Сибиряки

Чаусов Николай Константинович

— А нет — так и расстраиваться нечего. Знаете что, Клавдия Ивановна, — неожиданно воскликнула Дуня. — Плюньте вы на все и айда-те к нам, в стройтрест наш. Там у нас секретаршу искали, знаю, так я спрошу, и если что, про вас расскажу имя. Вы же грамотная, культурная такая. Кого они лучше вас найдут? На людях-то легче, Клавдия Ивановна. Послушайте меня. А ребят в садик. Да мы еще покажем имя, мужикам нашим, что и без них сладим! Еще и за нами побегают. Да вон мой-то и так уж козлом под окном скачет.

Клавдюша вытерла платком слезы, благодарно улыбнулась.

— Спасибо,

Дуня, я, пожалуй, и в самом деле… подумаю.

Почуяв, что неспроста пришла Иманиха к Поздняковым, Лукина тоже решила проведать свою знакомую.

— Тебе чего надо? — встретила ее Дуня.

— А ты что за хозяйка? — возмутилась Лукина, окатив ту презрительным взглядом. — Не к тебе я!

— Ладно, иди-иди, без тебя тошно! — напустилась на Лукину Дуня и легко выставила за дверь.

7

Не помнит Лешка, когда умерла его мать, чьи ласковые, не знавшие отдыха руки нежно гладили его пушистые рыжие волосенки, оберегали от хвори и стужи слабое хрупкое тельце, долгими зимними ночами качали его, закатывающегося от кашля и плача, помогали делать первые робкие шаги — ничего этого не запомнил Лешка. Зато хорошо помнит он появившуюся однажды в их крошечном домике тощую белобрысую женщину, в первый и последний раз ласково обратившуюся к нему:

— Здравствуй, Лешенька! Вот я, стало быть, и есть твоя новая мама.

А потом началось житье с мачехой-истеричкой. Лешке за любую его провинность влетало: уронил ли он со стола чашку, наследил ли валенками на мытом полу, не уступил ли игрушку новому братцу. Визжа так, что звенело в ушах, мачеха била его не просто, а с выдумкой, до хрипоты. Сначала вступался отец. Но мачеха кричала ему, что он ей не доверяет, а слушает этого «щенка» и «паразита», что она и своих не щадит за безобразия, а не одного Лешку, и отец уступал, в лучшем случае украдкой приласкав сына. А Лешка после каждой очередной трепки одиноко и тихо лил горькие слезы, забившись куда-нибудь во дворе или на кухню, и тайно мечтал как можно скорей вырасти и отомстить за обиды.

А еще год спустя неожиданно заболел и умер отец. Лешка проводил его без слез, и только больно щемило сердце. Плакать он разучился. Последнее, теплившееся еще в худенькой Лешкиной груди чувство любви к человеку, казалось, уходило вместе с медленно опускающимся в яму тесовым гробом.

8

Машина, едва не зацепившая Лешку, как вкопанная остановилась на тормозах против танхаевского особняка. Хлопнула дверца, и из эмки вышла гражданка в сером платке и новенькой телогрейке. В руках у гражданки целая кипа писем, круглые, как скалки, белые свертки, серые большие пакеты, которые она, как драгоценность, прижимала к груди.

— Здравствуйте, Фардия Ихсамовна, — сладко пропела она, роясь в почте и подавая Танхаевой белый конвертик. — Письмецо вам из Качуга, от Наума Бардымовича.

Лешка понял, что гражданка никакого интереса собой не представляет, а только рассыльная или почтальонша, и подошел к скучавшему в машине водителю.

— Здорово, старик!

— Будь здоров, сосун!

Лешка, не сходя с места, осмотрел блестящую

черную красавицу. На таких он еще не ездил. На грузовых ездил, на пикапах, на автобусах ЗИС-16, на «козлах» ездил, а вот на ЭМ-1 не приходилось. Оставшись довольным внешним видом легковой, он бесцеремонно заглянул внутрь кузова.

— Но-но! — потеснил рукой Лешку водитель. — Все в порядке, молодой человек, в проверке не нуждаемся. — И он озорно сморщил красный мясистый нос.

Лешка не обиделся. Шоферам грубости он обычно прощал.

— Новая?

— Возможно.

— ЭМ-1?

— Вроде так.

— На сто выжимает?

— Ишь ты! — усмехнулся шофер. — Выжимает.

— Прилично! — заключил Лешка.

Водитель подозрительно оглядел рыжего оборванца.

— А ты, случаем, не специалист?

— Смотря по какому делу.

— Вот и я вижу: специалист, только не пойму, по какому же делу? Разве что по карманному?

— Это что же, заметно?

— Вроде так.

— Ясно, — процедил Лешка и сплюнул. — А вы, видать, первого класса?

Лешка нахально задрал на собеседника нос, сдвинул на затылок драную шапку.

— Угадал, первого. Ты по чему же заметил?

— По носу. Сразу видать, первого класса пьяница…

— Ну, ты!

— Не тыкай! — повысил голос и Лешка. — Думаешь, я в этой шкуре, так на меня орать можно? Вот скажу Фардии Ихсамовне, как ты меня понужаешь!.. Ишь ты, первоклассник какой нашелся!

— Да ты-то кто такой, парень?

— Вот это другой табак! — довольный собой, заявил Лешка. И снова нахлобучил на лоб шапку. — Родной племянник Фардии Ихсамовны, вот кто! Из деревни я, понял?

— Эк!.. — весьма усомнился шофер, насмешливо оглядывая курносое веснушчатое лицо бойкого мальчугана. — Сомневаюсь.

— А ты не сомневайся, старик! — тоже подобрел Лешка. — Или рожа не схожа? Моя мать тоже на Фардию Ихсамовну мало схожа была, а родная сестра, вот! Тетя! Тетенька!.. — вдруг заорал он заговорившейся с курьершей Танхаевой. — Подите-ка сюда, тетя Фардя!..

Водитель, окончательно сбитый с толку, смотрел то на Танхаеву, то на Лешку: экое же в природе бывает чудо! А Лешка как ни в чем не бывало ждал, когда подойдет к нему испуганная его криком добрая бурятка.

— Что, мальчик?

— Это она меня завсегда мальчиком называет, — пояснил Лешка водителю. И снова обратился к Танхаевой — Тетенька, скажите ему, — он показал кивком на шофера, — пускай до базара меня подбросит.

Танхаева оробела. Отказать? А ну как и ей стекла бить будет? Шофера попросить отвезти? Муж еще будет браниться…

— Ну, тетенька!..

— Да-да… Только не знаю, можно ли?.. — умоляюще взглянула она на водителя, словно прося избавить ее от назойливого мальчишки.

— Отчего не прокатить, можно, — неопределенно протянул обескураженный Лешкиным доказательством водитель. «И ведь бывают же чудеса на свете! Мать бурятка, сын русский вроде», — думал он, уже весело глядя на Лешку.

Лешка в приливе ли радости, или просто лишний раз убедить озадаченного шофера в родстве с Танхаевой, подскочил к ней и звонко поцеловал в щеку: