Симпатия
Шрифт:
Улисес зашнуровал ботинки, пошел в ванную, взял щетку, выдавил пасту. Встал в дверях со щеткой в зубах.
— Это ее первая книга, самая успешная и самая скандальная. Написана от имени Элизабет, без фамилии. История женщины, которая хотела только одного: чтобы ей дали спокойно находиться в саду.
Улисес сплюнул в раковину и спросил:
— И все?
— Там есть всякие странности. Ну то есть странности для того времени. Мужа она в книге зовет Разгневанный. А дочерей — по месяцам, когда они родились: Мартовская детка, Апрельская детка, Июньская детка.
— Не то чтобы
— Точнее, не идиотка. Книгу она написала, чтобы расплатиться с долгами мужа. За год продали двадцать тиражей.
— А что там еще интересного?
— Я только начала, но, мне кажется, будет какая-то тайна. Связанная с садом.
— Получается, это мистический роман?
— Я даже не уверена, что это роман. Скорее, дневник. Дневник женщины, которая, если бы могла, осталась с одной дочерью, любой из трех, и собакой вдали от всех, в саду.
— Звучит скучновато.
— Да. Она во всех подробностях описывает свою повседневную жизнь. Какие цветочки сажает, как глупо спорит с садовником, какие семена хорошо всходят, а какие плохо. Как ее тяготит светская жизнь. Я чуть не бросила, но потом поняла: этого-то Элизабет и надо — чтобы ты заскучал, закрыл книгу и она осталась одна в своем саду.
Улисес подумал о тесте. О его странных отношениях с женой, Альтаграсией. О саде. И о Надин. «Я знаю, у тебя тоже есть своя Клаудия Кардинале», — сказал Мартин. Надин, Мартин, один — Улисес словно распределил эти слова по вершинам треугольника.
Надин отложила книгу. Сняла трусы и начала себя поглаживать.
— Иди ко мне, — сказала она.
12
Улисес попросил Сеговию пройтись с ним по саду и рассказать, что он думает про расстановку вольеров.
— Представляете, Мартин никаких указаний не оставил, — пожаловался он.
— Это сад сеньоры Альтаграсии. Она тут и газон посеяла, и цветы посадила, — только и ответил Сеговия.
В эту минуту Улисес впервые по-настоящему увидел его. До сих пор солидный и сдержанный старик был всего лишь учтивой тенью.
— Простите, Сеговия, сколько вам лет?
Сеговия скрипуче рассмеялся.
«Так, наверное, деревья смеются», — подумал Улисес.
— Восемьдесят девять, сеньор Улисес, — ответил Сеговия и одернул рукав рубашки, чтобы прикрыть браслет, походивший на четки.
— Невероятно. Вы же старше Мартина!
— Да. Но я младший из двух братьев. Франсиско, моему старшему, больше ста.
— Вы шутите, Сеговия. Это невозможно. Почему же вы до сих пор работаете?
— Я, если перестану работать, помру сразу же. И брат мой так же.
— Это которому сто лет? А он где работает?
— Пако охраняет отель «Гумбольдт».
Улисес поднял голову. Окинул взглядом гору Авила в поисках силуэта отеля, стоявшего, словно готовая к старту ракета, на голой вершине.
— И давно он там работает?
— Как отель построили при Пересе Хименесе, так и работает.
— Не может такого быть, Сеговия. Вы, должно быть, заключили сделку с дьяволом.
— Или против дьявола.
— Значит, это ваш брат прислал венок на похороны Мартина.
— Да,
— В отеле?
— Недалеко. Ближе к Галипану.
— Я не знал, что там собак разводят.
— Уже не разводят. Это у президента Чавеса идея случилась. Хотел разводить там собак породы мукучиес. Таких, как Невадо, знаете? Пес Освободителя. Но дело не пошло. — Сеньор Сеговия почесал голову.
— Почему? — спросил Улисес.
Сеньор Сеговия испустил смешок, на этот раз печальный и лукавый, и зашагал в сторону своей комнаты.
Улисес не понял, приглашают его или нет, но поплелся следом.
Комната находилась в западном крыле, в самой середине длинного коридора — будто блокпост на шоссе. Коридор шел от парадного входа до прачечной, то есть до самого сада.
Маленькая комната была забита коробками, чемоданами и научно-популярными журналами. Из мебели имелась кровать, кресло-качалка и огромный шкаф. Рядом с кроватью, на тумбочке, лампа освещала радиоприемник, который Сеговия никогда не выключал. Из радиоприемника нескончаемым потоком лились болеро.
Сеговия указал Улисесу на кресло-качалку, а сам лег.
Братья Франсиско и Факундо Сеговия родились в Ла-Корунье в начале XX века. Франсиско — в 1913-м или в 1915-м — либо за год до Первой мировой, либо через год после ее начала, Факундо точно не помнил. Зато с уверенностью мог сказать, что в Венесуэлу брат перебрался в 1956-м: у него сохранилась открытка, которую тот прислал из «благодатного края» с приглашением тоже отправиться за океан. Едва сойдя с корабля, Пако устроился на стройку отеля «Гумбольдт», архитектурного шедевра, призванного, по мысли диктатора Маркоса Переса Хименеса, увенчать его проект «Новый национальный идеал». Главная цель этого «Нового идеала» состояла в том, чтобы «Венесуэла заняла почетное место в ряду других стран, а ее жители ежедневно трудились, чтобы Родина была процветающей, достойной и сильной». Власти объявили, что строительство займет рекордно короткие двести дней. Этот план даже перевыполнили: работы завершили в сто девяносто девять дней. Самый роскошный и экзотический отель Венесуэлы на вершине горной цепи Авила, охватывающей север Каракаса, открылся в декабре 1956 года, и Пако работал в нем с первого дня.
— Он чего только не делал: и сантехником был, и электриком, и садовником, и охранником. Все перепробовал, — сказал Сеговия и попросил Улисеса передать ему толстую папку с потрепанными уголками.
Улисес передал. Старик долго перекладывал бумаги в поисках нужной.
— Ага, вот интервью, которое у него журнал «Воскресенье» брал. Пако у нас знаменитость, — сказал он, посмеиваясь.
Отель предназначался исключительно каракасскому высшему военному командованию и олигархам. До вершины добирались в основном по канатной дороге, а поскольку каракасская канатная дорога часто и надолго выходила из строя, отель временами оказывался в полной изоляции. Годы великолепия сменялись годами запущенности и упадка. Это породило множество историй о призраках и прочих ужасах. В статье Пако пересказывал парочку — Улисесу они напомнили о «Сиянии» Кубрика.