Сибирь

Марков Георгий Мокеевич

— О Граните что-нибудь известно? — спросила Катя.

— Увы, ни слова, Зося.

— Я могу идти, дядя Броня, — засунув вещички в чемодан и щелкнув замком, сказала Катя.

— Извозчик у ворот, Зося. Я провожу тебя до места.

— С какой стати! Скажите пароль. Я сама справлюсь.

— Нет, нет, Зосенька. Тебе нужно завтра же уехать в деревню и пересидеть тревожные дни там. А вот об этом не до конца еще договорились. И ты, пожалуйста, не возражай.

— Одна у меня к вам просьба, пан Насимович, — схватив портного за руку, горячо сказала Катя. — Если Гранит

появится, скажите ему, где я.

— Да, да, разумеется! Его паспорт и деньги уже в надежном месте. И будь уверена, Зосенька, он не уедет, не повидав тебя. Я даю слово.

— Спасибо. Я буду рада, дядя Броня!

— Иди попрощайся с тетей Стасей. Она опять к ужину затеяла стряпню. К сожалению, ужинать не придется.

Катя была уже в жакетке, в шляпе. Она на минуту скрылась в кухне за перегородкой. Насимович услышал звучные поцелуи и всхлипывания тети Стаей, Катя расположила ее к себе с первых минут. Впрочем, симпатия оказалась взаимной. И тетя Стася очень пришлась Кате по душе.

— Уж ты как-нибудь поосторожнее, Зосенька!

Я тебя умоляю! Береги себя. Броня, накажи ей строгонастрого не рисковать. Ты же обязан беречь молодежь, У них все впереди.

Тетя Стася гладила Катю по спине, заглядывала ей в лицо и, не отставая от нее ни на один шаг, дошла с ней до самой двери.

Насимович подхватил Катин чемодан и открыл дверь. Катя еще раз поцеловала тетю Стасю и поторопилась за Насимовичем.

На дворе — темь, льет дождь вперемежку со снегом, по-разбойничьи свистит ветер, погромыхивает где-то на крыше оторванный лист железа, скрипит полузасохший тополь. Небо, куда ни глянь, сплошной темный полог. Ни месяца, ни звезд. Смотри минуту, две — все едино светлячков не высмотришь.

— Постой тут, Зося. Я тебя кликну.

Насимович бесшумно спустился с крылечка и так же бесшумно прошагал по тротуару через двор. Катя навострила слух, ждала, вскидывала голову, смотрела в небо. "Так же непроглядно, как в моей жизни, — мелькнуло в уме, и какая-то непрошеная горчинка прошла по сердцу. — Ну, ну, пока у тебя нет ничего трагического", — попыталась она успокоить себя. Правда, спокойствие не наступило: тревожно было на душе, горчинка снова и снова прошла по сердцу.

— Иди, Зося! — послышался из темноты голос Насимовича.

Она пошла на его голос, чутьем угадывая, куда ступать, чтобы не сбиться с доски в грязь. Вскоре перед ней распахнулась калитка, и она вновь услышала сдавленный голос Наспмовича:

— Извозчик ждет нас за углом. Осторожнее, — милая.

Здесь вот в тротуаре провал.

Насимович придерживал Катю за локоть, но вел ее уверенно. Чувствовалось, что ему не впервые приходилось тут ходить в такой кромешной темноте.

Болотный переулок спал мертвецким сном. Лишь в одном доме на верхнем этаже оконце поблескивало робким-синеватым светом. Возможно, горела лампадка у иконостаса или кто-то коротал глубокий вечер у постели больного.

А вот и извозчик. Он сидел на козлах нахохлившись, слившись с пролеткой, чуть подсвеченной фонарем, висевшим у дуги, на правой оглобле. Лошадь стояла, опустив голову, не шелохнувшись, и Кате вспомнились

неподвижные каменные изваяния на улицах Петрограда.

— Уж не обессудьте, хозяин, а этакое ожидание пойдет за осрбую плату, пробубнил извозчик, тяжело ворочая замерзшими губами.

— Сговоримся! — успокоил Насимович извозчика.

Катя села в пролетку, забилась в угол, освобождая место для Насимовича и своего чемодана.

— Трогай, дружок! — Насимович звонко щелкнул пальцами. — Стало быть, на Знаменскую. Как договорились, дружок, поедешь по Большой Подгорной, а потом свернешь от Дальнеключевского взвоза к Знаменской.

— Ловчее бы, барин, по Миллионной. Мостовая!

Уж больно грязища по Большой Подгорной, — пробубнил извозчик.

— Опять он про свое! Я ж подрядился с тобой. Другого бы взял, — грубо сказал Насимович.

— Ну, как изволите, — сердито огрызнулся извозчик и замолчал на всю дорогу.

Проезд по Большой Подгорной оказался очень плохим. Пролетка то и дело подскакивала, моталась из стороны в сторону, скрипела. Конь брел по колено в жидком месиве воды, грязи, битого щебня. Цо Катя понимала, почему Насимович избрал этот путь: тут царили безлюдье и темнота. Дома стояли хмурые, загадочные, как сказочные терема, оставленные людьми для привидений. На всей улице был один фонарь и тот светил тускло, боязливо. Огарок свечи бросал миру свои последние, дрожащие блики. В этакую темноту да грязь полицейских чинов силой не затащишь. Правда, ехали медленно, осторожно. Тут не ровен час и перевернуться можно. Но вот подковы зацокали по камню — Знаменская. Слава богу! Выбились на сухое.

— Поворачивай в Банный переулок. Так. Хорошо.

Держись правой стороны. Вот у этого дома — стоп, — командовал Насимович.

Извозчик угрюмо молчал, похлестывал вожжами, изредка пощелкивал языком, подбадривая коня.

Остановились. Насимович взял Катин чемодан, велел извозчику ждать.

— Страхи страшенные, барин! Издрожишься весь.

Тут ведь в каждом доме по убивцу. Приплатить ба! — забубнил извозчик.

— Приплачу я тебе, приплачу, будь ты неладный! — выругался Насимович.

Ему стало не по себе от этого занудистого голоса, и, если б не крайняя необходимость, он кинул бы мрачному вымогателю в лицо его деньги и пошел бы по ночному городу пешком. Но извозчик был ему нужен, нужен позарез. Ему предстоял еще путь через весь город, далекий путь в станционный поселок.

"Здесь в самом деле таинственно и непроглядно, как на погосте", подумала Катя, шагая вслед за Насимовичем.

Они шли минут пять, если не больше. И хотя у Кати на душе было неуютно от темноты, буквально обступившей их со всех сторон, она про себя отметила, что Насимович даже в таких условиях не забывает о конспирации. Остановились они в одном месте, а идут совершенно в другое. А она-то! Подкатила на извозчике с вокзала вплоть к его дому. Но верно и то — на худой случай в ее чемодане лежала некроенная шерсть на костюм, а в кармане письмецо со штампом магазина купца Второва: передаем, дескать, нашу постоянную покупательницу в ваши искусные руки, мастер из Варшавы!