Сидящие у рва
Шрифт:
Уггам слегка приподнял голову. Руки и ноги его были привязаны к деревянному решетчатому помосту. А над помостом стоял Хуараго и улыбался своей самой мерзкой ухмылкой.
— Ты слышишь меня, бывший правитель Хатабатмы и всей Долины Зеркальных Озер? — спросил Хуараго, приблизив лицо так, что Уггам мог бы достать его плевком.
Уггам с трудом шевельнул разбитыми губами:
— Слышу, бывший доносчик Хуараго…
Хуараго улыбнулся шире.
— Хатабатма будет разрушена до основания. Сейчас
Уггам снова закрыл глаз.
— Хорошо, что он погиб, — прошептал Уггам.
— Он жив, — отозвался Хуараго. — Я спас его, вытащив из подземелья.
— Ты… Ты хуже, чем Маттуахаг.
— Нет, лучше. Я жив, а Маттуахагу конец. Как и тебе. Прощай, Уггам.
ХАТУАРА
В храме Аххумана шла неурочная молитва — монахи уже несколько часов подряд, стоя на коленях у главного алтаря, возносили богу-строителю молитвы о спасении. Сам Маттуахаг велел начать эту бесконечную службу, когда первые хуссарабы появились под стенами Хатуары.
Над Верхним городом, казалось, стоял многоголосый шепот: молились и в храме Амма, и в храме Хуаммы, и в десятках других храмов. Во дворах не было видно ни единой живой души. Даже служители, евнухи и рабы примкнули к монахам.
В Нижнем городе было шумно от десятков тысяч беженцев: они стеклись сюда со всей северной части Зеркальной долины. Воинов среди них было немного, по большей части это были старики, женщины и дети. Они забили все постоялые дворы, рядами лежали прямо на узких улочках, головами к стенам. Многие были больны.
Их обходили монахи-врачеватели. Лили воду в горящие рты из узкогорлых кувшинов.
Маттуахаг в сопровождении двух настоятелей ехал в закрытой повозке. Выехав из Верхнего города, Маттуахаг украдкой выглянул в занавешенное окошко и удивился, что у стены не было нищих: обычно они сидели здесь числом в несколько десятков.
Один из сопровождавших — настоятель храма Аххи — тихо сказал:
— Безногие разбежались. Слепые попрятались. Глухонемые разнесли дурные вести…
Маттуахаг покосился на него, но промолчал.
Перед повозкой шла процессия: монахи звенели бубенцами, привязанными к щиколоткам, били колотушками в миниатюрные бубны. Один держал над собой святой знак в виде Кирки Аххумана; еще несколько монахов, положив на плечи жерди, несли сундуки с дарами.
Маттуахаг отправился на переговоры с хуссарабами, осадившими город.
С надворотных башен уже трубили в горны и кричали зычными голосами стражники, предупреждая о посольстве.
Процессия остановилась перед воротами. Стражники снова прокричали о посольстве, и Маттуахаг, приоткрыв
Их ожидали. Небольшой конный отряд хуссарабов в мохнатых шапках с позолоченными рогами — телохранители Кангура — стоял в ложбине, на полпути между крепостными стенами и хуссарабским лагерем. Процессия двинулась к ним, и через минуту всадники окружили их. Так — под конвоем — Маттуахаг въехал в огороженный земляным валом лагерь.
Здесь ему приказали выйти из повозки. Косясь по сторонам, Маттуахаг спрыгнул на землю, потоптался. Потом обратился к хуссарабу, который казался одетым богаче других:
— Веди меня к Кангуру-Орлу!
Он сказал это на языке Гор, повторил на языке Равнины. И приосанился, ожидая ответа.
Хуссараб внезапно поднял плеть — и Маттуахаг взвизгнул от обжигающей боли: плеть едва не задела ему глаз. Настоятели попятились назад, к повозке; один из них упал. Хуссарабы захохотали — весело, искренне, широко разевая рты.
— Я — верховный жрец, правитель святой Хатуары, Маттуахаг! — прорычал Маттуахаг, пошатываясь от боли и звона в голове. — Я должен увидеть Кангура!
— Кангур-богатырь занят, — процедил сквозь зубы другой всадник на чистейшем аххумском наречии. — Он чистит лошадь.
— Он… Что?..
— Чистит свою боевую лошадь, — повторил хуссараб. — Ты будешь ждать здесь. Твоих монахов отведут в палатку.
Маттуахаг в недоумении огляделся. Поймал такие же недоуменные взгляды жрецов. И решил уточнить:
— Может быть, ты не понял? Мы хотим говорить с полководцем Кангуром. У нас есть предложения…
Но тут хуссараб снова поднял плеть и Маттуахаг замолк.
Все, что происходило дальше, казалось ему похожим на сон. На очень дурной сон.
Монахов и настоятелей погнали куда-то в глубину лагеря самым постыдным образом, чуть ли не бегом. Самому Маттуахагу запретили двигаться с места. Он даже не решился присесть, хотя ноги едва держали его, и рана на лице кровоточила.
Солнце пекло, но Маттуахаг не мог прикрыть голову; хотелось пить, но он терпел. Он решил, что терпение сейчас — его главное оружие. Пусть знают варвары, что такое сила духа верховного жреца.
Но время шло. Стражники, отпустив коней, сели неподалеку в кружок и завыли. Наверное, этот вой был их песней — долгой, заунывной, то угрожающей, то жалобной.
В голове Маттуахага мутилось. Солнце, жажда, воющие голоса — все смешалось, и хотелось лишь упасть и закрыть глаза.
Солнце уже клонилось к западному хребту, когда сильные руки встряхнули Маттуахага и бросили в пыль. Он приподнял голову, в кровавом мареве разглядел жуткое лицо с синим лоснящимся черепом и развевающимися по ветру усами.