Сильнее бури
Шрифт:
– И, как пулемет, выпаливаешь за день столько слов, сколько другому хватило бы на месяц!
– Верно, дорогой. Я успешно справляюсь и с этой нагрузкой. Не то, что ты: пока выжмешь из тебя четыре слова, лето уже сменяется осенью.
У друзей достало бы пороха на долгий словесный поединок. Это были люди веселой богатырской силы и полнокровной жизнерадостности. Они могли шутить даже в самые горькие или серьезные минуты. Но дехкане начали уже расходиться по участкам, а сражаться без зрителей не было интереса. Погодин позвал Бекбуту:
–
– Ты не обождешь меня?
– спросил Бекбута Суванкула.
– Я скоро.
– Нет, дорогой, пора работать. Я не такой лодырь, как ты.
Довольный, что последнее слово осталось за ним, Суванкул повернулся к Бекбуте спиной и отправился восвояси, а Бекбута, Халим-бобо и Погодин по тропинке, пересекающей хлопковые поля, двинулись на участок к Алимджану.
Они рассказали ему о стихийном митинге ал- тынсайцев, передали их просьбу: известить обо всем Джурабаева, настоять на разборе этой истории со статьей и на привлечении клеветников к партийной ответственности.
Алимджан задумался. Он стоял перед Погодиным, покусывая губы, брови его, сросшиеся на переносице, нависли над глазами сплошным черным карнизом.
– Что тут думать, Алимджан! Пока осторожный рассчитывает, решительный свершает задуманное. Бери мой мотоцикл и дуй в район.
– Понимаешь, Иван Борисыч…
– Нет, не понимаю.
– Видишь ли, в чем дело… Я ведь, в сущности, должен защищать Айкиз?
– В статье говорится именно о ней и именно за нее хотят вступиться дехкане. А ты, как партийный руководитель, обязан потребовать от их имени, чтобы все, что насочинял Юсуфий об Айкиз, было всенародно признано клеветой.
Алимджан мялся.
– Так-то оно так… Но для дехкан Айниз председатель сельсовета, а мне она - жена.
– Жена-то, сынок, родней всех на свете, - заметил Халим-бобо.
– Жена тебе самый близкий друг. А за друга ты должен в огонь и в воду…
– А потом тот же Юсуфий напишет, что партийный секретарь колхоза «Кзыл Юлдуз» выступил в роли адвоката собственной жены!
– Пусть напишет!
– разозлился Погодин.
– На каждый чих не наздравствуешься. Народ поверит тебе, а не ему. Статья-то клеветническая?
– Что ты на меня кричишь? Ну, клеветническая. Так не в этом же дело.
– Только в этом! А все остальные соображения - по боку. Защищая Айкиз, ты выступишь не как адвокат, а как друг и как принципиальный коммунист, которого должна возмущать любая клевета, кого бы она ни касалась.
– Меня и так уже обвинили в семейственности.
– Кто обвинил-то? Партия? Товарищи? Клеветник же и обвинил, а ты перепугался. Выходит, если на меня кто поклеп возведет, ты тоже от меня шарахнешься? Мол, Погодин мне друг, как бы не сказали, что я защищаю его из дружеских чувств. А дружеские чувства - великое дело! И если друг твой не прав, ты, из дружеских чувств, обязан осадить его. А если прав, дерись за него, как лев! Так я говорю, Халим-бобо?
– Твоя правда, сынок. Жизнь наша вся на дружбе замешана.
– И еще учти, Алимджан, - вставил Погодин, - статья бьет не только по Айкиз. Смотри на это дело шире!
Алимджану ничего не оставалось, как согласиться. Он и сам начинал понимать, что его щепетильность может быть истолкована как трусость - трусость равнодушия. А он не был ни равнодушным, ни трусливым.
Когда они возвращались на полевой стан, где Погодин оставил свой мотоцикл, Иван Борисович тронул Алимджана за локоть. 4
– Отстанем немного, ты мне нужен на пару слов.
– Опять будешь распекать?
– засмеялся Алимджан.
– Я все, все понял, Иван Борисович!
– Все ли, Алимджан? Ты прости, что я вмешиваюсь в твои семейные дела. Но мне кажется- обижаешь ты жену…
– Чем же это?
– Своим невниманием. Мне Лола рассказывала: когда Айкиз подолгу не видит тебя, ходит, словно в воду опущенная. А не видит она тебя порой целыми сутками. Где она сейчас?
– Она всю ночь не спала, просидела у окна… Утром я зашел к ней, а ее уже нет… И в сельсовете тоже нет.
– Эх, ты! Сам-то небось спал, как сурок?
– Я на ногах еле держался. Сам понимаешь: такой был день…
– А я бы не смог уснуть, - задумчиво и как- то мечтательно проговорил Погодин, - и подолгу не видеться с Лолой тоже не смог бы. И нигде не задерживался бы, если бы договорился с ней о встрече. Вот женимся, только о ней, кажется, буду думать…
– А работа?
– И работать станет легче!
– Смотрю я, Иван Борисыч, нрепко же ты влюблен в Лолу! Повезло сестренке.
– А ты уже не любишь Айкиз?
– Что ты, Иван Борисыч!
– Алимджан покраснел и, доверительно взяв Погодина под руку, признался: - До сих пор влюблен! Как мальчишка…
– Только стесняешься проявлять свои чувства? Боишься уронить мужское достоинство?
– Да нет… - Алимджан крепко потер ладонью затылок.
– Дел до черта! Как уйдешь в них, обо всем забываешь!
– Так… Не дружат, значит, у тебя личное и общественное. А когда ты в докладах призываешь к слиянию сих начал - наверно, соловьем разливаешься? Говорить-то ты умеешь красно, складно.
– Погоди, Иван Борисыч! Вот ты, положим, обещал Лоле встретиться с ней в два часа ноль- ноль минут. А у тебя - дела. Что же, ты бросишь все и побежишь к своей невесте?
– Нет. Постараюсь управиться со всем побыстрее и не побегу, а полечу! Ведь у Айкиз, Алимджан, дел не меньше, чем v тебя. Но у нее почему-то остается время и на встречи с тобой, и на тоску, когда тебя нет…
Алимджан молчал. А когда они пришли на полевой стан, он бросился к мотоциклу, торопливо завел его и помчался в район к Джурабаеву.