Сильнее бури
Шрифт:
– Только не плачь, Айкиз. Не надо плакать.
– Джурабаев, как ребенка, погладил ее по голове.
– Всегда думай, всегда помни об отце. Но не падай духом. Будь достойна своего отца, Айкиз!
– Я… я никак не могу поверить, что его нет… Даже домой страшно возвращаться!
– Ты не одна, Айкиз. С тобой друзья.
Айкиз ушла от Джурабаева, приободренная его словами. Ей казалось, что перед ней - старший брат… И его слова, его дружеская откровенность помогли ей по-иному взглянуть на людей и события. Мысли обрели четкость, целеустремленность. Ей уже не терпелось попасть в Алтынсай, приняться за дела, которые она
Айкиз вышла на крыльцо и встретилась… с Алимджаном! Он только что сошел с мотоцикла и, увидев жену, радостно и удивленно воскликнул:
– Айкиз!
Айкиз медленно спустилась к нему по каменным ступеням.
– Ты зачем сюда, Алимджан?
– А я обыскался тебя, Айкиз! Мы все там из-за тебя переволновались. Ты от Джурабаева? А я к нему. Понимаешь, наши дехкане устроили сегодня коллективное обсуждение статьи Юсуфия и послали меня к Джурабаеву: скажи, мол, что мы не дадим в обиду нашу Айкиз!
Алимджан говорил возбужденно и сбивчиво, с необычной для него горячностью, а смотрел виновато, ласково…
– Ты сегодня не ходи к Джурабаеву.
– Обязательно пойду! Мне поручили добиться, чтобы райком принял меры, чтобы клеветникам дали по рукам!
– Алимджан, друг ты мой верный… - тихо, благодарно сказала Айкиз.
– Любимый мой… Ты не беспокойся, Джурабаев сам сделает все, что нужно. А я… а мне… - Она вдруг пошатнулась и, чтоб не упасть, ухватилась за плечо Алимджана.
– Что с тобой, Айкиз?
– Ничего… Это пройдет. Просто я извелась… Устала… и потом… - Она глубоко вздохнула и, доверчиво прильнув к мужу, шепнула. ему что-то.
Лицо Алимджана расплылось в глупой, счастливой улыбке.
– Айкиз! Правда?..
– Тише, Алимджан… Не надо больше об этом. Мне стыдно…
– Так едем, Айкиз! К Джурабаеву я загляну потом.
– У меня тут тоже дела… Султанов просил зайти.
– Никаких Султановых! Посмотри, какая ты бледная. Тебе надо отдохнуть, отлежаться. Хочешь, я на руках отнесу тебя в Алтынсай!
Айкиз. слабо улыбнулась.
– Нет, лучше поедем…
– Садись на мотоцикл и держись за меня крепко-крепко.
– А как же Байчибар?
– Байчибара оставим у кого-нибудь в поселке.
В этот день мотоцикл изменил своему горячему, вихревому нраву: послушный заботливым рукам Алимджана, он двигался медленно, осторожно объезжал выбоины; казалось, он плыл по дороге…
Глава двадцать седьмая
КАДЫРОВ СКЛАДЫВАЕТ ОРУЖИЕ
Кадыров вернулся из района злой и угрюмый. Словно раненый медведь, забился он в беседку, высившуюся посреди двора возле арыка, и крикнул жене, чтобы принесла закуски и водки. Это убежище, где любил отдыхать и пиршествовать Кадыров, не было беседкой в полном смысле этого слова: просто с двух сторон супы в землю были вкопаны высокие колья, на них положены рейки, и этот деревянный остов оплетали виноградные лозы, образуя над супой открытый с двух сторон зеленый шатер.
Далеко было Кадырову до Султанова1 И двор у него меньше, и дом попроще, и дворовые постройки бедней, бесхитростней. Правда, после
И жена у Султанова- и моложе и приглядней. Адолят тоже еще не старуха, ей лет тридцать пять, не больше, но лицо у нее увядшее, желтое, как солома, сама сутулится, ходит - семенит по- старушечьи. Не поймешь, отчего так рано состарилась: ест вдоволь, одевается не хуже других, целыми днями дома, на работу муж ее не пускает. Живи да радуйся! Хлопот, верно, и дома хватает, он ей поблажек не дает, но жену затем и берут, чтобы она вела хозяйство, заботилась о муже, да рожала ему наследников. Адолят не чета прочим женщинам Алтынсая - она жена раиса! Ей бы гордиться этим, цвести пышной розой, а она сохнет, дурнеет, всегда покорная, унылая, забитая, словно ее вот-вот ударят. И целыми днями молчит. Рядом с Назакатхон она подобна обломанной шелковице рядом со стройным тополем.
Когда Адолят принесла в беседку бутылку водки и ужин, Кадыров даже не взглянул на нее, не сказал ей ни слова. Он наполнил стакан, выпил, крякнул, отправил в рот хрусткий огурец. По жилам разлилась блаженная теплота, на душе стало легче. Но злоба не утихала. Она стала непримиримей, воинственней. Кадыров сам себе казался богатырем, храбро отбивающим наскоки завистников и хулителей.
В район он ездил по вызову Джурабаева. И опять Джурабаев завел разговор об этой проклятой джугаре и кукурузе!
Кадыров согласился посеять на вспаханных целинных землях джугару и кукурузу, только бы отвязаться от приставаний Алимджана. Первомайцы ухаживали за посевами, выкопали заблаговременно силосные ямы, а Кадыров и в ус не дул. И Джурабаев устроил ему сегодня головомойку. Он не читал Кадырову нотаций, он только задавал вопросы, но в вопросах этих звучали и недовольство и суровый упрек. Каково состояние поздних культур, высеянных на целине? Кто за ними приглядывает? Подготовлены ли силосные ямы для хранения кормов?
Кадыров в ответ бормотал что-то невразумительное и лишь теперь, наедийе с собой, обрел обычную боевую самонадеянность.
Далась же вам эта джугара, товарищ Джурабаев, будто нет у меня, кроме нее, других забот! Что верно то верно, на эти поля я не заглядываю. А что мне там делать? Государство ждет от нас хлопок, о хлопке я и пекусь. Пусть Умурзакова, если ей нравится, днюет и ночует на целине. А мне эта целина - как кость в горле! Не хочу я, товарищ секретарь райкома, чтобы меня, как Умурзакову, пропесочивали в газетах, нет, не желаю! Вы все на первомайцев киваете… А мне они не указ, я еще ни к кому не ходил на выучку. Я и других могу поучить! Вам мой завфермой не нравится? Для кого он, может, и плох, а я на него не в обиде. Дай бог всякому иметь под рукой такого исполнительного помощника! Это верно, о силосных ямах он не позаботился. Он в этом ни черта не смыслит. А зачем вам силосные ямы? Рузы-палван приучил колхозйых коров к соломе, и ничего: жуют, не жалуются. Всем бы вот так: довольствоваться тем, что есть. А вы хотите запрячь меня сразу в три арбы! И придираетесь на каждом собрании: Кадыров такой, Кадыров этакий… Приелась всем ваша критика, как льняное масло.