Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
Шрифт:
— Ради бога, Ибаньес, успокойтесь! — считает нужным вмешаться командующий артиллерией Франсиско Биедма.
— Успокоиться? Я совершенно спокоен, генерал! И возмущен! Цеха, производившие снаряды для королевских войск, были полностью разрушены, потому что офицеры, которым было поручено их охранять, не выполнили свой долг. Цеха были разрушены с их молчаливого согласия. Не было оказано никакой помощи. Они побратались с чернью и подстрекали кричать «Да здравствует король!» и «Смерть Ибаньесу!» в разгар погрома, как бы давая согласие на это. Да здравствует король и смерть одному из самых верных его слуг, а они тем временем невозмутимо наблюдают, как рушится единственная для короля возможность получать снаряды для войск? Я обвиняю их в предательстве.
Бернардино Техадо стоит в отдалении, за спинами нескольких офицеров, отрезающих
Действия Ибаньеса были столь быстрыми и решительными, что офицеры оказались не в состоянии помешать ему, и теперь они пытаются исправить ошибку. Ибаньес пытается вырваться, и, ко всеобщему удивлению, ему без особых усилий это удается. Лейтенант все еще не может прийти в себя после удара в челюсть и колеблется: то ли ему держаться достойно и невозмутимо, то ли гневно ответить на вызов оскорбившего его предпринимателя. В этот момент Ибаньес вонзает в него свой взгляд и предупреждает:
— Даже не вздумайте, я вас убью на месте.
И Руис Кортасар не осмеливается. Только что подошли рабочие завода, окружив военных, и их поведение не оставляет сомнения в том, что они больше не намерены им доверять. Тогда интендант его величества, генерал Биедма, отдает благоразумное распоряжение, состоящее в том, что дело на данный момент считается законченным и что теперь судьям надлежит определить характер сатисфакции, которую получит оскорбленный офицер, наказание, которому подвергнется его оскорбитель, а также то, коего заслужат действия его работников в случае, если они слишком далеко зайдут и предпримут что-либо против военных; о плевке, полетевшем к ногам бригадира графа Сан-Романа, не было сказано ни слова, возможно, потому, что генерал действительно о нем забыл, а может быть, чтобы не усложнять все это еще больше, а возможно полагая, что плевок этот минимум того, что заслуживает его подчиненный. Постепенно воцаряется спокойствие, а к инспекции можно приступать завтра же, после того как войско отдохнет в казармах и все вновь вернется в естественное русло, в русло самой неукротимой деятельности, которую Ибаньес когда-либо осуществлял в своей жизни.
В последующие дни то светило солнце, то лил дождь, и смену погоды не могли предсказать даже древние старики, привыкшие строить такого рода предположения, самым тесным образом связанные с их костями и болезнями, со светом и тенью, ложившимися на землю в эту пору поздней весны, когда покой и неуверенность, подобно изменениям погоды, чередовались в душе нападавших и подвергшихся нападению. И время, и погода были в полном соответствии с известным убеждением, что если март ведет себя подобно маю, то май в конце концов превращается в ветреный дождливый март, когда даже трава растет больше, чем хотелось бы. А что уж тогда говорить об июне? Травяной год — дрянной год, утверждали старики, а угольщики, приехавшие из Кантабрии, кузнецы из Страны Басков, надзиратели, следившие за работами на рудниках, смотрели на них, удивляясь столь категоричному высказыванию.
К вечеру обычно гремел гром, после того как в полдень солнце согревало души, которые спустя несколько часов умиротворял дождь. А с приходом дождя в воздухе повисал запах влажной земли, напоминавший Ибаньесу завод в Талавере и то, чему научил его Сестер; это источала аромат белая глина, заставляя его мечтать о рискованных делах, которые — теперь он в этом ничуть не сомневался — он предпримет в самом ближайшем будущем.
После того как была улажена ссора с Франсиско Руисом Кортасаром и в основном завершена инспекция нанесенного ущерба, Ибаньес приступил к восстановлению разрушенного. Он пообещал себе ввести завод в действие за несколько месяцев, и множество народу без устали трудилось на восстановлении цехов, в том числе и военные. Среди этого множества было немало и тех, кто участвовал в мятеже, но не был задержан или не сбежал в другие места страны, как в самые отдаленные, так и в близлежащие горы, в ожидании, пока все забудется, что вряд ли
Началась молчаливая война с листовками и различного рода угрозами, и Ибаньес следил за ней со своего наблюдательного пункта. Первая листовка появилась в церкви Феррейры, жителей Валадоуро уведомляли о том, что им следует явиться шестнадцатого числа для повторения мятежа, который на этот раз покончит с властью господина Саргаделоса. За ней последовала еще одна, появившаяся в следующее воскресенье на дверях церкви Руи, и в ней вопрошалось, как это жители не приходят в ужас оттого, что среди них живет человек, который из пастуха превратился в волка и привел к гибели свое стадо. Когда Антонио прочел эту листовку, он признал в ней руку брата Венансио, который таким образом отвечал на полученные им сообщения о деятельности священника этого прихода, пастыря, ставшего волком. Ибаньес улыбнулся, ничего не говоря. Немало порадовала его и третья листовка, приколотая на двери дома священника: его уведомляли о совершенном им грехе на тот случай, если сам он этого не заметил.
На дверях церкви в Буреле тоже появилась листовка, бывшая ответом на две предыдущие. Ее цель состояла в том, чтобы поддерживать жителей в состоянии войны с заводом, при этом предлагалось двести песо тому, кто покончит с Ибаньесом. Война не на жизнь, а на смерть, которую объявил Антонио, началась. Семнадцатого июня, когда уже наступило лето, сам Антонио Кора вышел навстречу перевозчикам Шоану Басанте и Антонио Фернандесу, доставлявшим королевские снаряды в порт Сан-Сибрао, и начал их всячески бранить, поносить и оскорблять, потом побил их палками и заставил сбросить с повозок двадцать бомб, а затем пуститься в бегство. То же самое сделал и Мануэль Педроса. Они определенно приступили к военным действиям, и никто этого не скрывал.
Но кое-что приятное все-таки тоже происходило. Листовка, появившаяся на доме Антонио Лопеса Вильяполя, уполномоченного представителя Ибаньеса в Вивейро, которую Вильяполь тут же отнес наряду со многими другими, переходившими из дома в дом, на счет Франсиско Пардо Кастельяноса, жителя Вивейро, друга Коры и Педросы и открытого врага завода, и призывавшая жителей покончить со всем в середине мая, не возымела никакого действия. Намерения подстрекателей провалились благодаря решительным действиям Ибаньеса и стараниям его друзей. Бернардо Фелипе и брат Венансио употребили все свои связи в защиту человека, снабжавшего оружием армию его величества. Быстрые совместные действия помешали полному осуществлению планов, ставивших целью повергнуть того, кто осмелился подняться над своим общественным положением и создать империю, мудро и своевременно поставленную им на службу его величеству королю. Это его и спасло.
Дни, последовавшие за возвращением Антонио Ибаньеса в Саргаделос, были очень напряженными, хотя наступившее наконец во всем своем блеске лето весьма благоприятствовало тому, чтобы заполнить их радостным светом, предоставлявшим также дополнительные часы, которые можно было использовать в первую очередь на ремонт доменных печей, а уже потом остальных цехов, работы в которых начнутся лишь после того, как будут восстановлены жилые дома и вся украденная утварь будет заменена новой благодаря щедрой помощи хозяина, выплатившего вперед деньги. Он был уверен, что в конце концов получит назначенное судьями возмещение убытков. Это был удобный случай проявить великодушие, как советовал Шосе, и Антонио намеревался сделать все возможное, чтобы покончить с образом хапуги-ростовщика и еврея, как его называли во всевозможных пасквилях, распространявшихся и в эту раннюю летнюю пору на деревьях возле церквей, словно предсмертные хрипы заморского чудовища, которое наконец-то билось в агонии. Никто никогда больше не напомнит ему об арестах имущества, мере, использованной им, чтобы возвратить займы, сделанные под залог тонкого льна людьми из округи. Некогда это помогло ему преуспеть, ибо, не будь этих займов, не было бы никогда и Саргаделоса.