Сидни Чемберс и кошмары ночи
Шрифт:
— Приехал поинтересоваться у вас о пожаре.
Абигайл отвернулась, видимо воображая, что если не станет на него смотреть, то он исчезнет.
— Не имею к нему никакого отношения.
— Я не утверждаю, что подожгли вы.
— Гари тоже не поджигал.
— Знаю.
Она бросила на священника быстрый взгляд и произнесла:
— Кто-то подбросил канистру из-под бензина, чтобы подумали на него.
— Не сомневаюсь. А еще хочу поговорить с вами о фотографе Дэниеле Мардене.
— Извращенец.
— Не уверен.
— Откуда вам знать? Вы священник. Хотя Гари утверждает, что такой же испорченный, как все. Вы тоже за мной подглядывали.
— Полагаете,
Абигайл достала сигарету.
— Да ладно вам…
— Я спрашиваю, потому что вы ходили фотографироваться к Дэниелу Мардену, причем чтобы об этом никто не знал.
— Вам-то какое дело?
— И ходили не один раз. Я прав?
Она выпустила дым чуть не в лицо Сидни.
— Ну и что?
— Хотели стать моделью в Лондоне и просили его помочь?
— В этом нет ничего плохого.
— Дэниел говорил, что собирается делать с вашими снимками?
— Показать кое-каким людям, посмотреть, не заинтересуются ли они. Но потом ни ответа, ни привета, и я снова заглянула узнать, как дела.
— Что тогда произошло?
— Это вас не касается.
— Но может коснуться.
— В каком смысле?
— Вы предложили ему нечто большее, если он постарается и все-таки поможет вам.
— О чем вы?
— Не притворяйтесь, Абигайл, мы это оба знаем. Но Дэниел Марден уперся, и вы решили, что надо что-то предпринять.
— Я не поджигала его студию, если вы на это намекаете.
— Я вас не подозреваю, мисс Редмонд. Имею в виду нечто иное.
Вернувшись в приходской дом, Сидни обрадовался, увидев, что пришло письмо из Германии. Хильдегарда наконец ответила, и это было хорошим предзнаменованием.
Берлин
14 сентября 1957 г.
Дорогой друг!
Надеюсь, вы приедете после Рождества. Может, это даже войдет у нас в традицию? Я бы хотела, потому что всегда рада видеть вас. У меня все нормально. Жаль, что мы мало встречаемся. Думаю, теперь моя очередь приехать к вам, и скоро я нанесу ответный визит в Гранчестер. Нельзя позволять прошлому губить настоящее. Таков один из уроков войны. Она давно закончилась. А поскольку вы будете там со мной, я могу быть сильной. Все намного проще, если вы рядом…
Сидни тоже скучал по Хильдегарде, но, позволив себе лишь на несколько минут предаться романтическим мечтаниям, решил, что ему надо снова встретиться с Марденом.
— Я думал, что в прошлый раз мы уже все обсудили, — произнес фотограф. Он был в пижаме, а поверх нее в старом халате с пейслийским узором в виде турецких огурцов. — Нет, я не валялся весь день в постели, если вы это заподозрили. Встал пораньше, чтобы поснимать. Начал работу над собственным проектом — восход.
— Понимаю.
— Это будет портрет Британии. Но не столько о тех, кто встал и кто ложится спать, а об улицах в час безмолвия, в промежутке между одним и другим. В час, когда вокруг ни души. Я люблю это время. Все замерло, в статике, но чувствуется, что покой в любой момент может быть нарушен. Он хрупок и недолговечен, а воздух наполнен голубовато-серым светом, нельзя понять, то ли это день, то ли ночь.
Сидни вспомнил это время суток на войне. На склонах к востоку от города под Камонским гребнем застыли танки. Ночь была теплая и тихая, но на рассвете на них обрушился минометный и артиллерийский огонь. Их батальон получил задачу атаковать Лутен-Вуд. И несмотря на красоту восхода среди французских
— Как будто глядеть на мир, когда больше никто не смотрит, — продолжил Марден. — Все неопределенно, и никого нет. Призраки исчезли, а новые люди еще не появились. Я пользуюсь маленьким аппаратом «минокс», о котором рассказывал. Могу делать снимки так, что об этом никто не заподозрит, точно я свалился из космоса. Именно этого эффекта я добиваюсь: представить мир таким, словно его впервые открыли.
Сидни, прежде чем ответить, немного подумал:
— Мне кажется, мы с вами оба пытаемся делать нечто сходное: вы просите людей замереть и посмотреть, я — остановиться и помолчать.
Дэниел Марден не спешил развивать мысль. Сидни понял, что явился в неподходящее время.
— Прошу прощения, что ворвался к вам и причинил беспокойство.
— Я собирался поспать. Работа на сегодняшний день сделана. И вот не могу найти сигару. Полагаю, вы пришли, чтобы задать мне несколько вопросов?
— Мне очень жаль, Дэниел, но я пришел к выводу, что вы специально подожгли свою студию.
Фотограф никак не показал, что слова священника произвели на него впечатление.
— Я предполагал, что ваша мысль может развиваться в данном направлении. Это единственное убедительное объяснение ваших визитов. Я не настолько тщеславен, чтобы надеяться, будто вы приходите послушать мои воспоминания.
— Хотя это тоже было забавно.
— Я предпочитаю картинки, — заявил Марден. — У слов не такие возможности. «Satis verborum» — вот мой девиз. Я говорил вам, когда вы приходили в первый раз.
— Да. «Довольно слов».
— А вот вы, похоже, на слова не скупитесь.
— В этом моя ошибка. Священник всегда должен начинать с молчания.
— Следовательно, вы не вполне справляетесь со своей работой.
— Однако в данном случае я пришел к вам не в роли священника. Надеюсь, вы признаетесь, что совершили поджог, дело будет закрыто, и все смогут продолжать спокойно жить.
— Боюсь, вас ждет разочарование. Если вы все-таки попытаетесь доказать, что поджог совершен мною, несмотря на то что я во время пожара находился в Лондоне, я всегда могу сослаться на неосторожность или свалить вину на алкоголь. Нет оснований предполагать, что деяние было умышленным.
— Но зачем вы это сделали? — спросил Сидни. — Из-за Абигайл?
— Интригующее замечание. — Марден старался сохранить равнодушный вид.
— Наверное, Абигайл Редмонд чем-то вам пригрозила. Например, рассказать своему дружку о том, что произошло между вами. А если ничего не происходило, то выдумать. Ее отец уже предупреждал Бенсона, Гари Белл не испытывает к вам дружеских чувств. Поэтому Абигайл понимала, что преимущества на ее стороне, если…