Сицилианская защита

Симонян Карэн Арамович

– Как правило, когда наваливаются заботы. Но в общем-то я доволен. Больше того, даже завидую людям, которые уже давно встречаются со своей молодостью так, как мы сейчас с тобой...

– Почему?
– спрашивает он, а я вдруг начинаю петь: Que sera, sera...

– Ты что, маленький?
– удивляется он.

– Встретившись с тобой, невольно чувствуешь себя ребенком. И это неудивительно.

– Я впервые слышу эту песнь. А почему ты не поешь ту, старую, которую и я тоже знаю?

– Песни я предпочитаю новые. Из старых помню

и люблю только те, что пела, убаюкивая меня, моя мать.

– Хорошо, что хоть они не оставили тебя, - с удовольствием отметил он.А ты знаешь, насколько мы отличаемся друг от друга?

– Я вижу это.

– Только видеть - мало. Надо еще и чувствовать. Во мне - целый мир, а что в тебе?

– Во мне?

– Да? В тебе есть этот огромный мир?

– Пожалуй, нет.

– Наверняка нет. Или какой-нибудь осколок от огромного мира.

– Осколок, точно, остался.

– Ничто не проходит мимо леня. Мне все очень интересно. И почему подсолнух называется подсолнухом, почему у кенгуру сумка на животе и откуда берутся дети. Ты все это уже, наверное,, знаешь. Но при случае станешь говорить, что детей ловят в Зангу или в Гетаре.

– А ты правда еще не знаешь этого?

– Конечно, не знаю,- отвечает он.

– Вот видишь, у меня все-таки есть какое-то превосходство над тобой.

– Это не превосходство. Что-верно, то верно, сейчас ты уже многое знаешь, но вот вопрос: хочешь ли знать больше? А я определенно хочу. У меня в голове каждый божий день возникает тысяча вопросов. И я ищу на них ответы, сберегая в себе, пока не найду. А ты их в себе убиваешь. Вопросы. Потолу что твой мир очень сузился. Это уже не мир. Это всего осколочек, который ты позаимствовал у меня.

Он зашел мне за спину и попытался вскарабкаться на плечи.

– Что ты делаешь?

– Поиграем в лошадки? А?..

– Слезай, у меня нет настроения.

С досады он ущипнул меня.

– Эй, мне больно!
– сержусь я.- Слезай-ка и лучше скажи, осколок чего я у тебя позаимствовал?

– Что, что?

– Ну, вот ты ведь говорил?..

– - А-а!
– он улыбнулся.- Трусость ты у меня позаимствовал.

– Не слишком ли, мой друг?

– Не слишком,-отвечает мальчик.- Когда мама сердится и грозится меня наказать, я.молчу. Потому что боюсь. Она ведь может еще пуще разгневаться и, чего доброго, поддать раз-другой. Вообще-то мама только раз в жизни меня побила. И боюсь я не боли, а обиды. Очень уж унизительно, когда бьют человека. Между мной и тобой разница около двух десятков лет, но в этом мы похожи.

– Не обижай маму!
– прошу я.-Когда вырастешь, пожалеешь, что обижал. Как я вот теперь, когда ее давно уже нет и я совсем один.

– Мама есть!
– утверждает он.

– Счастливчик!
– с завистью вздыхаю я.- Надо, чтоб человеку хоть немного везло.

– Везло?
– Мальчик смеется, а мне досадно.- Счастье во власти самого человека,- добавляет он.

– Это только красивые слова.

– Нет,

нет! Счастье человека - в его характере.

– Ты пытаешься умничать, и это тебе удается, - язвлю ему в ответ.

– Комплименты ты делаешь сам себе,- невозмутимо говорит мальчик.- Ведь в конце-то концов я же стал тобою?..

"Счастье человека - в его характере",- повторяю я про себя и думаю, что в этом есть определенная доля истины.

А возможно, и не только доля, но полная истина?...

– Да, да! А характер окончательно складывается в зрелом возрасте. Ты взял с собою в зрелость боязнь всего, трусость. Мама этого не заметила. Не то бы она воспрепятствовала, я в этом уверен.

– И видно, трусость-то во мне все и перевесила!
– предполагаю я.

А мальчик не унимается:

– Между тем ты с равным успехом мог бы взять с собой мое озорство, мою нетерпимость, даже в отношении к самому близкому другу, если он ради собственной шкуры или ради того, чтобы возвыситься в глазах учителя, может наябедничать, предать, а то и оклеветать. Тебе не повезло, по ошибке ты взял из моего огромного мира в третье десятилетие только трусость.

– Трусость, говоришь?.. Нет, все же ты не прав, я не трус.

– Нет, трус!
– горячо возражает мое детство.

– Помнишь ту девушку, она еще носила платье с подставными подушечками, подплечиками, и у нее была маленькая сумочка в руках?
– спрашиваю я.

– Я вижу ее каждый день. Она проходит мимо нашего дома, и я смотрю на нее в щель забора.

– А Седу ты знаешь?

– Естественно, нет,- отвечает он.

– Жаль... Я бы очень хотел знать твое мнение о Седе. Я бы очень хотел знать, похожи ли они - Седа и та девушка?

– Ничем не могу тебе помочь.

– Очень жалко, - говорю я.
– Кажется, стучат в дверь?

– Вроде да. Ну, я исчезаю.

– Чао-чао, бамблно...- прощаюсь я с ним нараспев.

– Это тоже новая песня?

– Тоже.

– И тоже чужая?
– спрашивает он.

– Тоже чужая...

Мальчик говорит: - Попробуй вспомнить колыбельную, которую тебе-пела мама.

– Так и вертится на уме, - оправдываюсь я, - но пропеть ее мне что-то мешает... Не ты ли?..

– Что значит "чао"1?

– Чао - значит прощай. Это по-итальянски.

– Что ж, Левой, чао!
– насмешливо улыбаясь, говорит мое детство и этим ужасно меня злит.

Но мальчик действительно готов удалиться.

– Я хочу почаще с тобою встречаться, - говорю ему, присмирев.-При тебе на душе как-то легче. Прошу тебя, вспоминай меня и навещай по возможности чаще.

Он повторяет: - Чао, Левой.

– Стучат в дверь. Открой, пожалуйста.

– Не могу, - отказывается мальчик.- Я ведь твое прошлое. Я только воспоминание, как мне открыть дверь?

– Ах, ленивец!
– грожу я ему пальцем.

– А в лошадки ты со мной так и не поиграл, - говорит он и опять пытается ущипнуть меня.