Сильвия и Бруно
Шрифт:
— Ну, пустыни там должны быть, — решительно возразил Артур. — Мой идеальный мир без них просто не обойдется!
— Боже! И зачем вам нужна пустыня? — удивленно спросила леди Мюриэл. — Неужели в вашем идеальном мире есть место для дикой пустыни?
Артур улыбнулся.
— Разумеется, есть! — отвечал он. — Пустыня даже более необходима, чем железные дороги, и скорее ведет к всеобщему счастью, чем колокольный звон, зовущий к утрене!
— И все же — зачем вам она понадобилась?
— Чтобы учиться музыке, — отвечал он. — Всех юных леди, не имеющих слуха, но упорно желающих учиться, каждое
Леди Мюриэл испуганно оглянулась, боясь, как бы кто не услышал эти варварские комплименты. К счастью, великая пианистка была далеко.
— Во всяком случае, вы хотя бы не будете отрицать, что она прелестна? — вздохнула леди.
— О, что вы! Конечно! Если хотите знать, она прелестна, как eau sucr'ee [28] , — и столь же интересна!
— Нет, вы решительно неисправимы! — заявила леди Мюриэл и повернулась ко мне: — Надеюсь, вы согласны, что миссис Миллс — интересная собеседница?
28
Сахарный сироп (франц.)
— Значит, ее так зовут? — отвечал я. — А я-то полагал, что ее имя хоть немного подлиннее…
— Так и есть. И если вы обратитесь к ней «миссис Миллс», вы рискуете навлечь на себя ее гнев, ибо полное ее имя звучит так: «миссис Эрнест-Аткинсон-Миллс»!
— Значит, она — одна из тех мнимых грандесс, — заметил Артур, — которые полагают, что дефисы между христианскими именами их супруга придают им неотразимый аристократический шарм. Одного имени им кажется совершенно недостаточно!
Тем временем в зале собралась целая уйма народа: гости, приглашенные на прощальный прием, начали съезжаться, и леди Мюриэл на правах хозяйки дома пришлось встречать их, что она и делала с неподражаемым радушием. Сильвия и Бруно, стоявшие рядом с ней, с интересом наблюдали за происходящим.
— Надеюсь, вам понравились мои друзья? — обратилась она к детям. — И особенно мой старинный друг Господин («Как-то он будет выглядеть на этот раз? — подумал я. — Ба, да вот и он!».) Видите вот того пожилого джентльмена в очках и с длинной бородой?
— О, это весьма почтенный джентльмен! — отвечала Сильвия, не сводя глаз с Господина, который преспокойно уселся в уголке, поглядывая на гостей через свои громадные очки. — Какая у него замечательная борода!
— А как он сам себя называет? — шепотом поинтересовался Бруно.
— Так и называет — «господин», — громким шепотом отозвалась девочка.
Бруно нетерпеливо покачал головой:
— А вот и нет! Госп-один! Не станет же он уверять себя, что он один такой во всем государстве! Нет, как его настоящее имя, мистер сэр?
— Это единственное его имя, которое мне известно, — отвечал я. — Ты прав, он держится в одиночестве. К его сединам надо относиться с уважением!..
— Я уважаю его самого, а не его одиночество
— Мы уже встречались с ним, — вставила Сильвия. — Мы как раз играли с Нероном! О, это так здорово — превратить такую псину в невидимку! А на обратном пути мы и встретили этого почтенного джентльмена.
— Ну, в таком случае пойдем к нему и развеем его одиночество, — проговорил я, — может быть, вы узнаете, как он сам себя называет.
Глава одиннадцатая
ЧЕЛОВЕК С ЛУНЫ
Дети охотно согласились. Держа их за руки, я направился в уголок, где мирно восседал Господин.
— Надеюсь, дети вам не помешают? — начал было я.
— Старость и младость обоим не в радость! — с готовностью отозвался джентльмен, улыбнувшись своей неотразимой улыбкой. — А ну-ка, поглядите на меня, дети мои! Вы ведь принимаете меня за глубокого старика, не так ли?
На первый взгляд его лицо таинственным образом напомнило мне Профессора: он выглядел весьма моложаво; но, заглянув в темные бездны его огромных глаз, я понял, что он стар как мир. Его глазами глядел на нас некто, живший несколько веков назад.
— Ну, глубокий или нет, я не знаю, — отвечал Бруно, когда дети, привлеченные добродушным голосом, подошли поближе. — Мне кажется, вам года восемьдесят три…
— Какая точность! — воскликнул Господин.
— Выходит, малыш не ошибся? — спросил я.
— Видите ли, есть некие причины, — мягко отозвался Господин, — по которым я избегаю называть и даже упоминать имена, места и даты. Единственное, что я могу себе позволить, — это сказать, что период между ста шестьюдесятью пятью и ста семьюдесятью пятью годами — самая безопасная полоса в жизни.
— И как же вы это узнали? — спросил я.
— А вот как. Вы наверняка считали бы плавание самым безопасным развлечением, если бы не знали, что пловцы нередко тонут. Но я готов поручиться, что вам не доводилось слышать, чтобы в этот период, то есть между 165 и 175 годами, кто-нибудь умер, верно?
— Понимаю вас, — отвечал я. — Но, боюсь, исходя из этого же принципа, вам не удастся доказать, что плавание — дело безопасное. Ведь сообщения об утонувших — отнюдь не редкость.
— В моей стране, — возразил Господин, — утонувших просто не бывает.
— Что же, у вас нет глубоких водоемов?
— Сколько угодно! Но утонуть в них просто невозможно. Дело в том, что мы легче воды. Если позволите, я объясню, — добавил он в ответ на мой удивленный взгляд. — Допустим, вы хотите устроить состязания голубей определенного цвета и облика и из года в год отбираете только тех, которые ближе всего отвечают вашим критериям, и разводите их, а от других избавляетесь.
— Так мы и делаем, — отвечал я. — Мы называем это искусственным отбором.
— Именно, — согласился Господин. — Так вот, мы тоже на протяжении многих веков отбирали самых легких, и теперь все у нас стали легче воды.