Синдром вечного возвращения

Жёлто-оранжевые полосы вдоль правого фланга чуть померкли. Посыпались искорками, потеряли в своей насыщенности, полностью не исчезли, но и этого достаточно: не так затрудняет зрение, всё ж таки как-то поспокойнее, не отвлекает.

Остались только разноцветные радуги, они совсем на периферии зрительного круга, поэтому их в счёт можно не принимать — они всегда там, проще к ним привыкнуть и не обращать внимания, словно так и должно быть. Терпимо, их отсутствие, наверное, даже вызывало бы дискомфорт, чувство, что чего-то

Другое дело — жёлтые и оранжевые, что периодически возникают рядом, вдоль горизонтальных линий интерьера, и мешают, раздражают своими вихляниями, меняющейся формой. Они как бы копируют границы предметов, усиливают очертания, а иногда, впрочем, переходят то в кольца, то в дуги, объединяются и пляшут — мерзкий эффект, мало кто к нему адаптируется, у кого ни спроси. Будто дефект зрения, вроде бы, нечто похожее наблюдают люди, страдающие повышенным давлением, внутричерепным, например, или чем-то в этом роде.

Но на борту ни у кого этого, кажется, нет. Причина видений, конечно, в другом, и всем это известно.

На самом деле, никаких полос или дуг, разумеется, не существует. Это порождение мозга, они возникают, когда сквозь него проходят заряженные частицы, а внутри всегда так бывает. Настоящая бомбардировка мозговых центров, пучки невидимых глазу осколков материи, целые стайки, и некуда от них спрятаться. Есть экранирование, специальная защита, но от всего потока не уберечься.

Вредно, конечно. Недолго и умом тронуться — бытует такое мнение в учёной среде, кажется, даже прецеденты были. Споры не утихают уже много десятилетий, однако к единой точке зрения прийти до сих пор не могут.

И звуковые явления — уши периодически закладывает от низкого шума, и это точно не двигатели. Шутки или сбои мозга, быть может, болезненная реакция на неестественные раздражители, сигнал сознанию, что нужно покинуть вредную для организма среду, эвакуироваться. Но некуда.

Вредно, не то слово. До поры до времени, как говорится, аукнется ещё, а потом уже поздно будет. Профессиональное заболевание, — обычно говорят специалисты на обследованиях и даже советы какие-то дают, как смягчить, вот только — кто их соблюдает?

Вся наша жизнь — череда вредных событий и факторов, — с философской невозмутимостью рассуждает Эдгарс, безрадостно разглядывая экран перед собой. Он полулежит в кресле, следя за высвечивающимися данными в фоновом, если так можно выразиться, режиме: вроде, и не зорко мониторит, но ничего не упускает. Случись что — не пройдёт мимо его внимания. Засечёт непорядок, если что: не первое дежурство, не желторот какой-нибудь.

Эдгарс поправил каскетку, протянул правую руку к орешкам, защипнул парочку и отправил их в рот. Не особо их любит, но ото сна спасает. Когда грызёшь, клонит меньше, а для Эдгарса проблема насущна. Ещё пара часов, и они самые тяжёлые. Чем меньше остаётся, тем сильнее хочется спать. Эдгарс мог бы сказать, что сил никаких нет, но он терпит, не позволит себе слабости и хныканья: не первая экспедиция, а он — не стажёр.

Не спать… Не спать… — говорит он про себя, отчаянно борясь

— Расчётное время выхода? — спросил Ли. Он сидит справа, вне досягаемости взгляда Эдгарса, если не оборачиваться, то не видно, и Эдгарс даже иногда забывает о его присутствии.

— Восемнадцать часов, ровно, — ответил Эдгарс, стараясь звучать бодро, но выходит как-то вяло, лениво.

Ли ничего на это не ответил, и Эдгарс, чуть стыдясь своей предыдущей безучастности, добавляет более расширенное:

— Так-то, восемнадцать, но кто может сказать с уверенностью?

— В смысле? — с некоторым напряжением в голосе бросил Ли.

— Разве кто-то может поручиться в этом? — пояснил Эдгарс, отлично понимая, что Ли и так знает, о чём он. — После того, что было… — произнёс Эдгарс и решил не заканчивать: ничего не скажешь — бодрая оценка, поддержал начальника.

Тот недовольно фыркнул, но на этот раз промолчал.

От раздражения это он, Ли. От недосыпа, измотанности, от неуверенности в следующем шаге Ли становится нервным и злым. Срывает на окружающих своё недовольство, что, в общем-то, всем свойственно. Поэтому лучше к нему, конечно, не лезть.

Скоро… Скоро… — думает Эдгарс. — Осталось всего-то восемнадцать часов, а что будет дальше — неизвестно…

Что будет — то будет! — решает он, не желая ломать голову в догадках, ведь просчитать можно многое, а в реальности выйдет по-другому.

Входит Кват. Упёртый, как они его называют. За глаза, а иногда и при нём. Кват не против, не стесняется такого прозвища, тем более что оно заслуженно. Упёртый, и вид у него такой же: взгляд исподлобья, чёрный ёжик волос, губы не то чтобы тонкие, но уголки притянуты книзу. Брови волевые, прямые, и всё лицо у него какое-то такое — прямое, никаких изгибов в линиях. Словно выточили по шаблону, заготовку, а дорабатывать индивидуальными чёрточками не стали — мол, и так пойдёт, сгодится.

Из новеньких, молодёжь, и странно его участие в их смене. Впрочем, так уж карты легли, были на то свои причины, а Ли это очень даже в масть: Квата знает давненько, и тот его во всём поддерживает, в рот ему заглядывает, а Ли нужны такие люди — исполнительные и, в общем-то, недалёкие.

А чего это он, кстати, пришёл так рано? Ему отдыха положено ещё часа полтора, до начала его смены.

Упёртый — он и есть Упёртый, — подумал Эдгарс, а Ли не промолчал:

— Не спится? — в своей едва уловимо насмешливой манере спросил Ли.

— Да, — коротко и скромно ответил Упёртый Кват, присаживаясь за свободное рабочее место.

— Попей кофе, — Ли добродушен, навязчиво, до фальшивости благожелателен.

Эдгарс терпеть не может, когда Ли такой. Видно же, что подыгрывает, влезает в доверие. Именно — влезает, поскольку «втираться» тут будет не тем словом.

А Ли продолжает:

— Хороший кофе, забористый, — он склабится, и Эдгарсу кажется, что как-то двусмысленно.

Вполне могли бы обойтись без его шепелявостей, но Ли себя ограничивать не привык. Если хочет что-то сказать, то скажет, и плевать ему на мнение других.