Сигрид Унсет. Королева слова
Шрифт:
Она метала громы и молнии по телефону и яростно печатала на машинке отзывы о труде Марты Стейнсвик. Все это затронуло даже близких Унсет. Вернувшись после посещения Бьеркебека, племянницы Сигрид и Шарлотта получили извещение об отлучении от государственной церкви [444] .
И как это она выкраивала время на «Улава, сына Аудуна» в разгар этой полемики? А ведь Улава ждала непростая судьба. Те, кто заглядывал в ее «светелку», все же могли видеть растущую стопку страниц с характерным почерком. Осенью 1927 года писательница собиралась отправить Улава домой. Она, правда, пока еще не знала как. Она часто задерживала Улава среди своих любимых пейзажей: и у Осло-фьорда, и в Англии. Несчастья и тьма нависали над персонажами. Она заставила Улава чувствовать себя «обнаженным калекой» без своей слабой Ингунн, потому что он не нашел своего пути к Богу. Сигрид Унсет была тверда и безжалостна со своими персонажами, она впивалась в них своим зорким взглядом и без пощады описывала то, что видела. Хуже всех приходилось Эйрику: ветреный и лживый ублюдок, осужденный стать обузой для отца до конца жизни. Писательница без конца возвращалась к теме первородного греха. Возможно, она и сама удивлялась, что перипетии
444
Sigrid Braatoy.
Кристин боролась с двумя главными силами в жизни: чувственными желаниями и стремлением подчиниться воле рода и Бога. История об Улаве сложнее, но оба главных героя абсолютно уверены в своей исключительности. И Кристин, и Улав одареннее других, и оба чувствуют, что должны брать ответственность не только за себя, но и за остальных. Кристин борется за плотскую любовь, за земную жизнь, которые отдаляют ее от Господа. Борьба Улава — это более глубокий и абстрактный конфликт. Сигрид Унсет заставляет Улава бороться со своей собственной душой, и эта битва важнее, чем та, которую Унсет с радостью позволила ему выиграть у Акерсборга. Как у настоящего военного корреспондента, сообщение с места сражения занимает не одну страницу. Герой поднимал секиру Эттарфюльгья {61} , и «сердце Улава смеялось от счастья в груди». И здесь битва шла за род: «Я никогда не слышал, чтобы подобное оружие звенело, если дело не касается рода [445] » {62} . Звенит оно и во имя Господа.
445
Olav Audunsson og hans barn, s. 225.
Потребность в самоутверждении мешает Улаву и его Богу. Так же как и его создательница, Улав борется со своим высокомерием. Велика его мистическая тоска по Богу, но он не в состоянии принять дар милости. Не раньше, чем он признает, что он обычный человек, уступивший своей природе. Улаву приходится пройти долгий и трудный путь, прежде чем на него снизойдет откровение и он увидит свое солнце, своего Господа.
Осень Сигрид Унсет провела на сетере Крекке. После того как она отказалась от идеи отправить Улава к сарацинам, чтобы там он обменял свою свободу на свободу пленного крестоносца, она нащупала наконец путь, по которому он будет идти. Количество страниц, которые она отсылала «дядюшке Мёллеру» в «Аскехауг», постоянно росло. Похоже, два последних тома будут для читателей тяжелыми, даже по весу. Вскоре на станцию Треттен пришла посылка с корректурой. Отправив сыновей в школу — Ханса к монахиням в столицу, а Андерса в среднюю школу в Лиллехаммере, она осталась на сетере Крекке, чтобы спокойно поработать. В сентябре писательница наслаждалась видом ранней снежной бури, которая вступила в битву с осенними красками, и сочиняла новые фразы, мысленно возвращаясь к своим излюбленным пейзажам Осло-фьорда: «На крутом, скалистом, поросшем лесом берегу пестрели кроны деревьев, ветер срывал с берез первые желтые листья. Прибой окантовал белой пеной каждую шхеру, а на островках между серыми голыми скалами виднелась сухая, выжженная солнцем трава» {63} . Такой Упав увидел окружающую природу, приехав к Турхильд [446] . Унсет тщательно выписывала цвета и запахи, подбирала слова, которыми пользовались люди той эпохи. Она создавала образ человека, будто попавшего в плен и искавшего теперь то, от чего бежал. Это большое полотно требовало от нее полной концентрации. Бьеркебек она с полной уверенностью могла оставить на домработниц и водителя. Иногда ей привозили почту. На просьбы вернуться к горячим дебатам, в которых она участвовала ранее, она отвечала резким отказом, как, например, когда получила просьбу от «Общества рабочих Осло» прочитать доклад. Тогда она написала в ответ, что вряд ли когда-либо еще будет выступать с докладами.
446
Olav Audunsson og hans barn, s. 100.
Однако Сигрид Унсет понимала, что этой осенью ей придется сделать исключение. Немецкая писательница Юлиана фон Штокхаузен, путешествуя по Скандинавии, попросила о помощи и личной встрече в связи со своей работой над книгой «О скандинавской душе». Эйлиф Му советовал ей обязательно уделить этому время, поскольку число ее немецких читателей непрерывно растет. И Сигрид Унсет решила ненадолго забыть о своей нелюбви к немцам. Но она не хотела возвращаться ради этого в Бьеркебек, пусть гостья сама поднимется к ней в горы. И Юлиана фон Штокхаузен приехала. Знала ли Сигрид Унсет, насколько популярна она в Германии? Фон Штокхаузен могла передать привет от сотен почитателей.
— Известность меня никогда не привлекала, и меньше всего моя собственная, — холодно отвечала Сигрид Унсет.
Но разве она не испытывает благодарности за то, что ее описание «скандинавской души» читают? Нет, Сигрид Унсет признавала, что испытывает, и все же для нее важнее следовать высоким ценностям, взять крест и нести его. Примером для подражания была Святая Тереза Авильская, один из самых острых умов, которым Бог наделил женщину.
И все же избежать конфронтации не удалось: Сигрид Унсет, очевидно, хотела подчеркнуть свою точку зрения на немецкий милитаризм, когда рассказывала о том, как она дала своему старшему сыну книгу Ремарка «На Западном фронте без перемен». Это задело Юлиану фон Штокхаузен. Разве Сигрид Унсет не знает о том, что немецкая молодежь вынуждена была противостоять французской армии и союзным войскам и что эта книга совершенно неправильно представляет отважную борьбу Германии? После долгих монологов немецкой гостьи «die K"onigin der Berge» {64} больше всего хотелось вернуться
447
Jf. Krane 1970, s. 90.
Когда Сигрид Унсет закончила свой труд, то обнаружила, что написала почти 600 страниц — огромный роман о замкнутом и хмуром человеке, ведущем борьбу с собой, своим окружением и Богом. Человеке, который искал света: «Теперь каждая возносимая молитва была словно прохладная вода из источника, к которому путник припал, чтоб утолить жажду. <…> Теперь же словно отворилась дверь, и в его душу заструились свет и прохлада» [448] {65} . Волновалась ли она о том, как будет воспринят роман после всех религиозных дебатов, в которых она участвовала? Она заставила Улава почувствовать так же сильно, как это чувствовала сама: «Когда Бог сам сошел в мир людей и остался там, как муж среди мужей, то должен был принести меч, а не мир» {66} . Она ссылалась на слова Иисуса Христа из Евангелия от Матфея: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» [449] {67} . Ждала ли она очередного удара меча?
448
Olav Audunsson og hans barn, s. 43.
449
Olav Audunsson og hans barn, s. 41.
Не вызывает сомнений, что все это противоречит ее собственному восприятию Реформации, — так истолковал книги про Улава священник Эйвинд Бергграв. Он считал роман криком души, тоской по освобождающему слову, которое принесла Реформация. Но, возможно, описывая душевные муки Улава и его трудный путь к благодати, Унсет просто искала истину, даже когда противоречила самой себе? Бергграв не единственный, кто отметил: Улав служит убедительным примером того, что добрые дела, труд и молитва — это не обязательно путь к милости Божьей. Писательницу, вероятно, раздражало, что образ Улава можно было интерпретировать как иллюстрацию основного пункта теории Лютера: «вглядеться в Бога», обрести милость Божью можно независимо от остальных занятий.
В литературном приложении к газете «Нью-Йорк таймс» Альфред Кнопф восхищался этим гласом истины из «царства дикой природы» [450] . Читателей поражало ее знание истории. Специалисты сомневались только в одном: насколько правдоподобно то, что Улав и Кристин были до такой степени католиками? Права ли писательница, уделявшая так мало внимания дохристианским традициям? Писатель Ханс Е. Кинк и историк Эдвард Бюлль считали, что она недооценивала влияние языческой культуры, но Сигрид Унсет получила поддержку от своего хорошего друга Фредрика Поске и от историка Халвдана Кута — оба считали, что в средневековой Норвегии католическая церковь была главной этической и религиозной силой [451] . Вторая половина XIII века, когда жил Улав, и первая половина XIV века, когда жила Кристин, были мало исследованы. Сигрид Унсет могла чувствовать себя достаточно уверенно, когда писала о среднем классе — о нем сохранились свидетельства источников и писем. Ни Кристин, ни Улав не принадлежали к низшим слоям общества, о которых почти ничего не было известно. И все же ее взгляды на историю критиковали — хотя теперь ее это мало задевало. То, что «Улав, сын Аудуна» продавался хуже, чем «Кристин, дочь Лавранса», вероятно, было вызвано нежеланием писательницы участвовать в дебатах; кроме того, критика указывала на многие слабые стороны романа: слишком обстоятельные описания, медленное развитие событий, многочисленные отступления от основного сюжета, и самое главное — роман был слишком мрачным. Однако сомнений не возникало: это выдающаяся книга.
450
The Times, 6.2.1930.
451
Edvard Beyer i Cappelens Litteraturhistorie, s. 435.
Торжественное открытие часовни Святого Доминика в октябре в Осло стало для Унсет и своего рода праздником по случаю завершения книги об Улаве. В подарок она преподнесла церкви прекрасную люстру. На церемонию писательница взяла с собой Ханса и свою мать Шарлотту, которая, как это ни удивительно, как раз изучала католическое учение. То, что у свободомыслящей матери появилась потребность, подобно дочери, смиренно преклонить колена, поражало Сигрид Унсет больше, чем кого-либо другого в их семье. Вернувшись после долгого творческого уединения в горах, писательница заметила и другие изменения в своих близких: ее бывший муж Андерс К. Сварстад снова присутствовал в их жизни и встречался не только с Хансом, с которым наконец познакомился. Отец часто забирал сына из школы Святой Суннивы и брал его с собой в мастерскую на улице Габельс-гате, 7. Пока сама Унсет творила на сетере Крекке, восьмилетний сын проводил все выходные с отцом, включая обязательный воскресный обед у тети Сигне, у которой жила бабушка Шарлотта. Общение Сварстада с другими членами семьи никогда не прекращалось, но сейчас стало более тесным, чем раньше. В первую очередь из-за Ханса. Мальчику, оставленному на попечение монахинь, было нелегко следовать строгой дисциплине католической школы.
Сигрид Унсет не могла не заметить, что Ханс восхищается отцом. Он тоже хотел стать художником, а отец считал, что у него есть талант. Мальчик гордо показывал, как уже научился рисовать поражавшие сходством с оригиналом маленькие портреты, не отрывая карандаша от бумаги: кошку, лису, монахиню. Отец подарил ему масляные краски, холст и палитру. И Сигрид Унсет, придававшая такое большое значение семье в своем творчестве, вынуждена была признать, как важно снова пригласить Сварстада на Рождество в Бьеркебек.