Синеока, что делать?
Шрифт:
— Вот он! Я уверен. Посмотри скорее!
Синеока присмотрелась так и сяк поворачивая камень.
— Назови себя! — шепнула она, одарив камень тёплым дыханием, и тот моментально вспыхнул, словно внутри загорелась праздничная иллюминация. И моментально потеплел. — Ты тот, кто нам нужен? — вновь заговорила Владычица, и камень запульсировал в такт её сердцу, потом задрожал, треснул, и от него откололся небольшой кристаллик.
— Благодарю, — ответила она камню и бережно положила его обратно в сундук, оставив в ладошке маленький осколок. Сняла с запястья голубую нитку бисера и закрепила
— Пойдём. Дело только за заклятьем. Одно, другое: можно попробовать на выбор. У меня не было опыта запирающей магии.
— Всё когда-то случается впервые. Впервые магия проявляется, бунтует, сходит на нет, или же её приходиться усмирять насильно. Людям беда, что магии нет вовсе. А нам беда, что магию приходиться контролировать. Запирать.
— Магия, как любая сильная энергетика. У людей негативные проявления энергетики тоже, я слышала, запирают. У нас как у людей. В принципе, наши миры эквиваленты, — повернувшись к Шмелю, с видом профессора, подтвердила она. Ей бы очки, юбку-карандаш, шпильки и большой бант на блузе — точь-в-точь директриса Магической академии!
Они вернулись в амбар.
— Как у вас здесь? Вижу, всё в порядке. Замкнём круг. Возьмитесь за руки и держите защиту.
Синеока зашла в круг и возложила руку на голову лешего. Тот закатил глаза, шумно задышал, выгибаясь, словно в него вселился бес, которого сейчас собираются изгнать.
— Зэйарво кэс лэрмив нор зейюв! Зиав пье ириру авиюта. Пье ориэль диемоч ириру! Пье ориэль диемоч ириру!
Произнесла Синеока на древнем языке, надевая на шею Ясеня амулет с красным камнем.
— Пье ориэль диемоч ириру! Пье ориэль диемоч ириру! Пье ориэль диемоч ириру!
Трижды повторила она и Ясень упал на солому без сознания. Шерсть с лица облезла, и оно постепенно приобрело человеческие черты.
— А он неплох для лешего, — включая кокетку, тут же отметила Синеока. — Мох, ты, как и раньше, живёшь в хрустальном гроте? Отведи Ясеня туда и пригляди за ним. Завтра я осмотрю его, и тогда решим, где и как он будет жить, — с видимым облегчением сказала Синеока, взяла Шмеля под руку, и они направились в сторону дома.
У коттеджа Шмель остановился:
— Хочу побыть один. Меня ждёт уютный домик в ели. Жаль, не могу тебя пригласить.
Откланявшись, Шмель не спеша зашагал вдоль длинного хребта скальной породы к себе. Холм издалека смахивал на уставшего дракона, дремавшего меж сосен и елей.
В доме моём тепло…
— Здравствуй, Елюшка. Раствори объятья, покажи просторы, открой мир потаённый… — обратился Шмель к своему древесному убежищу, как родному человечку, и вошел. Не то, что это было каким-то заклинанием: скорее приветствием. Внутри его ждал мир, полный уюта и тепла. Ель не зря отозвалась и открылась ему. Она, словно одинокая женщина, рано осиротевшая, потерявшая мужа, детей в какой-то неведомой схватке с жизнью, искала, на кого излить свою заботу и нерастраченную любовь. Приняла его, как сына.
Внутри ель чем-то напоминала медвежью берлогу. На крючковатых выступах висело несколько смен одежды. Одна вешалка, купленная в супермаркете, немного выбивалась из композиции, но вполне соответствовала
Шмелю понравилось, что она занимает немного места, но, тем не менее, вполне вместительная. Её можно было подвесить на сучок и разместить на пяти полочках свой скромный гардероб.
Танцевать в берлоге, которую по справедливости лучше было назвать дуплом, конечно, не потанцуешь. Да и зачем? Почти всё место здесь занимала кровать, роль которой играла охапка сена, поверх которого Шмель кинул пуховое одеяло. Второе одеяло, чтоб можно было укрыться. После царских покоев берегинь и более скромного человеческого жилья, в котором он обитал больше года, спать на соломе казалось… так сказать… не по-человечески, что ли. Этим, думал Шмель, мир людей и привлекает магиков: заражает изобилием, роскошью. Развращает, что ли… Постоянно требует наполнения. Словно дома и «хотелки» — это бездонная пасть. Вечно голодная, требующая от человека каждодневной жертвы.
Вот и Шмель обзавелся такой. Вначале он кинул в пасть трусы и носки. Потом пару футболок, рубашку, свитер, штаны. Потом пришло время для ботинок. А зимой ему на плечи накинули старую дубленку. Хозяин дома обзавелся новой и отдал свою Шмелю.
Раньше такого не было, чтоб Шмель мёрз или носил одежду. Его тело покрывали травы, листва… Последний раз Лиана вязала ему платье. Он наблюдал, как она, улыбаясь, ловко перебирает пальцами тонкие пряди осоки, овсяницы луговой, любовно вплетая в ткань лютик, клевер, душицу. Хотелось её расцеловать, взять на руки и кружить!
Они были по-настоящему счастливы в своём мире. Сотни лет… тысячи. И не мёрзли. Никогда. Почему сейчас ему так зябко?
Шмель лёг на свою «кровать», свернулся в клубок и закрыл глаза.
— Если б не Синеока, я бы погиб. Этот мир непонятен и переменчив. Раньше жизнь текла, как речка Овсянка, монотонно, только по весне бурля и разливаясь. Теперь же… каждый день приносит новые события, впечатления, и не всегда хорошие. Если бы не Синеока… не моя любовь!
Шмель встал. Он взглянул вверх: перед ним возникли винтовые ступени, и он стал подниматься. На втором этаже, на маленьком пятачке у окошка стоял круглый столик и стул из темного дерева. На столике голубой кувшинчик и чашка с блюдцем эльфийской работы. Он выпросил их у берегинь. А столик и стул смастерил сам. У Синеоки стояли в точности такие, только купленные в магазине.
Шмель бросил в чашку щепотку травы и, взяв в руки кувшинчик с родниковой водой, сжал между ладонями. Вскоре из кувшинчика пошёл пар и Шмель тонкой струйкой стал лить горячую воду в чашку, вдыхая сладковатый аромат вишни, белой мяты и лобазника. Эта смесь ему понравилась больше всех. Туесок, что дали ему берегини, вместе с чашкой и чайничком, был набит шелковыми мешочками с разными сборами. Он чередовал их в зависимости от времени суток.
Не спалось. Шмель открыл круглое окошко и посмотрел в темноту. Ухали совы, с треском пикировали кулики, звенел неугомонный хор сверчков. Как и тысячу лет назад… только один звук резанул ухо, выбиваясь из общей картины: гудок электровоза и далекий перестук железных колес.