Сильные духом (в сокращении)
Шрифт:
Норма кивнула мужу, он тронул ее за руку. Но все их мысли были заняты присутствующими в доме посторонними, которые, похоже, на минуту забыли о хозяевах.
— Не ожидал вас здесь встретить, — недовольно сказал оберштурмбаннфюрер Грубер, обращаясь к Шапотелю.
— Я видел, как проходила ваша колонна, — ответил комиссар.
— Вы… как бы это сказать?.. Явились на вечеринку, на которую вас не приглашали.
— Я подумал, вам пригодится моя помощь — чтобы быть уверенным, что все происходит в строгом
Их взаимная неприязнь не укрылась от пастора. Возможно, подумал он, в лице Шапотеля мы обрели союзника.
Оберштурмбаннфюрер Грубер обернулся к Фаверу:
— Признаться, вас я тоже не ожидал здесь увидеть, пастор.
— Я действительно ненадолго отлучался из города. Решил пройти курс похудания.
— Он пошел вам на пользу. Вы прекрасно выглядите.
У Фавера сложилось впечатление, что гестаповец пришел не за тем, чтобы арестовать его.
— Неподалеку от Ле-Линьона был сбит неприятельский самолет, — сказал Грубер.
— Когда это случилось?
— В тот самый день, когда вы начали лечиться, — ответил Шапотель.
— По нашим сведениям, летчик прячется где-то в городе, — продолжал немец.
— Ну что ж, ищите, — произнес пастор.
На стороне Грубера была сила оружия, но большинство его людей находились далеко от дома Фавера. В распоряжении Шапотеля, не сводившего глаз с гестаповского офицера, имелось всего несколько жандармов, но в городе вполне могли находиться партизаны. Ход войны менялся, и для Грубера покоренная Франция становилась все более и более опасной.
Пастор, оценивая положение, сознавал свое моральное превосходство над противником. За ним — его прихожане, и Шапотель, как ему хотелось надеяться, тоже был на его стороне.
— У моих людей приказ обыскать все дома в городе, — сказал Грубер.
— Мой дом обыскивать не имеет смысла, — ответил пастор. — Он пуст.
— Я позову солдат, и они посмотрят.
— В этом доме и в этом городе исповедуют принцип ненасилия. Мы даем убежище лишь тем, кто подвергается преследованиям…
— Евреям, — презрительно уточнил немец.
— …а не тем, кто взял в руки оружие.
— Летчик был тяжело ранен.
— В моем доме нет никого, кроме нас четверых.
Нерешительность Грубера, если его промедление было вызвано нерешительностью, проявлялась лишь в том, что он до сих пор не приказал подчиненным начать обыск.
— Если пастор говорит, что у него в доме летчика нет, — вмешался Шапотель, — ему можно верить. Если вы оскверните жилище служителя церкви и ничего не найдете, в глазах людей это будет унижением и для вас лично, и для рейха.
Грубер молчал.
— У меня в доме летчика нет, — повторил Фавер.
Наступила длительная пауза. Молчание прервал Грубер:
— На этот раз я вам поверю.
Когда дверь за ним закрылась, пастор
— По-моему, нам с вами лучше пойти за ним, — сказал комиссар. — Возможно, в нашем присутствии он не позволит своим людям проявлять излишнюю жестокость.
— Нет, не ходи! — вскрикнула мадам Фавер.
— Вы правы, — согласился пастор. — Я иду с вами. — И, отпустив руки жены, он последовал за Шапотелем.
Как только они ушли, Норма Фавер посмотрела наверх. Все это время она думала о том, что будет, если немцы полезут на чердак. Из-за парня на чердаке членам ее семьи грозила смертельная опасность. На сколько еще беженцев хватит ее терпения?
Фавер возвратился уже затемно. Слушая, как он возится в прихожей, снимая пальто, Норма с облегчением вздохнула.
Войдя в гостиную, он подошел к жене, положил руки ей на плечи, прижался щекой к ее щеке.
— Немцы уехали. Летчика они не нашли. И не схватили ни одного еврея.
— Типичная немецкая твердолобость. Сегодня они искали летчика, и евреи их не интересовали.
— За евреями они еще вернутся. Надо быть к этому готовыми и выработать план.
— Ты уверен, что они уехали?
— Да. И Грубер первым. Мы с Шапотелем ни на шаг от него не отходили, пока он не сел в машину и не убрался восвояси.
— Я должна тебе что-то сказать. Они не нашли этого летчика в городе, потому что он здесь.
— Здесь? В моем доме?!
— Да. На чердаке.
— Я дал слово, что его здесь нет. И ты промолчала.
— А что я могла сделать?
— По твоей вине я солгал.
— Ты-то был уверен, что говоришь правду.
Фавер начал в волнении мерить шагами комнату.
— Ты заставила меня солгать и, промолчав, солгала сама.
— Когда кто-то задает вопросы о том, о чем не имеет права спрашивать, промолчать не значит солгать, — сказала Норма.
Фавер сел на диван и закрыл лицо руками.
— Мое честное слово — это то, чем я могу… чем я мог гордиться, мое… богатство.
— Ты очень устал, — сказала Норма, гладя его по седеющим волосам. — Завтра ты будешь смотреть на это по-другому.
Когда они наконец сели ужинать, внимание пастора было целиком сосредоточено на молодом американце. Дейви охотно отвечал на вопросы, рассказывал об учебе в университете, о Нью-Йорке. Пастор явно завоевал его расположение. Рашель сияла и жадно ловила каждое слово.
После ужина мадам Фавер распределила молодежь по спальням. Дейви она поместила в одной комнате со своим сыном, а Рашель — со старшей дочерью. Таким образом, решила она, до утра она могла быть уверена, что влюбленные, если они действительно влюбленные, спят в разных постелях.