Силы Хаоса: Омнибус
Шрифт:
Князь умолкает, услышав надрывный стон цепей. Это не просто сотрясения от атак, с тревогой осознает он. Что-то иное идет не так.
— Твои слова бессмысленны, ибо ты не понимаешь! — воет Дхолчей, входя в огненное пике и рассекая одну из опорных цепей Князя, отчего меж лун проносятся ударные Волны. — Материя вселенной должна быть сокрушена, чтобы не осталось ни атома, а затем и порядок, на котором существует материя, должен сгореть, чтоб не осталось ни одной аксиомы! Пока есть бытие, есть и боль, и я буду разрушать до тех пор, пока во мне живет боль, пока бытие не исчезнет и перестанет меня мучить!
Князь Цепей содрогается. Дхолчей
Пойманный в ловушку между всплеском собственного страха и нападениями Дхолчея, Князь теряет бдительность, пока снова не раздается чудовищный скрежет цепей, вытесняя из его разума все прочие помыслы. Он с трудом осознает, что происходит: Ульгут двигается. Добыча пытается сбежать, а его работа закончена едва ли наполовину.
Князь Цепей отчаянно пытается упрочить оковы, сплетает новые узы и мечет их во всех направлениях, а Ульгут бьется, силясь вырваться из плена. От движения луны-зародыши начинают визжать, психические выбросы их терзаний порождают в пустоте радуги и чудовищ.
Тщетно. Ульгут слишком силен, а Дхолчей чересчур отвлек его. Князь Цепей в ужасе кричит — цепи лопаются одна за другой, и его разум и душа истекают через разорванные связи. Ульгут начинает уплывать прочь, и паутина Князя рвется в клочья, по инерции отшвыривая его прочь.
Дхолчей следует за ним, не сбиваясь со следа. Дезориентированный, ошеломленный, Князь не успевает даже испугаться, когда вдруг, повернувшись, видит растущий шар черного пламени и багровые глаза Дхолчея, что становятся все больше и больше.
Верный своей природе до конца, Князь вытягивает пальцы из тонких медных звеньев и пытается создать сеть. Но силы в нем больше нет. Дхолчей прорывается сквозь него, пропитывает его черным огнем, и воля Князя выдерживает лишь миг, прежде чем он разрушается. Его тело лопается, как кокон, и обрывок духа внутри корчится и тает, обращаясь в ничто.
Позади всего этого Ульгут тяжеловесно двигается дальше. Вереница лун-пузырей разражается воплями, ибо по пути он цепляется за узы, разрывает их пуповины, и жизнь вытекает из них в космос. Приближение их гибели ощущается по всему искаженному пространству-времени этой реальности, и вскоре их окутывают пускающие слюну фиолетовые тени.
Дхолчей не видит, не думает об этом. Нет разрушения достаточно великого, чтобы удовлетворить Дхолчея, кроме разрушения всей реальности, а затем окончательного уничтожения себя самого. А уничтожить все до последней вещи во вселенной — это работа, которая займет целую вечность, неясную, полную боли, ненависти к себе и пустых побед, сменяющих друг друга.
От такого будущего и самая суровая душа разразилась бы криком — и Дхолчей кричит, мчась сквозь безумие, источаемое Раной, в поиске разрушений, достаточно великих, чтобы даровать ему облегчение хотя бы на миг.
Конечно, в спине Ульгута вспыхивает боль, когда оковы рвутся, и он уплывает прочь. Повернувшись лицом в направлении своей цели, Ульгут ощущает чувство, сравнимое с холодным ветром, или сном, исчезающим, едва стоит проснуться, или резким солнечным светом, падающим на нежную кожу. Ульгута не заботят раздумья о том, что это может значить. При всей его мощи ум у него — звериный, а мышление ограничено. Ему нет дела до неудобств.
У плоти Киаха Иссекателя — мутный цвет глаза, пораженного катарактой, и темные кости видны внутри поблескивающей массы. На нем шевелящаяся накидка из наполовину живой кожи. Его голова — куполообразный нарост, дрожащий на асимметричных плечах; когда ему нужно осмотреться, он вытягивает ее в длинный колыхающийся язык, покрытый глазами. У него есть крюк-топор — подарок госпожи, которая поглотила трупы его врагов, переварила их оружие, создала из него тяжелое, никогда не тупящееся лезвие и выделила его через свою холодную кожу. Он отблагодарил ее тем, что пробежал сквозь пещеры ее плоти, раня и убивая их обитателей, а она отблагодарила его тем, что выдавила из своих пор новых червей, на которых он снова поехал в космос, на бесконечную битву. Он облокачивается на перед паланкина и смотрит вперед, сжимая рукоять топора, а позади него идут готовые к бою воины.
Ощущения искажаются и размываются по мере того, как конфликт впереди растягивает и скручивает пространство. В один миг кажется, что Киах едет вверх от своей госпожи, а затем падает вниз. На секунду все расплывается, сбивая с толку, и другие Червивые Звезды кажутся невероятно далекими или ужасающе близкими. Есть места, где время отматывается назад и Киах снова становится хилым смертным созданием, где пространство повсюду кишит пульсирующими телами давно погибших червей. И сквозь все это доносятся насмешливые, хихикающие голоса возлюбленной госпожи Киаха и ее ненавистных сестер, могущественных Червивых Звезд. Они воют от удовольствия, кусая и жаля друг друга своими извивающимися конечностями, бесконечно пожирая и поглощая, и несметные легионы рабов, оседлавшие червей, ползают по ним, как клещи, и воюют меж собой.
Бесконечная битва Червивых Звезд, столь любимая Киахом, в этот раз снова изменилась. К ней присоединилось что-то новое, и Киах вглядывается вперед, пытаясь понять, что это.
Это гигантское нечто ярко-алого цвета, какого Киах, пожалуй, ни разу не видел среди серых и грязно-белых оттенков бледного царства Червивых Звезд. Этот шар — будто насмешка над формой его госпожи, хотя его жесткая красная шкура не обладает и каплей ее скользкой и соблазнительной мягкости. И он живой.
Госпожа Киаха обращается к этому существу голосом, подобным психической Волне, сминающей пространство, чьи более низкие тона проникают в материальный мир и сотрясают паланкин. Киах чувствует, как пузырится и вздувается червивыми опухолями плоть, когда голос омывает его, глумится, подначивает — игривая оболочка, скрывающая под собой чистую злобу. Мысль, кроющаяся в сердце ее насмешки, такова: «Что ты делаешь так далеко от дома, маленькая жертва? Ты думаешь найти здесь помощь? Тебе не следовало подходить так близко к нам, малыш».
Киах открывает еще один глаз на языкоподобной голове, чтобы увидеть-вкусить реакцию красной твари.
Уходит мгновение, чтобы понять, что бурлящая волна, вырывающаяся из нее и оттесняющая назад хлещущих червей, — это голос существа. Сердитый рев окатывает Киаха, обрушивает на него свое отчуждение, боль, разочарование, дикое упорство. Если бы Киах постарался разобрать в нем слова, то мог бы услышать: «Хозяин-ушел-должен-найти-его! Найду-хозяина-убью-что-заграждает-путь-к-хозяину! Убью-вас!».