Симпатия
Шрифт:
— Говорила я, не нравится мне эта семья.
— У тебя тоже такие братья и сестры?
— Одна сестра — святая. Один брат — идиот. А старшие, брюнеты, — психопаты.
— А родители?
— Эти вообще были больные, измывались над нами. Но убивать их было лишним.
— Их убили?
— Да.
— Кто? Брюнеты?
— Да.
— Братья Менендесы?[3]
— Бинго! Ты заслужил королевский минет, когда домой приедем.
Надин отказывалась говорить о своей семье.
Улисес пытался выяснить хоть что-то, но она кормила его выдумками. Пересказывала
Подошли Хесус с Мариелой. Они заперли внутреннюю калитку и сели за столик. Сеньор Сеговия принес кофе, апельсиновый сок и всегдашнее печенье.
— Откуда это? — спросила Мариела.
— Распоряжение сверху, — ответил Сеговия и указал на небо.
— Не сомневаюсь. Звонок от генерала был настоящим чудом, — заметил Хесус.
— Мы уже совсем собрались уезжать, — сказала Мариела.
— А куда? — спросила Надин.
— В Лиму. Я перуанка. Мы сюда переехали, когда мне было пять лет. Родители уже вернулись в Перу.
— Говорят, в восьмидесятые инфляция в Перу была почище, чем здесь у нас сейчас. Не врут? — спросил Улисес.
— Нет. Человек заходил в ресторан, а к тому моменту, как просил счет, цены уже успевали вырасти.
— Когда я узнал про этого несчастного песеля, которому прострелили голову, сразу вспомнил «Сендеро луминосо»[4], — сказал Улисес.
— Почему? — удивилась Надин.
— Про них говорили, будто они, чтобы объявить о своем прибытии в какое-нибудь село, вешали собак на столбах.
— Какой ужас! Это правда?
— Да, — подтвердила Мариела.
— Надеюсь, мы до такого не доживем, — сказал Улисес.
— Не знаю, — покачала головой Мариела. — Они были террористами. И тогда шла война. И сендеристы, и военные творили всякую дичь. Неизвестно, кто хуже. А здесь вроде тоже чувствуется война, но ее не видно. И здесь люди сами губят своих собак. Выбрасывают на улицу — это страшнее, чем вешать на столбах. Выбрасывают в знак того, что уезжают из этого ада.
11
Генерал Айяла оставил четкие указания, какие помещения отвести под клинику, под склад корма, под архив, администрацию и бухгалтерию, где хранить чистящие средства, а где медицинские материалы, какую комнату он оставляет Хесусу с Мариелой под спальню и прочие подробности. Места в «Аргонавтах» с лихвой хватало для всего. Но вот относительно сада генерал не обмолвился ни словом. Где ставить вольеры для собак — в доме или в саду? Если в саду, нужно строить навесы. По всему участку или нет? Если по всему, то куда девать Сонни, Фредо и Майкла?
— Что-то тут не клеится. Как Мартин мог забыть именно про сад? Может, он и вправду под конец немного тронулся умом. В последний месяц я его почти не видел. Спрошу, пожалуй, у Сеговии.
Надин отложила толстую белую книгу и устало посмотрела на Улисеса:
— Ну-ка сними с меня трусы.
Улисес знал, что сейчас начнется. Надин станет просить, точнее, приказывать, чтобы он ее обнюхивал и вылизывал. Он делал, что велели, и вскоре увлекался. Сначала запах, потом вкус, потом божественная смазка, забрызгивавшая ему все лицо. Надин дрожала, рычала, иногда вскрикивала.
На этот раз Надин проспала всего час и проснулась полная той редкой энергии, которую можно истратить только за книгой в тысячу страниц. Она пролистала толстый белый том, но смотрела не на печатный текст, а на рукописные пометки, рисуночки на полях и линии, подчеркивающие какой-нибудь абзац. Уголки некоторых страниц были загнуты, но, видимо, не для запоминания, а просто ради удовольствия сделать из них «собачьи уши».
— Посмотри, какая красота. — Надин пришла с сочинениями Элизабет фон Арним на балкон к Улисесу.
— Да, ничего, — ответил Улисес, который всегда после этих пещерных марафонов трения посматривал на Надин с некоторой боязнью.
— Ты не понимаешь. По-английски, когда кто-то загибает уголки страниц, это называется dog ears. Вот Альтаграсия и загибала «собачьи уши». Еще и рисовала на них. Закачаешься, скажи?
Откуда этот акцент? Хотя, в конце концов, она четыре года прожила в Буэнос-Айресе. И все-таки раздражает. Не акцент сам по себе, а тембр голоса.
— Откуда тебе знать, что это Альтаграсия?
— Ну не Мартин же тут цветочки рисовал. Почерк напоминает мне мамин. К тому же Мартин рассказывал, что сеньора Альтаграсия была переводчицей.
— Что она переводила?
— Всякие протоколы, документы там. С английского. — Надин поцеловала его и ушла обратно в комнату читать.
Улисес представил, как Мартин рассказывает Надин про Альтаграсию. Сильный, но уже подрагивающий голос, бог знает какие истории и почти невыносимый свет великолепных глаз, заставляющих собеседника смотреть искоса. И слушать тоже искоса.
«Вот еще одна часть наследства генерала Айялы, — подумал Улисес. — Каждому — отдельная тайна».
Он вздремнул в гамаке у балкона. Потом принял душ, прошел в спальню и начал одеваться. Надин сидела в его футболке и читала.
— Как тебе книга?
Надин положила ее на грудь.
— Потрясающе. Я читаю первый роман, «Элизабет и ее немецкий сад».
— Прикольно. Расскажешь.
— А ты куда?
— Мне нужно поговорить с Сеговией.
— Не поздно?
— Поздновато, но пора уже решить что-то с садом. — Тогда эта книга тебе поможет.