Сибирский папа
Шрифт:
Я стала говорить слишком громко, Йорик вдруг сел на диване и посмотрел на меня совершенно испуганными глазами.
– Ой… – сказал он. – Мы где?
– В гостинице, не бойся, – ответила я.
– Что ты говоришь? – не поняла мама.
– Мам, я не тебе. Я брату говорю.
– Кому? А… прости, да… А почему ты с ним?
– Всё сложно объяснить. Ладно. Потом поговорим.
– Я могу ответить, Маня, на твой вопрос. Нет, я не видела в тебе Сергеева. Я видела, что ты на него немного похожа…
– Немного!.. Я очень на него похожа!..
– Думай,
– Мама! Ты издеваешься надо мной, да? Ты специально делаешь мне больно?
Я больше не могла плакать, слез уже почти не было, но защитный механизм эволюции – плакать, когда тебе больно, все равно включился. Я не могу не размышлять, это дурацкое свойство мешает мне жить и помогает одновременно.
– Нет, Маняша, нет…
Я сбросила звонок. Как странно… Ведь у меня с мамой были совершенно нормальные отношения, всегда, и в детстве, и сейчас… Или их вообще не было? Я не думала о том, какие у меня отношения лично с мамой. Наверное, никаких. У меня хорошие отношения с родителями, и точка. Хорошие – никакие.
Ох, как же мне плохо. Как хочется открыть глаза и понять, что мне все это приснилось, что ничего этого не было. Я согласна вернуться в любую точку прошлого, только обязательно дойти до того момента, когда я познакомилась с Сергеевым. А потом пусть всё будет по-другому. Я не поеду к нему домой, он ничего мне не будет дарить, я просто посмотрю на человека, кровь которого течет во мне, я увижу, как он улыбается, я услышу его голос – мне кажется, я всегда знала, что он именно такой… И всё. И дальше я уеду в Москву, зная, что на свете есть он, мой отец. Что он есть, он будет, я смогу ему позвонить в любой момент. Смогу сесть на самолет и прилететь к нему – на день, на два…
Странная мысль пришла мне в голову. А если бы не было моего дня рождения, то есть, если бы Сергеев не стал бы устраивать мне празднества, он бы, возможно, НЕ ПОГИБ?!! О Господи… Поехал бы в другое время, ведь всё происходит в какой-то точке пространства и времени, а точка была бы другой…
Зачем я сама себя мучаю? История не знает сослагательного наклонения, наша собственная, маленькая, личная история тоже. Никто не знает, как бы было, если бы…
Поэтому, наверное, у меня несколько раз за эти дни было такое странное чувство, как будто какая-то тревожная мысль, которую я никак не могу поймать, а она никак не может сформулироваться, бьется, бьется в голове, беспокоит, отвлекает… Художник Николай понял, а я – нет. Я бегала и радовалась. А я что-то могла изменить?
Я пошла в ванную, открыла кран с холодной водой, долго-долго умывалась, пока лицо уже не заболело от холодной воды. Всё. Его больше нет. Надо себе это сказать. И ни одной такой мысли в голову не пускать.
– Я хочу есть… – В дверях ванной стоял Йорик.
– Хорошо, я тоже. Пойдем. Почему ты не стал спать?
– Не знаю.
Мальчик подошел ко мне и обнял меня. Удивительное чувство. Я знаю стольких людей, которые не любят своих братьев или сестер. А для меня сейчас это самое
На экране телефона появилось фото Вадика. Я не смогла не ответить ему, рука автоматически нажала кнопку «Ответ».
– Дочка…
– Да.
– Я тут, пока сижу в аэропорту, поговорил с нашим юристом с работы… Ведь, получается, мальчик остался один?
Я замерла. Да, понятно, что мысль – это квант, как дочка физика я это знаю… То есть как приемная дочка физика, привыкшая думать в тех же категориях. Как меня воспитали, так я и думаю. А кванты общаются на расстоянии, точнее, для них нет наших привычных расстояний. Понять это очень сложно, но это так.
– Да.
– Мы сможем его усыновить. Или хотя бы взять опеку. Это совершенно реально, если у него нет других родственников. Что с бабушками и дедушками?
– Ничего.
– Ну вот, значит, должно получиться.
– Пап, ты серьезно это говоришь?
Я отвернулась от Йорика, но он все-таки услышал, стал лезть поближе:
– Ты с кем, с кем разговариваешь?
Я обняла мальчика.
– Со своим отчимом. Знаешь, что такое отчим?
Да, Вадик это слышал. А что мне было делать?
– Ты слушаешь меня?
Вадик ничего не говорил.
– Пап, ну всё, ладно! Не я это всё затеяла.
– Да, Маняша. Хорошо. Вот я и говорю…
– Тут есть обстоятельства… но…
– Плохо тебя слышу, связь прерывается. Мне юрист сказал: если никто больше не претендует, чтобы стать опекуном, вообще будет просто. Особенно, раз никаких материальных проблем нет. Там же делить, как я понимаю, нечего? Ни других наследников, ни особого наследства?
Я промолчала. Ну да. Ведь родители – мама с Вадиком – даже не подозревают почему-то, что Сергеев богат. Почему!.. Потому что они мои родители. Которые живут в своем волшебном мире и абсолютно счастливы этим.
– Я уже с Валей поговорил, она согласна.
– Она мне ничего не сказала…
– Не успела, значит. Ему сколько лет?
– Восемь.
– Не оставлять же ребенка одного…
Ничего себе… Вадик об этом так легко говорит, как будто речь идет о том, взять ли Йорика на воскресенье с нами на дачу.
– Вы хорошо подумали?
– А что тут думать? Главное, чтобы он согласился. Согласие ребенка тоже требуется.
– Он согласен. Ты поедешь ко мне жить? – Я обняла Йорика.
Он кивнул, по-моему, ничего не поняв.
– Спасибо, пап…
– Да за что тут спасибо, Маняша!.. Ты ела что-нибудь сегодня?
– Толком нет.
– Поешь.
– Как раз собираюсь.
Я постучала в дверь Гене, который жил через номер от нас. Он сидел на краешке кровати и сразу вскочил, как будто ждал, что я его позову. В ботинки, стоявшие почему-то у окна, попал не сразу, ковырялся, весь покраснел, то смеялся, то извинялся, наконец, справился, потом искал куртку, лежавшую сверху на чемодане.
– Гена, успокойся. Мы просто идем ужинать, вниз, в кафе.