Сибиряки
Шрифт:
— А где жили-то? — обрадовалась земляку Нюська, хотя и не помнила что-то такого.
— Та у меня в Качуге кум со свахой: Галушкин Иван да Дарья Гнедко. Слыхала?
— Нет. А у меня отец шофером в Северотрансе работает. Николай Степанович Рублев, знаете?
— Рублев? Николай Степанович? Вот его что-то не помню. Запамятовал. Може, он меня помнит? Меня в вашем этом Качуге каждый пес и в личность и по отчеству знал…
Раненые дружно смеялись. Рассмеялась и Нюська. Пришли еще раненые. Прибежали
— Где артисты?
Нюська вскочила.
— Идут. Сейчас будут здесь. Вот я уже…
— Очень приятно. Товарищи раненые, всех прошу в седьмую палату!
Носатый парень отстал, вернулся, подковылял к одиноко сидевшей Нюське:
— Ты на него нэ сэрдысь, пожалста. Он всэгда шутит. Я в Баку, он на украинской МТС жил. А сибиряки — вся сэдмая палата — сибиряки! Самая большая палата. И всэ лежат. Никто нэ ходит.
— Ой, правда? — простонала Нюська.
Пришли остальные девчата. Дежурный врач провел всех в ординаторскую, предупредил:
— Играть и петь вполголоса, плясать — не топать!
Два номера с пляской отпали сразу. Нюську с частушками решили выпустить на сцену последней.
В освобожденном от коек углу палаты поблескивает черным лаком пианино. От него и начинается зрительный зал. В первых рядах раненые уселись прямо на полу, на подоконниках, остальные в проходах между койками, на койках, с подоткнутыми под спины подушками. Нюське не впервой выступать в такой обстановке, но одно присутствие земляков будоражит, даже пугает Нюську.
— Выступают студенты первых и вторых курсов иркутского музыкального училища! — объявляет Нюськина подружка.
Нюська из-за дверного косяка оглядывает притихших зрителей. И вздрогнула: уж очень знакомым показалось лицо одного раненого. Собственно, не лицо, а крутой с ямочкой подбородок да кончик носа из-под бинтов…
— …Романс композитора Глинки «Сомнение». Исполняет студентка второго курса…
Мало ли таких подбородков… Нюська пропустила мимо себя исполнительницу, успела шепнуть ей: «Ни пуха!»
— Ну чего ты тут на проходе, — зашипела конферансье, оттиснула в коридор Нюську.
Но в коридоре неймется Нюське. Подбежала к другой двери, заглянула в щелочку. Вот они, герои-сибиряки: недвижные, беспомощные, родные. И ни одного знакомого.
«Уймитесь волнения страсти», — льется голос.
Номера следуют один за другим. И, наконец, Нюськин. Нюська поправила волосы, кофточку, повернулась на каблуках.
— Как?
— Хороша. Иди, уже объявили…
— Иду.
Вышла, выждала вступление, подхватила:
Мы частушек не слагали, Д’не придумывали их, Д'мы их в поле собирали Д’поВидела, как дрогнули обсохшие губы, повернулась к ней забинтованная голова с крутым подбородком.
…Ой, подруженьки мои, Д’сердце тает от любви…— Нюська!.. Нюська, это я, Мишка!..
Частушка оборвалась. Повскакивали, засуетились сестры. А раненый ловил руками воздух и звал:
— Это я!.. Косов!.. Нюсенька!
Нюська сорвалась с места, бросилась в проход, перемахивая через костыли, ноги…
— Миша! Миленький!..
Руки Косова ловят, ощупывают Нюськино лицо, косу, плечи.
— Товарищи, а концерт? Товарищи!
— Рублева! Нюся!
Но раненые уже расходились.
— До концерта тут, когда родня объявилась! Спасибо, девушки, премного благодарны и за это.
Нюську и Михаила оставили в покое, начали расставлять по местам койки. А Косов все гладил и гладил Нюськино мокрое от хлынувших слез лицо, волосы, плечи.
— Нюська!.. Родненькая!.. Ну чего ты так, чего плачешь?.. Танечка-то как, Нюся? Где она, женушка моя?..
Нюська успокоилась, рассказала Косову обо всем, что знала о Тане, о Качуге, возмутилась, когда Михаил воспротивился немедленно сообщить о себе Тане.
— Это еще почему? Да если и слепой останешься… Ой, мамочка, чего я болтаю-то!.. А только я сейчас же, как от тебя, пошлю телеграмму! — И, помолчав, осторожно спросила: — А Ромка-то как? Где он?
— Живой твой Ромка. Его к ордену должны были…
— Ой, правда? Живой, значит? — обрадованно вскричала Нюська. И, спохватясь, глухо поправила: — С чего ты взял, что мой… Наш он.
У выхода Нюську опять взяли в кольцо.
— Ну что, красавица, нашла своего качугского?
— Ой, нашла, дядечка!.. Только нашла-то какого…
— Ништо, поправится. А поешь-то ты, девица, больно уж хорошо. Уж ты уважь нас, доченька, навести еще, когда сможешь…
— Приходи, артисточка!
— Не забывай нас!
— Ждать будем!..
Так и провели Нюську в кольце до самой калитки. На прощанье Нюська пообещала:
— Приду, дядечки! Я теперь часто к вам приходить буду!..
— Алексей Иванович, к вам, — загадочно улыбаясь, доложила секретарь.
— Я же предупредил, что готовлюсь…
Но секретарь уже впустила в кабинет Клавдию Ивановну и, еще раз бросив на Позднякова любопытный взгляд, скрылась за дверью.
— Клава? Что-нибудь стряслось? — поднялся с кресла Поздняков.
— Нет, Леша, ничего… Собственно, стряслось у нас в тресте…