Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
Шрифт:
«Никто не хочет ни о чем договариваться, никто никогда не придет к согласию, — думает по этому поводу Антонио Раймундо Ибаньес. — Гражданские и военные власти действуют сами по себе, лишь изредка пересекаясь, создавая сеть взаимовыгодных интересов, которая всех их удовлетворяет и успокаивает».
Антонио Ибаньес ощущает свое одиночество. Он даже сомневается, что история когда-либо воздаст ему должное. Но он также сознает, что это его не сломит. Он бросает взгляд на сына и шурина и спрашивает о брате Венансио.
— А где монах? — интересуется он, и они прекрасно понимают, о ком он спрашивает.
— Брат Венансио отправился в Мондоньедо. Он поехал поговорить с епископом, —
Приходский священник из Бурелы был задержан, когда прознали о его пребывании в Саргаделосе, и Венансио отправился поговорить об этом с прелатом. Священника арестовали после десятого мая, после того, как было доказано, что он исповедовал Томаса да Винья перед тем, как тот скончался от раны, которую сочли смертельной. Рана находилась в верхней левой части груди и была нанесена мелкокалиберной пулей, из тех, что используются во время охоты на волков, выпущенной то ли солдатами, что отрицали работники завода, то ли самими мятежниками, хотя последние утверждали, что это не они, что стреляли, дескать, рабочие завода, которые признались в этом, уверяя, что стреляли исключительно в целях защиты из собственных охотничьих ружей, заряженных мелкой дробью, крохотными дробинками, используемыми при охоте на кроликов или в самом крайнем случае на куропаток. Как бы там ни было, священник находился в тюрьме.
Оба хирурга, производившие вскрытие десятого числа, после того как судья распорядился эксгумировать труп, удостоверили: пуля прошла сквозь пищевод и застряла в спинном позвонке, что и повлекло за собой смерть. Арест был спровоцирован священником прихода Сан-Педро-де-Кангас-де-Вос, сделавшим запись о кончине в приходской книге. Брат Венансио Вальдес отправился к епископу с намерением обсудить также и этот вопрос. Был еще один убитый и, насколько известно, шестеро раненых, среди них Рита Фернандес, девушка, которой пуля попала в живот; но о них Венансио с господином епископом говорить не собирался.
Среди восьмисот тридцати девяти обвиняемых было сто девяносто три женщины; но и о них монах не собирался ничего говорить. Были и другие убитые, но их погребли в молчании. Однако это уже не беспокоило Ибаньеса.
— Сожгли архивы, а что еще они разгромили, Пако? — спросил хозяин Саргаделоса, обращаясь к шурину; разговор принимал уже несколько странную форму: он был каким-то бессвязным, вращался вокруг одной темы, представляя собой непрерывную череду вопросов, воспоминаний и пауз.
— Растащено двадцать две тысячи ружейных патронов и три тысячи кремневых замков к ним, а также формы для котлов и инструментов, для дверных молотков и решеток, и еще унесли двери и окна, петли к ним, замки; утащили все: серебро, что было в доме, постельное белье, восемьдесят тысяч реалов наличными, полсотни фунтов серебряных изделий, мебель, и если они не увели у тебя жену и детей, то лишь потому, что те вовремя спрятались, а может быть, они просто приходили не по их душу, кто знает. Да к тому же и у рабочих забрали все, что было: одежду и деньги, даже пеленки грудного ребенка, — ответил Франсиско Асеведо монотонным голосом, каким читают псалмы.
— А чертежи? Чертежи они тоже забрали? — спрашивает Ибаньес, глядя на своих двух родственников, а дрозды тем временем выводят свои последние дневные трели, возвещая о приближении волшебного мгновения, когда одни твари замещают других, пока солнце продолжает свой теперь уже сокрытый путь.
— И их тоже. Унесли триста книг, имеющих отношение к литейному производству, и чертежи, и формы всего, что мы делаем, — ответил отцу Шосе.
— Значит, здесь были не только священники, или же священники работали на французов.
— Не
— Ты что же, думаешь, англичанам не известно уже, какие снаряды мы отливаем? — настаивает Ибаньес.
Он замолкает, а остальные смотрят на него. И сейчас, спустя уже довольно много дней после катастрофы, некоторые рабочие еще копошатся среди обломков, но ничто не говорит о том, что активно ведутся восстановительные работы. Все парализовано. После некоторого молчания Ибаньес вновь настойчиво возвращается к своей главной мысли, не желая смириться с тем, что именно люди его сословия более всего портят ему жизнь.
— Это были священники. Священник всегда авторитет для своей паствы, прихожанин полагает, что тот не может давать ложных советов. Идет к нему посоветоваться обо всех общих и частных делах и ничего не делает без его согласия.
— Да как это могли быть священники! — осмелился высказаться Франсиско Асеведо. — Уж скорее военные вступили в сговор со своими родственниками из дворцов.
— А! Разве можно представить себе, пусть даже и отдаленно, что приходские священники ничего вообще не ведали о заговоре своих прихожан и о согласованных действиях шести тысяч душ на прибрежном пространстве в шесть лиг длиной и пять шириной?.. Ведь наверняка нашелся хоть один богобоязненный человек, которого совесть заставила все рассказать своему духовному отцу…
Антонио Ибаньес умолкает, заметив Авелино Мотина, родственника Рафаэля Мотина, того самого, который открыл стрельбу, положив тем самым начало беспорядкам; тот бежит к ним.
— Сюда идут военные, дон Антонио, военные!
И правда, на дороге, ведущей от Серво, той самой, по которой он только что прошел вместе с сыном, появляется отряд военных, возглавляемый Франсиско Биедмой, командующим артиллерийскими войсками Галисии и интендантом королевства, в сопровождении других артиллерийских и интендантских офицеров, которые направляются произвести инспекцию последствий катастрофы, обрушившейся на единственный завод боеприпасов, коим располагает его величество король. Вместе с ними — граф Сан-Роман, Бернардино Техадо, и лейтенант Руис Кортасар. Антонио Ибаньес чувствует, что им овладевает ярость.
Когда военные, приблизившись к ним, спешиваются, Ибаньес, Шосе и Франсиско Асеведо приветствуют командующего и сопровождающих его офицеров. Антонио прежде всего обращается к интенданту его величества, не обращая никакого внимания на командующего Вивейро, и когда видит, что его сын Шосе пусть сухо, но все же намерен приветствовать лейтенанта Руиса Кортасара, тут же пресекает это.
— Мой сын не подаст руки трусу! — кричит он, прекрасно владея голосом.
Наступает ужасающая тишина. Выкрик разнесся эхом по окрестным долинам и над развалинами завода, так что его услышали все. Бригадир Бернардино Техадо граф Сан-Роман вступается за своего подчиненного:
— Как вы смеете? Это офицер его величества!
Антонио Ибаньес внезапно замирает и пронзительно смотрит на командующего расположенными в Вивейро войсками; он оглядывает его с головы до ног, и взгляд его так жесток, что фраза, которую собирался произнести военный, застывает у того на губах; потом Ибаньес пренебрежительно сплевывает в сторону и обращается к интенданту его величества, прибывшему произвести инспекцию того, что некогда составляло гордость его жизни:
— Лейтенант Руис Кортасар — трус, обесчестивший своим поведением военный мундир, который он носит, будучи пьяным и встав на колени перед мятежниками, чтобы вступить с ними в преступный сговор, отказавшись от исполнения своих воинских обязанностей.