Сибиряки
Шрифт:
— Господи… господи, — шептали дрожащие губы Клавдюши, и огромные измученные глаза ее в самом деле молитвенно смотрели на дверь, за которой скрылась спасительница ее Вовки.
Через несколько минут она уже стояла перед участливо улыбавшейся ей Ольгой Владимировной Червинской, не в силах ни благодарить ее, ни протянуть руку. Червинская усадила ее на диван, села рядом, одним взглядом попросив остальных удалиться.
— Ваш Вова поправится, Клавдия Ивановна. У меня уже было несколько таких случаев, и я нисколько не сомневаюсь… Можно
Клавдюша, судорожно глотнув, кивнула.
— Вы никогда не скажете мужу, что операцию делала я. Все будет хорошо, Клавдия Ивановна. До свиданья.
— Набегалась? Чего вызывали-то?
— Набегалась, няня!
Веселая, шумная, Ольга влетела домой, бросила на сундук шинель, закружила старушку.
— Матерь пречистая! — взмолилась Романовна. — С чего это ты?..
— Я сегодня счастлива, няня!
— С чего счастлива-то, Оленька? Уж не остаешься ли?
— Спасла еще одну жизнь! Совсем крошечную! — И Ольга рассказала о неожиданной операции, которую она сделала Вовке.
— Ах ты, батюшки! Да когда же это поспела-то ты? И везде-то ты поспеваешь, Оленька… А ведь тут без тебя Яша приходил…
— Как приходил?! — опешила, онемела Ольга.
— Да вот так и приходил. С района приехал и вот к тебе, значит. Обещал еще через часок…
Ольга, нервничая, ходила по комнате. Как, было, обрадовалась она, узнав от профессора об отъезде Лунева — и вот он уже тут…
— Я пройдусь, няня.
— Куда еще? А Яша?..
— Боже мой!.. Ну как ты не можешь понять, нянечка…
Звонок внизу опередил Ольгу.
— Няня милая, я не хочу… Сделай так, чтобы он сюда не поднялся!..
— Да ты что? Да как же я это сделаю?
— Как хочешь, но чтобы он не видел меня… Ну я прошу тебя, нянечка!..
— Сколь с тобой живу, Оленька, столь и грешу, — простонала огорошенная такой просьбой любимицы старушка. — Спрячешься, что ли?..
Но Ольга вытолкала Романовну в сени, заметалась. Слышала, как хлопнула наружная дверь, как о чем-то громко, настойчиво твердила Луневу Романовна, как застучали по лестнице торопливые чужие шаги… Ольга бросилась в спальню, зарылась лицом в подушки…
Лунев вошел в комнату, положил на стол маленький сверток. Романовна, кряхтя и творя молитвы, поднялась следом. Сама помогла Луневу снять с узких плеч тяжелую шубу, торопливо накрыла ею забытую на сундуке шинель Ольги.
— Уверяю вас, она вот-вот вернется, — бормотал Лунев, от удовольствия и холода потирая руки и суетясь. — В институте мне сказали, что она уже час как ушла… Как она? Здорова ли?
Старушка, не сразу сообразив, о чем ее спрашивают, всячески заслоняла сундук.
— Слава богу, соколик. Вроде как ничего, шустрая…
— Ну вот, значит, вернулась. Ведь ей такое место приготовили, такое место!.. Сам Сергей Борисович за нее хлопотал…
— Это какое же такое место, соколик?..
— В институте! Она будет заведовать
Романовна так и села. Губы ее затряслись.
— Повтори… повтори-ка, Яшенька, чего ты сказал-то?..
Но Лунев, словно забыв о Романовне, занялся свертком. Вытащил, поднял в воздухе кусок ливерной колбасы, консервную банку.
— Три часа выстоял! Думал, не хватит… Сейчас бы еще бутылку портвейна на радостях, но увы — даже водки не стало. Простой русской водки!
— Ты мне про Оленьку-то скажи, соколик. Про какое-такое место профессор хлопотал? В Иркутске, что ли?
— В Иркутске, в нашем институте! Ваша Оля будет правой рукой Сергея Борисовича!.. Да вы что? Что с вами?..
Романовна отерла лицо платком, замахала руками.
— Пройдет, пройдет, соколик. Все пройдет…
— А вы знаете, — признался Лунев, — я ведь тоже всплакнул на радостях. Оля закончит диссертацию и главное будет в полнейшей безопасности, дома…
— Нельзя, нельзя туда! — кинулась Романовна наперерез Луневу, направившемуся к кухне.
Лунев вопросительно смотрел на Романовну.
— Прости меня, Яшенька, я ведь совсем как во хмелю… А ведь она-то мне другое сказала, будто ей завтра утречком… — и поджала губы.
Лунев растерянно смотрел на старушку.
— Я вас не понимаю, Мария Романовна… О чем другом сказала вам Ольга Владимировна? И что именно утром?
— Ничего я не знаю, соколик… Все у меня ровно кругом пошло… И думать не смею, и сказать не могу… Ты уж ее сам допроси…
— Где же она так долго? — Лунев, почувствовав неладное, даже огляделся. — Уж не в магазине ли? Ну конечно же в магазине! Ведь как раз по пути… и там должны что-то давать… Я сейчас же бегу ее встретить!
— Слава те, господи! — обрадовалась старушка.
Лунев подбежал к вешалке, поднял с сундука шубу — и увидал шинель.
— Чья это шинель?..
— А?.. Где, соколик?.. И верно шинель… Ах ты батюшки…
— В чем же она ушла? — и вдруг, что-то сообразив, оглянулся на кухню, куда не пустила его Романовна.
Старушка замерла в страхе. Что же теперь будет-то? Лунев еще раз посмотрел на шинель, на военную со звездой шапку, Ольгину на вешалке дошку, на выдавшую себя одним своим взглядом Романовну и, растеряв радость, стал натягивать шубу. Сутулясь, пошел к двери.
— А шапку-то, соколик… Шапку-то!..
Лунев повернулся, снял с вешалки свою шапку и, постояв, громко, чтобы слышала Ольга, простонал:
— Зачем это все… так безжалостно… так жестоко…
В половине девятого утра Романовна разбудила Ольгу.
— Пора, Оленька. Как велела.
На столе уже шипел самовар, лежали нарезанные ломти хлеба, оставленные Луневым колбаса и консервы. Ольга поднялась, заспешила. За чай сели молча. Уже уходя, Ольга снова зацеловала Романовну, умоляя простить ей все, чем она ее огорчала, расстраивала.