Сибиряки
Шрифт:
— Вот спасибо, тетя Фардя! — И, уже садясь рядом с водителем, озорно прокричал: — Седни не ждите, тетенька, до свидания! А ну, старик, трогай!
Курьерша поторопилась занять свободное заднее сиденье, и машина, фыркнув мотором, помчалась.
В эту ночь Фардии Ихсамовне снились кошмары: звенели разбитые стекла, падали на пол огромные рыжие кирпичи, и, ухмыляясь, торчала в окне красная Лешкина рожица:
— Привет!
Несколько дней рыжий мальчик не появлялся, и Фардия Ихсамовна отважилась на отлучку из дома. И чай кончился, и стирку запустила —
— Привет, тетенька Фардя!! Письмо от Наума Бардымовича!
И исчез. Фардия Ихсамовна с трудом добралась до стула. Слышала, как во дворе звякнула защелка, залаяла привязанная, как назло, к будке овчарка, хлопнула сенная дверь. И вот Лешка уже тут, в комнате.
— Пляшите, тетенька Фардя!
Плясать Фардия Ихсамовна не смогла, но старательно улыбнулась мальчику, даже поманила к себе. Письмо действительно оказалось от Нумы. Что сделать: прочитать его или угостить мальчика за доставку, а уж потом прочитать?
— Спасибо, мальчик. Откуда письмо у тебя?
— А как же! — воскликнул Лешка, желтыми, будто тоже веснушчатыми, глазами уставясь на перепуганную насмерть бурятку. — Я ведь с тетей Надей почту теперь развожу; Вот здорово! Клятву себе дал, тетенька Фардя, шофером буду! Вот годами не вышел да образованьице мое не шибко… Два класса школьных да два зашкольных; не высшее, не низшее, а так, серединка наполовинку. Да если дело пойдет, я и в вечернюю поступлю.
— Какое дело?..
— В ученики меня записали, на слесаря. Сперва монтажу научусь, потом шофером. Любо мне в машине сидеть, ой как любо, тетенька Фардя!
— Сколько же тебе лет, мальчик?
Лешка надулся.
— Что у меня имя нету? Я же Лешка. Лешка! Я же вас не просто тетенькой зову, верно? И вы меня: Лешкой, толмач?
— Да, да, конечно, Леша. Я буду называть тебя Лешей. Я буду называть тебя Лешей, мальчик…
— Ну и лады. А лет мне — тринадцать. Мало, да? Это верно, — сам себе ответил Лешка и незадачливо почесал затылок. — Ну и пусть, вырасту. А на руки да мозгой шевелить я ловкий. Всему научен, тетенька. Да вот смотрите…
Лешка вынул из кармана платок, подал Танхаевой.
— Ваш, тетя Фардя?
Танхаева обмерла: носовой платок с вышитой красной каемкой принадлежал, несомненно, ей и только что находился в рукаве кофты. Как он попал к мальчику, да еще в карман? А Лешка, смеясь, щурил желтые глаза и продолжал:
— Я ведь теперь вроде сродни вам, тетенька Фардя. Племянником вашим родным назвался, по матери будто. Потом, слесарем буду, сам всем расскажу: врал вам Лешка Фокин, а потому врал, чтобы вы перед ним, самого Наума Бардымовича племянником, рожи колесом склабили да в машину с рассыльной
Танхаева, раскрыв рот, с ужасом слушала Лешку. До чего же испорченный мальчик! И вор, и стекла бьет, и вот еще: людей так нехорошо обманывает! Надо сходить в управление, рассказать… Но Лешка будто угадал ее мысли:
— Только вы, тетя Фардя, пока ни гу-гу, ясно? Мы это не любим. Вам это родство — что слону дробина, а для меня — поворот в жизни. Читали «Как закалялась сталь»? Я ведь читать тоже бойкий, даром что два класса, а другого семиклассника по чтению зашью, будьте любезны! И книжки читать люблю, особенно про войну…
А про Павку Корчагина — два раза читал и в третий буду! — и неожиданно вскочил с места. — Давайте, письмо прочитаю! Подождут! — махнул он на окно, где, видимо, ждала его легковушка. — Пускай думают, что с родной тетенькой оладьи на бараньем сале жру. — А по правде: куска седни еще во рту не держал… И с чего это человеку каждый день жрать хочется?
Танхаева спохватилась. Принесла из кухни пирожки с мясом, соевые конфеты. Опять голодный мальчишка! И письмо привез. Вот только племянником себя назвал — совсем стыдно…
— Возьми, Леша.
Лешка немедленно отправил пирожок в рот.
— Так вы, тетенька, как договорились: ни гу-гу, ладно? А насчет племянника, вы уж, тетенька Фардя, не злитесь. Ну, скажете — выгонят меня с автобазы — вам то что, легче будет, да? А мне это все: и харч, и жизнь новая, может… Думаете, вот так ходить да воровать сладко? Эх, тетенька Фардя… — Лешка уныло оглядел свой продранный во многих местах треух, облезлую телогрейку…
— Хорошо, Леша, не скажу. Однако, я тебе Нумину телогрейку дам, хочешь?..
Вернулся Лешка к машине в малоношенной военной ушанке, стежонке, в больших, но добротно подшитых (Фардии Ихсамовны) валенках. Повертелся перед шофером.
— Как?
Лешку в самом деле с большой неохотой, но приняли-таки учеником слесаря в автобазу. Как-никак племянник парторга ЦК Танхаева, да и шофер управленческой эмки просил за него немало — трудно было не уступить. Однако поругали заочно и Танхаева: парторг, а родного племянника до ручки довел, сам за него даже поговорить постеснялся. Не спасли от упреков слесарей и малоношенные стежонка, валенки и шапка. Ох, и скупы же, видать, Танхаевы!
Рабочие открыто посмеивались над Лешкой: мал, худ, рыжий, глаза — и те с конопушками. Но шустрый, необидчивый Лешка все больше проявлял свои способности и сноровку. В обеденные перерывы Лешка частенько отсиживался в сторонке: не всегда удавалось брать «из дому» завтраки.
Слесаря сначала посмеивались над ним, но, узнав, что у Лешки ничего нет, пригласили его к своему кругу. Лешка с волчьим аппетитом набросился на еду, не прожевывая, глотал куски вареного мяса.
— Что это за тетка у тебя, парень, такая жадная? Куска хлеба родному племянничку не одолжит? День терпеть без жратвы — выдержать надо!