Синие глаза (рассказы)
Шрифт:
А может, это ее видел я на самом гребне хребта, у похожей на коготь скалы, когда возвращался домой со студентами.
Кто знает…
Я вроде бы все сделал для того, чтобы вновь встретить Илю. Вроде бы все. И в то же время мне казалось, что я все-таки что-то забыл, что-то упустил, чего-то не сделал. Я силился вспомнить что — и не мог.
Усталый, с исцарапанными руками и сбитыми коленями, я вернулся домой. На сердце было тоскливо и пусто.
Я не спеша сложил вещи, взял чемодан и, не обращая внимания на вновь заморосивший дождь, пошел на автобусную
Из распахнутых настежь окон домов, с обвитых виноградными лозами веранд доносились приглушенные голоса, раздавались всплески веселого смеха, звучала музыка. Посвежевшая листва деревьев выплескивалась через ограды и заборы на улицу…
Я шел не торопясь, изредка посматривая по сторонам. И вдруг… Я резко остановился. В одном из двориков мне бросилась в глаза клумба с изящными белыми цветами на стройных цветоножках.
«…Из всех цветов я больше всего люблю белые лилии… регале… Не помнят, что я люблю, — значит, не очень-то и меня помнят…» — пришли мне на память ее слова…
Хозяйка дома, пожилая болгарка, с удивлением смотрела на мои мокрые волосы, потемневшую от воды ковбойку и долго не могла понять, что я от нее хочу. Потом ушла в дом и, вернувшись с большими ножницами, срезала мне несколько цветков. От денег она отказалась…
Я стою на улице, моросит дождь, в руках у меня несколько белых лилий. Белоснежные, изящно изогнутые лепестки усеяны снаружи крохотными серебряными капельками воды, внутри — желтыми пятнышками опавшей пыльцы. Я жадно вдыхаю тонкий аромат цветов, потом иду дальше. А через полчаса с попутным такси уезжаю в Симферополь.
…Несколько лилий стоят на моем столе в красивой вазе из чешского стекла. Я смотрю на них, и мне вспоминается Иля. Теперь я знаю: первое, что я сделаю для той женщины, которую полюблю, — это подарю ей букет вот таких точно белых лилий…
Юность не повторяется
Чем меньше времени оставалось до открытия юбилейной областной художественной выставки, тем чаще Петра одолевали невеселые мысли.
«Снова начнутся собрания, обсуждения, появятся рецензии, статьи… Опять будут на все лады склонять мое имя. И справедливо. Вот уже скоро пять лет, как я приехал в Донбасс, а что стоящее написал?
Черт бы побрал эти копии. Ну и намалевано их за это время. Тьма-тьмущая!»
Петр недовольно поморщился и остановился на краю тротуара. Мимо, грузно приседая на задние колеса, прополз набитый до отказа троллейбус.
«Сколько ни зарабатывай денег — им всегда можно найти применение: и с толком и без толку. Например, отдать за бесценок практичные и удобные стеллажи, — а купить громоздкие и дорогие книжные шкафы, как это и сделала на днях Наталья. Вот уж это неудержимое стремление жить «не хуже других»! И конца этому, видимо, никогда не будет.
Ну и пусть Горский обзавелся великолепной обстановкой, а Дубровский купил себе «Волгу». Какое ему, собственно, до них дело? Разве это художники? Мазилы и халтурщики… А он, как-никак, все-таки настоящий живописец, а не бескрылый копиист».
Смеркалось.
«Сколько раз я собирался хоть на время отказаться от этой бесконечной погони за лишним рублем, приняться всерьез за творческую работу, — думал Петр, — а все ничего не получается. То одно, то другое… А ведь среди наших членов товарищества есть настоящие художники. Пишут свои картины, выставляются. Пусть не все их работы получают признание, приносят им успех, разве в этом суть? Важно, что они-то остаются творческими людьми, а вот я…»
У жены была своя логика.
— Ну что тебе еще, собственно, нужно, дорогой мой?
Ты член Союза художников, неплохо устроен, прилично зарабатываешь. Пишешь между делом этюды, портреты, получается вроде вполне пристойно — и слава богу. А браться за большие полотна, да еще не заключив контракта, — это знаешь ли, дело весьма ненадежное и скользкое. Убьешь на картину уйму времени, а ее, чего доброго, раскритикуют в пух и прах. И мало, что никто ее не купит, — на тебя еще всякие неприятные ярлыки понавешивают. А пока у тебя весьма приличное реноме — и им надо дорожить.
Временами Петр горячо доказывал жене, что она неправа, спорил, ругался, но все оставалось по-прежнему. То вдруг оказывалось, что уже три месяца не заплачено за квартиру, то наступало лето, и надо было собирать деньги для поездки на курорт, то еще чего-либо не хватало — и Петр вынужден был снова садиться за копировку картин. Характер у жены был властный, и она умела твердо отстаивать свои интересы.
Правда, несколько раз Петр ездил в Дома творчества художников. И тогда в его мастерской появлялись интересные этюды и портреты: «Березовый ситец», «Замело, запорошило…», «Старый порт в Клайпеде», «Портрет литовской баскетболистки», «Гуцулка», «Ветер с моря», «Рыбацкие сети»… Эти работы экспонировались на городских и областных художественных выставках. Петра хвалили за живописное мастерство, крепкую композицию, сочность красок. И неизменно критиковали за то, что в его произведениях не находят отражения темы родного края, героический труд людей Донбасса, образы наших замечательных современников — строителей коммунизма.
Замечательные современники трудились и жили вокруг. Но товарищество художников было завалено заказами на многочисленные копии шишкинского «Утра в сосновом лесу», «Девятого вала» Айвазовского и «Охотников» Перова. И Петр со дня на день откладывал выполнение своего решения заняться творческой работой и добросовестно помогал товариществу выполнять план, не забывая, разумеется, и о своих материальных интересах. Может быть, будь он один — все было бы иначе. Но жена… Нет, не зря она дочь генерала. Любая, даже самая мелкая семейная стычка, не говоря уже об основательных баталиях, обычно заканчивалась ее победой.