Сила слабых. Женщины в истории России (XI-XIX вв.)
Шрифт:
Последние минуты Александры Григорьевны (Муравьевой.— С. К.). Последняя ночь Вавинки — какие воспоминания. Под вечер, когда положили последний камень, я пригласил священника, и отслужили панихиду. Я горько плакал и возвратился в тюрьму; тому уже более двух лет, и теперь когда пишу вам — не могу удержаться от слез. Много ли есть людей на свете, которые имеют подобные воспоминания?» [218]
В Енисейске Фонвизины пробыли недолго, и через год, по усиленным хлопотам родных, их перевели в Красноярск, где они прожили до 1838 года. Ивану Александровичу Фонвизину удалось добиться для семьи брата поселения в Тобольске, городе с лучшим климатом, где прошли все остальные 15 лет их сибирской ссылки. Со временем тобольская
218
РОЛБ, ф. 319, к. 1, ед. хр. 66.
В 1839 году Фонвизин обратился к властям с просьбой перевести его рядовым на Кавказ, но ввиду его «преклонных лет» в этом ему было отказано. Умер, не дождавшись свидания с дочерью, отец Натальи Дмитриевны. Почти совсем ослепла мать. Каждый год она писала прошения властям разрешить ей увидеться с дочерью, пока она окончательно не потеряла зрение. В 1841 году Наталья Дмитриевна отправила Бенкендорфу письмо, в котором обещала не видеться с детьми, если ей позволят приехать на свидание с матерью. Бенкендорф ответил, что «по существующему воспрещению женам государственных преступников выехать из Сибири до смерти их, ходатайство Фонвизиной отклонить». Вскоре мать умерла.
В 1846 году скончался в Тобольске почти на руках Натальи Дмитриевны Вильгельм Кюхельбекер. «Приехали в субботу в день его кончины некоторые товарищи, и была Наталья Дмитриевна, и он тогда скончался» [219] ,— напишет жена Кюхельбекера его сестре. А в 1850 году, когда в тобольский острог привезли сосланных петрашевцев, в том числе Ф. М. Достоевского и С. Ф. Дурова, Фонвизины узнали страшную новость: их старший сын Дмитрий, студент Московского университета, также принадлежал к этому кружку. Наталья Дмитриевна виделась в остроге с Петрашевским, Достоевским и Дуровым, много помогла им, но тревога и беспокойство за сына были для Фонвизиных мучительны [220] . Дмитрий Фонвизин случайно избежал ареста, так как уехал лечиться на юг, хотя бумаги об его аресте уже были подписаны.
219
Декабристы.— Летописи Гос. Лит. музея, кн. 3, с. 185.
220
См.: Житомирская С. В. Встречи декабристов с петрашевцами.— «Литературное наследство», т. 60, кн. 1. См. также: Кайдаш С. Достоевский и Фонвизина.— «Вопросы литературы», 1981, № 5.
В октябре 1850 года он скончался. Через год умер и его брат Михаил. Наталья Дмитриевна писала в этот год Ст. Знаменскому: «Говорят, что время все сглаживает; я не замечаю этого! Если мое горе не так остро и не так жгуче, как в первые минуты, зато оно теперь все более распространяется в моем сердце, сливается со всеми моими чувствами и ощущениями, объемлет все мое существование. Душа так наболела, что мне даже трудно представить себе, чтобы когда-нибудь было иначе. Время исцеляющее других, меня все более и более поражает...» [221]
221
Литературный сборник, изд. ред. «Восточное обозрение». Спб., 1885.
После смерти обоих племянников брат Михаила Александровича начал усиленные хлопоты о разрешении Фонвизиным вернуться — уже не для свидания с родными, которых, кроме него, не осталось, но чтобы посетить дорогие могилы. 18 февраля 1853 года «во всемилостивейшем внимании к преклонным летам братьев Фон-Визиных и одиночеству их после смерти детей и близких» было разрешено супругам Фонвизиным вернуться из Сибири. Они поселились в
Получив это сообщение одновременно с известием о тяжелой болезни брата, Михаил Александрович в сопровождении жандарма поспешно выехал из Тобольска 15 апреля 1853 года, оставив Наталью Дмитриевну для сборов и приведения в порядок дел. Однако брата в живых не застал. Наталья Дмитриевна выехала 4 мая вместе с няней, которая провела с ними все сибирские годы изгнания.
Нельзя без волнения читать карандашные странички путевого дневника Фонвизиной, где она описывает свое прощание с Сибирью и встречу с родиной:
«Сердце невольно сжалось каким-то мрачным предчувствием, и тут опять явилась прежняя тревога, а потом страхи».
«Выехав из Казани, ощутили мы себя уже в настоящей России, несмотря на разные народы и породы людей и лошадей. Продолжая путь, все более и более разочаровывались на счет Отчизны. Не такою я знала ее, не такою думала ее встретить. Российский люд просто бесил меня на каждом шагу — с горем пополам должна была отдать преимущество Сибири и сибирякам. В досаде укоряла российских и дразнила их сибиряками. В Казанской губернии дорога ужас — что за мосты, что за переправы, рытвины, рвы, канавы — так и грозит погибелью...»
«Мне как-то сдается, что Сибирь предназначена быть Америкой в отношении России — разумеется, не теперь, но когда-нибудь, не скоро. У нас где-то сломалась ось на дороге от Нижнего... Дорога не пугала, но появились разные притязания со стороны ямщиков и старост и притеснения со стороны смотрителей — и последнее очарование на счет Родины исчезло».
«Я как-то ожидала чего-то особенного от вида Москвы после 25-летнего изгнания в стране далекой. Между тем не показалось сновидением и въезд в Москву и проезд по городу — ни веселья, ни грусти — а равнодушно как-то как во сне. Я полагаю, что Тобольск увидела бы теперь с большею радостью».
«Я сказала ямщику, чтобы вез нас через бульвар но Мясницкой — хотелось видеть прежний дом — но ямщик попался неудачный — возил, возил и насилу нашел дорогу. Красные ворота первые попались в глаза, потом и Мясницкую проехали, взглянула и на прежний дом, но как-то равнодушно, все как во сне. Проехали ошибкой по Кузнецкому мосту и наконец добрались до Малой Дмитровки в дом покойного брата. Как во сне взошла я и туда — обегала весь дом... обегала и сад — очень хорошенький. Мне хотелось остаться в Москве инкогнито. Вообще я чувствовала себя тут стесненною, сжатою как бы в тисках. К тому же разные являлись чиновники от Закревского (военный генерал-губернатор Москвы.— С. К.) и почти выгоняли из Москвы. Не отдохнувши, пустились мы вечером в путь с московским жандармом на козлах и с букетами цветов в руках».
«Марьино. С Бибиковым и Якушкиным провели весь день... 28-го приехали Тизенгаузены. Рады были мы возвращению нашего старого товарища на родину. О, Господи, возврати пленных наших, как потоки на иссохшую землю!»
Предчувствия не зря стеснили сердце Натальи Дмитриевны: силы ее мужа, подорванные потерей детей и любимого брата, были на исходе. Он прожил на родине лишь год и скончался 30 апреля 1854 года.
На памятнике мужа Наталья Дмитриевна приказала выбить надпись: «Здесь покоится тело бывшего генерал-майора Михаила Александровича Фонвизина, родившегося в 1788 году августа 20 дня, скончавшегося в 1854 году апреля 30 дня». В слове «бывшего» — вечное напоминание о декабризме Фонвизина, гордость этим его вдовы и одновременно ее дерзкий вызов властям [222] .
222
К сожалению, описывая этот памятник в Бронницах, Н. Я. Эйдельман опускает это слово — «бывшего». Смысл надписи тогда получается совсем иным. По его словам, умерший был «лишен чинов, звания, наград за 1812-й и никак не мог именоваться генерал-майором, особенно пока еще царствовал Николай I. Однако энергичная владелица Марьина сумела добиться своего». (Эйдельман Н. Я. Герцен против самодержавия. М., 1984, с. 135).