Сибиряки
Шрифт:
— Есть не засыпать, товарищ начальник!
Теперь камни полетели круче вверх, осыпая скалистый склон берега, но зато почти не достигая реки.
В «штаб» или «КП», как в шутку называли теперь кабинет начальника пункта, Танхаев и Поздняков вернулись за полночь. Уставшие, вывалявшиеся в снегу, с наслаждением растянулись каждый на своей койке. Танхаев, закинув руки за голову, рассказывал Позднякову:
— Вот так и мы по тайге да горам: мороз, снег по уши, одежонка поистрепалась, хлеба — по восьмушке на брата… Да ты слушаешь, Алексей Иванович?
Поздняков открыл
— Слышу.
— Колчаковцы грабят, деревни жгут… Разведчики наши, что ни день, новые ужасы сообщают: у того брата повесили, у того отца расстреляли, жинку, ребят на улицу выгнали… Однако, спишь, Алексей Иванович?
Поздняков не ответил. Танхаев повернулся на бок и вдруг вспомнил: ведь у него в борчатке лежит письмо Позднякову. Хотел передать еще утром — и забыл. Танхаев прошлепал по полу босыми ногами, достал письмо, положил его на стул Позднякову и, укрывшись с головой тулупом, тотчас заснул.
Утром Поздняков проснулся первым. Около радиопередатчика уже сидел радист — значит, больше семи утра. Пора вставать. Поздняков поздоровался с радистом и хотел окликнуть Танхаева, но заметил конверт. Письмо было от Ольги.
«Алеша! Недавно узнала о вашем большом несчастье, а сегодня делала первую операцию пострадавшему. Пришлось отнять на ноге два пальца. Он же мне рассказал подробности катастрофы. Ведь это ужас какой-то! Как тебе не везет, Алеша! На Урале у тебя тоже вечно что-нибудь случалось. И что это у вас за работа? Бедный мой друг, очень сочувствую тебе в твоем горе. Буду надеяться, что все обойдется хорошо. Да и Перфильев обнадежил, что серьезного ничего не случится. Волнуюсь за тебя очень.
«И тут Перфильев! — брезгливо поморщился Поздняков. — И когда он везде успевает? Значит, сразу же, как приехал, побывал в клинике». Однако письмо Ольги обрадовало. А вот от Клавы ни строчки. Опять, поди, боится больше за его сердце, как бы не остаться одной с ребятами… Ах, Ольга, Ольга!
Пора вставать. Надо успеть еще проводить на дальний перекат молодежь Житова. Хоть бы у них что-нибудь вышло с отводом наледи, помогли бы спасти перевозки…
— Наум Бардымович, подъем! Подъем, конник!
В этот день, пользуясь временным бездействием «дьявола», комсомольская бригада Житова уезжала на второй, значительно меньший перекат, что дальше Заячьей пади. Одна машина была полностью загружена лыжами, брезентовыми палатками, инструментом, продуктами, запасом валенок и тулупов. Две вторых заняли только парни. Косов ходил возле машин, подшучивая над родными, пришедшими проводить ребят на важное и опасное дело, подбадривал свою опечаленную невесту:
— Веселей, Таня! Не воевать едем, а вроде как в туристский поход. Эх, и дадим мы там жару!
Среди провожающих была и Нюська. Подбежала к кабине, в которой сидел Житов, сунула ему в ноги узелок.
— Спасибо, Нюся… но что это?
— До свидания, Евгений Палыч! — И отошла, затерялась в толпе.
Житов приятно улыбнулся себе, потрогал ногой узелок: Нюся! Это ее забота о нем, частица ее самой, ее любви — нежной и грубой.
Машины тронулись. С обеих сторон замелькали в воздухе руки и шапки. Кричали напутствия, пожелания скорого возвращения домой. Теплое щекочущее гордость чувство и тихое, безоблачное,
Через час машины уже проскочили замерзший перекат у Заячьей пади и теперь мчались широкой гладкой ледяной Леной.
Материал для прокуратуры был в основном подобран. В двадцать семь тысяч обошлось строительство непланового транзита, десять тысяч на прокладку второй, тоже не подтвержденной трестом, колеи ледяной трассы, акт на случаи обморожения шоферов: пять первой степени, два второй и два третьей, и вот опять вынужденные затраты на обходной путь: тоже тысяч тридцать, а то и все полста вытянет, не говоря уже о верном недоснабжении Якутии, золотых приисков и простое целой армии шоферов. Недостает живых людей, так сказать, живых свидетелей этих поздняковских «новаторств», которые помогли бы Перфильеву показать суду всю тяжесть последствий. Любопытно, что бы тогда пропел о своем «подшефном» новаторе Павлов? Но с кого начать? Слышал Перфильев, что больше всего обижены Поздняковым механики. И Перфильев решил поговорить «по душам» с одним из таких «обиженных». Но тихий, слишком сговорчивый механик с первых же слов не понравился Перфильеву: трусоват, бестия, нажмут с другой стороны — совсем не то залопочет. На всякий случай, чтобы не подвернулся лишний свидетель их интимной беседы, Перфильев запер на крючок дверь. Механик, сидя на краешке предложенного ему стула и не спуская глаз с бывшего начальника управления, отвечал охотно, но витиевато:
— Как же, Никон Сергеевич, как же… Очень даже мы все недовольны этим делом.
— Кто — вы?
— Ну я, мы, значит, механики, шофера… кто же?
— Ясно. — Перфильев внимательно посмотрел в плутоватые глаза «обиженного». — А все ли?
— Все, Никон Сергеевич. Сколь тут живем, отродясь таких морозов не помним…
— Кого же вы, механики, считаете виноватым? Зиму, что ли?
— Ну, и зиму, конечно…
Перфильева начала раздражать такая беседа: «Дурака из меня разыгрывает или сам глуп как пробка?»
— Да говорите же, батенька, прямо: зиму или руководство?
— Уж это как вам угодно, Никон Сергеевич. Вы, я помню, сами очень даже умный человек были, чтобы в чем разобраться.
«Хорош гусь, — брезгливо подумал Перфильев, глядя в глаза механику, — без мыла хочет в душу залезть, лисица. Ишь ты, что поет: „сами умный человек были“. И вашим, и нашим…»
— Так кто же виноват в этом бедствии? Конкретней, конкретней!?
Механик тяжело вздохнул.
— И зима, конечно, Никон Сергеевич…
— И? Кто «и», спрашиваю?!
— И то?..
Перфильев достал платок, обтер лысину.
— Тяжел же вы, батенька, ох, тяжел! Ведь, кроме зимы, виноват кто-то? Как вы-то думаете?
— А как же, конечно, виноват, Никон Сергеевич, — испуганно оживился механик.
— Так кто же? Кто?!
— Так ведь вам лучше знать, Никон Сергеевич…
— Пошел вон!! — сорвался на фальцет доведенный до исступления Перфильев.
«Эк он, злодей, как запугал всех! — все еще не мог успокоиться Перфильев, выходя из житовского кабинета. — Слово боятся вымолвить! Место боятся потерять, не иначе. Еще бы: Сидорова снял, на пилораму отправил… Вот, кстати, упустил: Сидоров! Человек справлялся с работой, но, видите ли, чем-то не угодил…»