

405

ТИ, 163: ***.

406

Подробный разбор сведений, касающихся местоположения Баласагуна, см. В. В. Бартольд. Отчет о поездке в Ср. Азию с научною целью 1893—94 г.: стр. 32—34 В ЭИ, I, 639—640, останавливаясь еще раз на вопросе определения местоположения этого турецкого города, В. В. Бартольд, ссылаясь на рассказ СН, определяет дату войны с турками как 330—331 (= 942—943) г.

407

*** (ср. Словарь I. Th. Zenker II, 963) — обычай устраивать угощения, на которых гости имели право забирать, как подарок хозяина, составлявшее стол убранство.

408

Анализ источников, повествующих о смерти Насра б. Ахмед и восшествии на престол сына его Нуха б. Наср, данный В. В. Бартольдом („Турк. в эпоху монг. наш.“, 255—256), приводит к выводу, что рассказ СН о заключении Нухом своего отца в темницу исторически неправдоподобен. Вступление на престол Нуха б. Наср произошло после смерти отца, по истечении обычного трехдневного траура по покойному государю. В средине века „кухандизами“, в нашем переводе Старая крепость, именовались укрепления пяти городов: Балха, Бухары, Мерва, Нишапура, Самарканда („Тарих-и-Систан“, 217, прим. 1). Как и многие другие старые крепости, бухарский кухандиз был при построении новых укреплений (Нершахи, 21—23) превращен в место заключения.

409

Согласно Ибн ал-Асиру, VIII, 302, Мухаммед б. Ахмед Нахшаби был казнен в 331 (= 942/43) г. Нухом б. Наср. Распятое тело его было кем-то похищено.

410

ТИ, 167 указывает следующие имена вельмож, казненных вместе с Мухаммедом б. Ахмед Нахшаби: Хасан (очевидно, Хусеин Малик ИШ), Мансур Чагани, Ашас, Абу-Бекр, называемый в ТИ l62 и 167 *** (Макдад? Мукдад?), а также ряд других, уничижительно именуемых эмирчиками.

411

См. Введение в изуч., Г, 153 (187-193).