Сидящие у рва
Шрифт:
Воины ворвались в монастырь и многих убили. А почему ты спрашиваешь?
Вместо ответа Ар-Угай обернулся к шатру каана и крикнул:
— Аиз!
Старая Аиз будто ждала: сейчас же выбежала из шатра, вытирая покрасневшие от слез впалые глаза.
— Подойди сюда, Аиз. Расскажи нам о своей дочке, которую украли белые монахи.
Аиз вошла в круг, сложила руки под обвислой грудью и сказала:
— Наша дочь Айгуз уплыла. Так мне сказал потом Урза, когда вернулся из похода. Перед тем, как наши воины ворвались в монастырь, кто-то из них взял нашу крошку и бежал с острова
— Ты слышал об этом, Шаат-туур? — спросил Ар-Угай.
Шаат-туур погладил длинную редкую бороду.
— Я кое-что слышал, да.
— Что ты хочешь сказать, Ар-Угай? — набычился Камда. — Что Айгуз жива?
Темники, как по команде, зацокали языками и закачали головами.
Лишь Кангур-Орел не двинулся:
— Ар-Угай прав. Айгуз жива. Давным-давно в Аххуме служит нам человек по имени Хуар-Раго. Он рассказал мне, что двадцать четыре года назад в городе Кей-ту выловили плот. На нем нашли умирающего монаха и девочку-сосунка.
Темники заволновались.
— Эту девочку аххумский царь взял себе в дочери. Она выросла и стала женой Аххага-царя — того, который завоевал Равнину.
— А великий Богда знал об этом? — спросил Камда.
— Знал, — ответил Ар-Угай. — И я тоже знал.
Темники загомонили все разом, но Камда перекрыл шум:
— Как ее зовут?
— Монахи назвали ее Домел-Ла, что означало «маленькая госпожа». Сейчас она в Нуанне — том городе, где аххумы остановили войска.
Аиз ушла, и курул продолжался. Темники продолжали сидеть у костра, то переговариваясь, то надолго умолкая. Вокруг было по — прежнему тихо, казалось, что весь лагерь опустел, хотя это было не так.
Наконец Ар-Угай встал, подошел к Угде, и опустился перед ним на колени. Угда, сладко спавший, свесив голову на пухлую грудь, проснулся и в недоумении захлопал глазами.
— Теперь, по закону Тамды, ты — наш великий каан!
Все темники сделали то же самое — пали ниц к ногам Угды, который испуганно втянул голову в плечи.
— Ты наш каан, и будешь править нами. С нашей помощью, — добавил Ар-Угай, поднимаясь с колен. — Но войска поведет дочь Богды Айгуз, ибо такова воля тех, кто повелевает всеми нами…
Ты согласен, великий каан?
Угда повертел головой, одышливо сопя. Почмокал, сунув палец в рот. И наконец кивнул.
Но внезапно вскочил Кангур, и лицо его было темным от гнева.
— Не бывало в степи, чтобы войско в поход вела женщина! — сказал он. — Не бывало в степи, чтобы великий каан не владел собой!..
— Не бывало, — согласно кивнул Ар-Угай. — Но будет.
Щелкнула тетива. Железный арбалетный болт прошел сквозь Кангура, как сквозь мишень из тростника. Кангур еще стоял, изумленно открыв рот, и длинные витые усы его полоскал поднявшийся ветерок, а все уже оборачивались, глядя на Верную Собаку, державшего в руках арбалет, и на плотный ряд воинов, поднявшихся из темной травы и окруживших курул со всех сторон.
Кангур опустился на землю так же внезапно, как и вскочил.
Только рука его, вытянувшись, почти достала костра, и задымилась меховая опушка рукава, и запахло горелым
— Неплохая игрушка, стреляющая железом, — сказал Ар-Угай. — Я привез эти штуки, называемые «самострелы», из Ушагана… — он повернулся в воинам:
— Уберите его, — и кивнул на Кангура.
Воины вышли из тьмы, вошли в круг света, и за ноги оттащили тело Кангура.
— Кто еще несогласен с курулом? — спросил Ар-Угай, обведя взглядом темников. Они молчали, понурив головы. Верная Собака встал рядом с Ар-Угаем, и его ухмылка не предвещала несогласному ничего хорошего.
— Я сам поеду в Нуанну, найду Айгуз и привезу ее вам. А пока я не вернусь, вы будете исполнять приказы каана… И Верной Собаки.
Он присел на корточки напротив Угды и строго сказал:
— Ты — великий каан!
— Я — великий каан… — повторил Угда, и вдруг улыбнулся. Но в следующее мгновенье его лицо снова приняло озабоченное выражение:
— А как же Богда?..
— Ты дурак! — торжественно и медленно сказал Ар-Угай. — Но великому каану можно быть глупым. Так?
Он повернулся к темникам. Темники с готовностью закивали.
НУАННА
В городе было непривычно многолюдно: давно уже в Нуанне не было такого столпотворения на улицах, в последнее время жители вообще старались пореже выходить из дому, и даже во все времена оживленный Старый базар затихал.
Но когда аххумы стали покидать город, его улицы ожили.
Неприметный дервиш в обычном одеянии неторопливо шествовал по улицам. Время от времени останавливался: на углу — возле нищего, на другом — возле водоноса, на третьем — вместе с небольшой толпой, глазеющей на ручных обезьян.
Дервиш был маленького роста даже по нуаннийским меркам, слишком тщедушным — даже для бродячего аскета.
Могло бы показаться, что он передвигается по городу беспорядочно; на самом деле, он просто получал нужные сведения и шел к своей цели.
Цель привела его к восточной окраине, застроенной двух- и трехэтажными домами. В этих домах, которые лепились друг к другу и вытягивались вверх сами собой, обитали те, у кого не было возможности жить своим домом. Они покупали небольшой участок плоской крыши и выстраивали на нем что-то вроде домика с окошком. К этому домику прилеплялись другие, а их крыши, в свою очередь, начинали служить тем, кто еще беднее. На крышах третьего этажа тоже обитали люди — но уже не в глинобитных стенах; здесь можно было возвести лишь подобие шалашей из тростника, обмазанного глиной.
Разнообразные лестницы лепились к стенам домов; каждый из жильцов стремился обзавестись собственной лестницей, поскольку за пользование общей требовалось платить. Лестницы были крытыми и открытыми, с перильцами и без, из сырцового кирпича, из того же тростника, а то и веревочные. Иные же из верхних жильцов и вовсе обходились без лестницы, спускаясь и поднимаясь с помощью веревки, или даже дерева, специально с этой целью выращенного впритык к дому; впрочем, поскольку такие деревья грозили со временем обрушить все строение, нижние жильцы, как правило, стремились выкупить дерево у хозяев и спилить его.