Сигнал из космоса
Шрифт:
— Не считаете ли вы, господин профессор, — воскликнул он, показывая на аппаратуру,- что нам следовало бы кое-что об этом рассказать и господину Янеку? Господина Янека явно интересуют наши аппараты, и, кроме того, он, наверное, удивляется, по какому поводу мы его пригласили и… Нет, нет! Ему нужно рассказать обязательно!
Припертый таким образом к стене, я уже не мог сказать "нет", не обидев Янека. "Ну, хорошо, чтобы доставить вам удовольствие, Крюгер…" Я согласился крайне неохотно.
Окрыленный вином и собственным воодушевлением, Крюгер тотчас же наклонился к Янеку и начал в общих чертах рассказывать ему о нашем открытии. Глаза его сверкали, он размахивал руками, в общем находился
Янек слушал молча, ни один мускул на его лице не дрогнул. На него вино не оказало ни малейшего действия.
Когда Крюгер заключил торжествующим вопросом: "Что вы на все это скажете, господин Янек?", Янек покачал головой и рот его искривила злая ухмылка — совсем как волк, оскаливший зубы.
— Я не верить, — проговорил он резко, — все это только сказки для детей.
От звука его голоса у меня по спине пробежал холодок. Крюгер застыл на месте с разинутым ртом.
— Но… господин Янек…
— Я кое-что другое знать про людей! — перебил его Янек, на этот раз почти с гневом.- Мне нечего рассказывать!
Его лицо в ту минуту сделалось настолько злым, что можно было испугаться. Он бросал на меня и на Крюгера мрачные взгляды, по видимому, решал, стоит ли продолжать с нами этот разговор, а затем, как бы решившись, заговорил, весь кипя яростью:
— Хорошо! Я вам рассказать. Никому другому не говорил. Но вы меня пригласить, вином угощать, чтобы поверить в сказки. Нет! Я вам сказать теперь правду!..
К нашему великому замешательству, им овладело что-то похожее на приступ бешенства. Он сорвал с себя свой расползающийся по швам пиджак и спустил с плеча рубашку. Темная кожа на плече и спине была обезображена глубокими рубцами и темными полосами.
— Вот! Вы смотреть! Вот правда! Война и смерть, и человек как лютый зверь! Вот правда! — выкрикивал он в исступлении.
И Янек на ломаном немецком языке рассказал нам свою историю, вернее, швырнул нам ее в лицо, скрежеща зубами.
Он только поступил в технический институт, как разразилась война. В окрестностях Белграда — он особо подчеркнул нам свою сербскую, а не итальянскую национальность, его вместе с многими другими схватили немцы, погрузили, как скот, в товарный вагон и отправили в Германию — на принудительные работы. Некоторое время он работал на фабрике под Берлином. Вскоре его заподозрили в том, что он причастен к подпольному движению или группе Сопротивления. Я почти уверен, что подозрение было неосновательно. Но кто в те времена стал бы доискиваться справедливости, если речь шла о представителе "неполноценной" расы, занятом на принудительных работах? Он угодил в концентрационный лагерь. Чудовищный ужас, с которым он там столкнулся лицом к лицу… истязания, пытки, казни… впрочем, это уже хорошо известно! Правда, его могучее тело все вынесло, но в душе что-то надломилось. Он больше никого и ничего не любил, ни во что не верил, ни на что не надеялся. Безрадостное прозябание-вот единственное, что ему осталось в жизни. По окончании войны он имел возможность по желанию
— Вот-правда!-заключил он с жестом презрения и выпил вина.
Мы, смущенные, молчали. У Крюгера было такое выражение лица, будто он вот-вот расплачется. Мне же вдруг показалось, что на чердаке стало темнее, что за покрытыми паутиной балками притаились враждебные тени. Антенна и аппараты, посредством которых мы получили послание со звезд, — на прежних местах, но Янек снова вернул нас из звездных высей к Земле с ее мраком, с ее ужасами. Контраст получился настолько жестокий, что спазма сжала мне горло и меня охватило предчувствие неминуемой беды, предчувствие, волей случая оправдавшееся еще в тот же вечер.
— Но, господин Янек… Поверьте нам, что лично мы оба…-нашел я наконец силы выговорить.
Янек оглядел меня прищуренными глазами.
— Ваш друг тоже из таких. Я хорошо знать этих людей,сказал он насмешливо.
— Какой еще друг? — спросил я, ничего не понимая.
— Ваш друг из аптеки,-пояснил Янек.- Он все время ходить вокруг. И сегодня вечером я его видеть, как он ходить за домом…
Обдумывая все это теперь, в спокойном состоянии, я прихожу к выводу, что провизор Киндель и в самом деле мог быть в прошлом одним из шпиков или палачей-истязателей и ныне скрывался в Грюнбахе от заслуженной кары. Но едва ли он когда-нибудь принадлежал к прежней "идейной аристократии", потому что в этом случае при помощи своих единомышленников он сумел бы занять куда более высокий и выгодный пост, чем должность простого аптекаря-провизора, живущего надеждами на скорую смерть своего шефа.
В тот момент я настолько был поражен выпадом Янека, что не сумел ничего возразить и не стал даже объяснять своему собеседнику, что причислять провизора Кинделя к моим друзьям было, мягко выражаясь, преувеличением.
Чтобы сгладить тягостное и мучительное впечатление от сцены с Янеком, я опять налил всем вина и объявил, что в завершение вечера угощу моих гостей превосходным кофе. Крюгер поддержал меня в попытках развеселить Янека и в нарочито веселом тоне предложил ему сигарету:
— Восточный табак, какой курят у вас на родине!
Янек взял сигарету и закурил, глубоко затягиваясь, видимо чтобы немного успокоиться. Он снова стал молчаливым и непроницаемым. Временами его губы складывались в странную, многозначительную улыбку, но она тут же исчезала, и он держал себя так, будто ничего и не было, будто он за весь вечер не сказал ничего особенного. Я все более убеждался, что Крюгер ему гораздо симпатичнее, чем я, и что он больше доверяет ему, чем мне. Под конец он оттаял до такой степени, что вступил с Крюгером в шутливое обсуждение достоинств южных девушек. Настроение как будто выровнялось, и вечер заканчивался в приятной атмосфере.
Было уже за полночь. Я только что включил электрический кофейник, чтобы приготовить обещанный кофе, как вдруг мы услышали шаги на лестнице.
— Что это? — спросил Крюгер дрогнувшим голосом.
Я прислушался. На лице Янека появилось выражение настороженного внимания.
Сегодня, когда я об этом вспоминаю, мне кажется, что едва я услышал звук шагов и скрип ступенек, как тотчас же догадался: вот оно — несчастье. Шаги совсем не походили на осторожную поступь Янека, когда он поднимался к нам в начале вечера. Это были легкие, торопливые шаги человека, который либо убегает от опасности, либо отчаянно спешит. Наконец дверь распахнулась, и на пороге показалась моя жена.