Сидящие у рва
Шрифт:
Махур бредил, полузакрыв глаза, а позади него вставали тени в серых пыльных одеяниях до пят, тени покачивались и нашептывали в уши писца то, что он желал слышать: «Ты будешь великим правителем величайшей державы. Махур Великий, Махур — повелитель звезд… У тебя будут пятьсот жен и наложниц, самых прелестных женщин мира… Они будут ласкать тебя каждую ночь… каждую ночь…».
Почему-то дальше этой сладостно-щемящей картины воображение Махура не шло. Он погружался в экстаз и забывал обо всем на свете.
А напрасно. Потому что однажды тот, кто
— Возьми пергамент… Пиши…
Махур, так и не выйдя из транса, послушно придвинул к себе пергамент и окунул в чернильницу тростниковое перо.
— Я, великий царь, повелитель Аххума, Киатты, Тао, Наталя, Нуана и всей Равнины Дождей, Туманных гор и сопредельных стран, Аххаг Первый, названный Великим…
Рука Махура задрожала, он поднял в потолок бессмысленный взгляд.
— В чем дело, писец?
— Титул Великого царя… Он пишется не так…
— Пиши так, как надо. Написал? Дальше. «Беспокоясь за державу, созданную нами и храбрыми воинами объединенных аххумских племен, я объявляю, что нынешнее состояние нашего здоровья не позволяет нам управлять столь обширным государством…» Голос того, кто стоял позади Махура, был строгим, но бесстрастным по отношению к смыслу. Махуру казалось, что с ним говорит сам царь, или, точнее — царь через некоего бесплотного посредника, вроде того голоса, который бывает слышен в подземельях дворца. Махур старательно выводил тайные знаки высшей фадды, почти не вдумываясь в смысл. Но последнее — о том, что управление армией и Нуанной временно передается царице Домелле — дошло до его сознания. Писец остановился во второй раз, но не успел ничего сказать: что-то тяжелое так крепко сдавило его шею, что у него потемнело в глазах. Махур опомнился и торопливо закончил запись.
— Сделай еще две копии. И побыстрее. Да найди пергамент получше!
Махур быстро исполнил поручение.
Таинственный посланник подождал, пока высохнут письмена, приказал:
— Сделай свитки так, как обычно.
Махур понял и свернул пергамент так, как если бы послание было важной государственной бумагой.
— Воск!
Махур запечатал первый свиток. Тотчас же незнакомец забрал его и приложил к воску перстень с печатью. Точно так же он поступил и с другими двумя.
И тут Махур проявил неожиданную резвость. Он внезапно нырнул под каменную столешницу. Дальнейшее произошло еще быстрее: когда незнакомец в сером сунулся следом, было уже поздно.
Махур исчез. В каменном полу темнела кованная железная дверца, наглухо запертая изнутри.
Незнакомец выругался по-алабарски.
Что-то происходило в Нуанне и окрестных гарнизонах. Это тайное движение, не оформившееся в целенаправленные, ясные действия, пока еще не были замечены во дворце. Неясные донесения агентов Маана оставляли темника равнодушным: он был занят более важными делами.
С северо-запада, по глубокому
Из называли «медными котлами», поскольку пищу — баранину и конину — кочевники варили в огромных медных котлах.
Они миновали стороной земли намутцев и приближались к северным границам Империи.
Маана тревожили эти сообщения и он полагал, что в ближайшее время придется выслать в район каньона сильный отряд.
Беда, однако, была в том, что совет тысячников, который должен был в отсутствие высших командиров руководить войсками, упорно не желал выполнять приказания Маана. Для боевых заслуженных офицеров Маан был выскочкой, придворным холопом, сотником с сомнительным боевым прошлым.
В гарнизонах вокруг столицы было сосредоточено около двенадцати тысяч тяжеловооруженных солдат, и около трех тысяч всадников. Еще восемь тысяч составляли легковооруженные союзники — арлийские пращники и лучники, копейщики-алабарцы, и вспомогательные части, состоявшие в основном из таосцев и представителей мелких племен Равнины.
Совет тысячников состоял из десяти тысячников и пяти полутысячников. Других высших командиров в столице не было.
Гарнизон нес караульную службу у городских ворот, патрулировал улицы Нуанны по ночам, и солдаты постепенно отвыкали от жесткой боевой дисциплины.
Все это прекрасно понимали тысячники, но не спешили собирать совет. А приказы Маана, которые он предпочитал отдавать письменно, выполнялись лишь для вида.
Пятнадцать командиров — членов совета — знали по слухам о болезни Аххага, знали об исчезновении многих людей, которых привыкли видеть в свите царя, и которым привыкли доверять. Но приступить к каким-то действиям лишь на основании слухов они не могли, тем более, что Аххаг не изъявлял желания собрать совет и не появлялся в войсках с тех пор, как поселился во дворце.
Приближалось время великого жертвоприношения. Крисс почувствовал это по тому, что в зале добавилось светильников, и стражи-жрецы теперь ни на минуту не покидали пленников.
Теперь, когда чувство реальности вернулось к нему, он уже знал, что последней жертвы — Домеллы и наследника — здесь еще нет. Значит, что-то мешало Аххагу. Быть может, друзья Крисса и Хируана, оставшиеся на свободе, пытаются защитить царицу?
Крисс не знал об их планах, но смутная надежда тлела в его истерзанном теле.
Он ни слова не говорил Ашуагу, опасаясь выдать себя жрецам, но мог говорить с ним глазами. И он знал, что кроме Ашуага, от чар жрецов свободен Хируан, умевший защитить свой разум от магии.
Еще один пленник, которого Крисс увидел лишь мельком, был прикован в одной из самых дальних ниш и не подавал признаков жизни. То ли был жестоко избит, то ли усыплен большой дозой магического зелья.
Через какое-то время Ашуаг одними губами назвал имя нового пленника. Это был тысячник Даггар из гвардии Нгара.