Сибирский изборник
Шрифт:
Аль до сих пор стоит?
Полдеревни, небось, полегло тогда...
Вот она,
Изба старая,
Изба черная,
Дедом поставленная.
Стоит, как филин, нахохлившись,
Крылья сложив,
Исподлобья глядит.
Черная птица. Мудрая. Злая.
Не страшно ей ничего.
Сто лет еще простоит, сто войн переживет,
Только чернее станет.
А взгляд ее - все тот же будет,
Все то же черное лицо
– Кто там?
– Панька Махоткин...
– Кто-о? А ну шагай отсюда, стервец, вор приблудный!
– Панька я, брат твой! Не признал разве?
Вот шрам на руке, возле локтя, - помнишь, в детстве косой ты махнул...
Кровь до сих пор красна так же...
– Панька!
– Петруха!
– А откудова ты? Слыхали мы, что пропал ты...
Что штык тебе вонзился в горло клокочущее
Там, под Кяхтой, в Унгерновом побоище...
Выжил что ли?
– Не был я там. Лгали люди.
Я в Харбине три года жил,
По Желторосской степи блуждал,
Рикшей был, белье стирал,
А оружие - во веки в руки не возьму!
Устало оно от рук моих...
– А пришел зачем?
– Да вдохнуть пыли родной захотел...
По степи желтой пройтись...
Мать повидать...
– Нет матери. Год назад скончалась.
Отец еще при тебе отстрелялся.
Я женой обзавелся, сын теперь у меня -
Волосы желтые, песочные,
Глаза синевы вечерней,
Веснушек полчашки на лице.
Спит сейчас.
Нет тебе у меня места.
Я беляка не приму.
Хошь, не хошь, - а жить надо.
Знаешь ведь, что беглецам у нас причитается!
Ступай в тайгу куда, в леса синие,
В чащи метельные,
Там избу сваргань, помогу, чем смогу.
А к нам, в Нахаловку нашу - не кажись!
Понял?
– Понял я... Нет мамки моей больше
И брата нет.
Ну, прощевай, живи, как можешь.
Я к тебе не приду.
Плюнул Панька под ноги,
Повернулся на месте
И, сгорбившись, назад зашагал.
А изба кряхтела вслед,
Ворочалась под ветром серым,
Глаза желтые зажигала,
Спину бревенчатую щетинила,
И треск от нее разносился по холмам,
И дым из трубы шел ядовитый -
Дым, дым,
Дым России,
Дым времени спаленного,
Газами выжженного,
Кровью политого,
Слезами усеянного,
Смертями урожай пожавшего.
– - СТРАШНЫЙ СУД
Идет он прочь,
Мимо изб покосившихся,
Идет, покачиваясь,
Рукой машет -
Голова буйная,
Забубенная.
Желтые пески Китая в памяти шумят,
Фиолетовое небо монгольское в глазах стоит,
Кровь в горле клокочет
Непролитая.
Горько ему. Горько и пусто.
Помнится, как мамка - седая, прямая, тощая -
Провожала в поход его,
Крест-накрест отец целовал...
И пустыня желтая горит в зрачках его.
Лицо безбровое белизной пламенеет.
Взгляды чёрным вороном над селом порхают -
По холмам желто-зеленым,
По реке серой,
По старице безжизненной,
Вороном реют, птицей-ястребом, птиц мелких ловят,
Мясо когтями разрывают
И кровушку, клокоча, из горла пьют.
Эх, жизнь- пустыня...
Ни дома, ни отца, ни матери...
Есть разгуляться где на воле!
Эх, раззудись, рука!
Живи, гори, рыдай!
И чтоб пустоте пусто было!
Кто там на краю села?
Лицо незнакомое... широкое...
Глаза раскосые, чудные...
Скулы желтые, желваки так и ходят под кожей...
Казах? Степное племя, сильное, буйное,
На земле воспитанное.
Пустыня - в щелочках глаз их...
Небо - в сердце их...
Песок и небо. Небо и песок.
– Эй, ты! Саша-паша! Брат! Подходи, поцелуемся...
– Ты кто? Моя не понимай...
– Я не местный. Проезжаю тут... В Москву еду.
– Что, болша шишка небось - в Москов мчать?
– Болша, болша. Хошь, подарок дам - нож, китайский, новый?
– А чего ты так?
– Да радость у меня. Сын родился. Всем подарки сделать хочу!
Выпьем, друг степной, из фляжки моей!
Фляжку серебряну тебе тож отдам...
Вон как блестит! Дорогая вещь! С беляка снял на войне...
Так выпьем!
– Выпьем!
– За Страшный суд!
– А что это?
– Не понять тебе. Хорошая штука!
– Ну, выпьем!
Пьют двое. Небо над ними стоит заиндевелое.
Стоит, не движется.
Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.
А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,
На ветру колышется,
Шуршит молитвы свои,
Иноком степным, летопись веков ведущим,
Под копытами растущим,
Каждым ударом сминаемым,
После каждого удара снова встающим.