Сидящие у рва
Шрифт:
— Я устал, — сказал он.
Аттарх мягко разжал его пальцы, взял кинжал и спрятал в ножны.
— Я понесу тебя.
Он поднял Аххаггида на руки, и в этот момент перед ним как изпод земли возникла странная фигура. Схенти вместо штанов, накидка с капюшоном, как у нуаннийского монаха, и воинская рубаха с латами под накидкой.
— Здравствуй, Аттарх… Не узнаешь своего командира?
Аттарх вгляделся… Мальчишка выскользнул у него из рук и, оказавшись на земле, спрятался за его ногу.
— Маан… Тысячник Маан? — Аттарх попытался отдать честь, но тут же
— Опасная прогулка, — покачал головой Маан. — Вдвоем… С царевичем… по чужому городу.
Он шутливо поклонился Аххаггиду:
— Малыш! Ты достоин другого обращения. Я прикажу нести тебя на носилках.
— Нет, Маан, — Аттарх взял наследника за руку. — Я не могу отдать тебе мальчика.
Маан усмехнулся:
— Даже если я прикажу?..
Он обернулся, и сейчас же из переулков появилось несколько человек; они были одеты по-нуаннийски, но клинки в руках и выправка выдавали в них солдат.
— Возьмите их обоих. Старого можете прирезать и спустить в канал. А царевич… О! Он послужит нам ключиком к любым дверям!
Хаммар глядел в огонь. Напротив него, хорошо освещаемый пламенем очага, сидел его сын Аммарах.
— Мы насовсем уходим из Нуанны, отец? — спросил Аммарах.
Хаммар промолчал, потом, оторвав взгляд от очага, вздохнул:
— О такой ли старости я мечтал, сын?.. Я думал, что проведу остаток дней в тепле и неге, а ты, моя кровь, будешь заботиться обо мне… Но вот мы в конце пути. И что же?..
Хаммар покачал головой.
— Почему мы уходим, отец? — настойчиво повторил Аммарах.
— Ты слишком молод, — сказал Хаммар. — Ты думаешь, что мы на вершине, а мы — во рву. Да, во рву, откуда нет выхода…
Аммарах непонимающе глядел на него. Хаммар снова вздохнул:
— Да, сегодня, перед тем, как свершилась тризна по Берсею, ко мне привели послов. Тайных, секретных послов. Я даже не знаю, как они оказались здесь… — Хаммар вытащил из-за пазухи небольшой кусок пергамента, в пятнах, захватанный не одним десятком рук. Протянул его Аммараху. — Вот. Они вручили мне это послание.
Аммарах взял письмо, развернул, пробежал неровные столбцы выцветшего иератического текста: письмо было написано на «народном» языке Гор.
— Что это?.. Нам предлагают стать данниками? Воинами вспомогательных отрядов степняков? Водить на водопой их лошадей и свежевать баранов?..
— Именно, — Хаммар кивнул, взял пергамент, свернул и снова сунул за пазуху. — Это, как сказали послы, обычное предложение хуссарабов. Условия — символическая фигура; это письмо они передают всякий раз, когда приходят впервые. Если последует согласие — возможно, все обойдется, хуссарабы возьмут дань и пленников и уйдут. Может быть даже, все обойдется еще легче: пришлют своих численников и надолго исчезнут. А если последует отказ — будет война.
— Что ты говоришь? — Аммарах привскочил. — Грязные, вонючие степняки осмеливаются диктовать тебе свои условия, написанные на старом куске пергамента…
— Я знаю, что говорю! — оборвал его Хаммар. — Этот грязный кусок пергамента
Аммарах отшатнулся и побледнел:
— Неужели… Ушаган пал?
Хаммар снова сгорбился. Помедлил:
— Не знаю. Вестей нет давным-давно. Обоз Музаггара погиб, в Долине Зеркальных Озер хозяйничают хуссарабы… Из Хатуары, из храма Встречи, вывезли священные статуи двух богов и отправили куда-то на север, в дикие хуссарабские степи…
Аммарах вскочил:
— Я не понимаю тебя, отец! Враг — в сердце Аххума!..
Хаммар тоже поднялся:
— Да. Враг в сердце Аххума. Враг и здесь, Аммарах. Под знамена степняков переходят целые отряды. Мы должны уходить. Но не на север, как ты думаешь, нет — для новой войны у нас уже просто не хватит сил. На юг. Я распорядился загрузить корабли в Азамбо, — казна, архивы, сокровища — будут спасены. Армию тоже надо спасти — то, что еще возможно…
Аммарах выкрикнул в гневе:
— Сюда! Все сюда! Предательство!.. — и получил удар в лоб увесистым жезлом военачальника.
Он отшатнулся, брызнула кровь; в шатер вбежали ординарец и стражники.
— Обезоружить его! — крикнул Хаммар, указав жезлом на сына. — Связать и кинуть в повозку. Он обезумел!..
— Отец! Ты предатель! Предатель!.. — кричал Аммарах, вырываясь; трое отборных воина агемы едва удерживали его.
— Замолчи! — рявкнул Хаммар. — Замолчи, или я велю заткнуть тебе рот!..
Он кивнул стражникам; на голову Аммараха накинули его собственный плащ и связали узлом. Аммарах еще выкрикивал что-то, но все глуше и глуше. Его почти вынесли из шатра.
ТУМАННЫЕ ГОРЫ
Два брата сделали шаг и другой. На миг их плечи соприкоснулись.
— Взгляни туда, брат, — Намухха показал на восточный берег, залитый дымом пожарищ. Бесконечными вереницами по дорогам, от одних пепелищ к другим передвигались толпы людей. Беженцы и дезертиры, воинские отряды, еще осененные гордыми черно-белыми стягами; стада овец; бесчисленные повозки, запряженные быками, мулами и ослами. Дым то заволакивал их, то, сносимый ветрами, вновь приоткрывал.
— Я вижу, — сказал Аххуман. — Они боятся, брат. Что поделать, они — дети выживших.
— Все мы — дети выживших, — немедленно отозвался Намухха. — Но то, что творится сейчас… Мне это не нравится, брат. Куда они бегут?..
— Им страшно не само грядущее, — страшно ожидание грядущего.
Они не могут ждать — и потому убегают. Ты же знаешь. Ужас впитан ими с молоком матерей, но они не чувствуют его. Ужас таится, переползая из поколения в поколение, оставаясь незаметным. А потом, в один прекрасный день, ни с того ни с сего он просыпается… Это память их предков о тебе, брат. Но беда в том, что сами они не хотят помнить о пережитых бедствиях, не хотят — и не помнят. А значит, ничему и не учатся.