Синий краб

Крапивин Владислав Петрович

Уголек вывел охотников к поляне, где из травы поднимали свои круглые спины валуны-слонята.

Это были маленькие слонята, а не мамонты, и в душе Уголька шевельнулась жалость. Он лежал в молодом колючем сосняке рядом с Толиком и жалел слонят, будто они были живые, а не из камня. Он всегда так играл — забывал, что в игре не все настоящее. А сейчас Уголек привел охотников к поляне, где паслись знакомые слоновьи детеныши, и его слегка мучила совесть.

И когда охотники вскочили и бросили камни, и хотели добить топорами загнанных

в ловушку зверей, Уголек выбежал на поляну. Он выбежал и крикнул, подняв свой топор:

— Стойте! Не надо убивать мамонтов!

Все остановились и замолчали, и только удивленно покачивали головами сосны. Толик опустил свое оружие. Он был вождем племени. Его выбрали вождем, потому что он все время что-нибудь придумывал. Это он умел.

Кроме того, Толик был самый старший. Мушкетеру, правда, тоже исполнилось двенадцать, но его не сделали вождем. Тетка сказала, что он оболтус.

Толик опустил топор, и другие охотники тоже опустили топоры. Даже Тетка.

— Почему не надо убивать мамонтов? — удивился Славка.

— Почему не надо? — подумав, спросил Уголька вождь охотников.

— Можно приручить их, — сказал Уголек. — Они сильные, они буду помогать нам… Это добрые звери…

Он стоял с опущенным топором среди больших круглых камней, и Толику вдруг показалось, что камни сейчас оживут. Шевельнутся и поднимутся на толстых ногах, вскинут хоботы и выставят желтые кривые бивни… И по приказу Уголька встанут на дыбы. Все разом.

Толик подошел к Угольку, а охотники остались у края поляны.

— А если мамонты растопчут тебя? — тихо спросил вождь. Уголек поднял на него черные задумчивые глазищи.

— Не растопчут. Звери меня не трогают. Я их люблю.

Он только не сказал, что больше всех зверей любит собак.

— Ты мог бы стать укротителем, — раздумывая, произнес Толик. — Правда, мог бы.

— Зачем?

— В цирке.

— В каком цирке? — удивился Уголек, потому что знал, что мальчишек не берут в укротители. Но Толик уже придумал.

— В нашем, — сказал он. — Сами устроим цирк. Ведь идея?

Если бы знал Уголек, сколько неприятностей случится из-за этой идеи!

Но про неприятности потом…

ПОХИЩЕНИЕ БЕРТЫ. ИНОГДА ХОЧЕТСЯ БЫТЬ ОТКРОВЕННЫМ

— А как же охота? Эй вы, дрессировщики! — начала злиться Тетка. Ей не терпелось испробовать в деле настоящий каменный топор.

— Я знаю, где живет старый мамонт. Он злющий, — сказал Уголек.

Он повел охотников к вывороченному пню. Самый большой корень этого пня был похож на хобот, а два корня по бокам торчали, как острые бивни.

Шли гуськом, и сзади всех шагал Витька-Мушкетер. Он собирал букет из ярких листьев папоротника. Витька забыл, что через час желтые перья увянут и свернутся в сухие коричневые трубочки.

Но охотники не дошли до старого мамонта. Недалеко от дома, где кончается хвойный лес и шелестит невысокий березняк,

они услыхали противное блеяние.

— Берта, — определил Уголек. — Курьянова коза.

Братья Селивановы и Тетка уже знали про Курилыча. Они выразили сожаление, что козу почтенного пенсионера нельзя тут же пустить на похлебку.

— Вся в хозяина, ведьма, — пожаловался Уголек. — Бодается, как бешеная.

— Тетка, оставь топор, — строго сказал Толик. — Это все-таки не дикая коза.

Но если топоры охотников не грозили гнусной козе Курилыча, то ее поджидала другая неприятность: Витька-Мушкетер со зловещей медлительностью вытягивал из-за ремня шпагу. У него с козой были особые счеты.

Мягким шагом Витька двинулся туда, где раздавалось блеяние…

И вдруг послышался Витькин призывный свист.

— Тихо, — зашептал Мушкетер, когда все залегли рядом. — Смотрите, что делает, гад.

Среди тонких березок гулял Курилыч. Он гулял в синей рубахе навыпуск, брюках галифе и тапочках. Из-под брюк торчали белые завязки кальсон.

Круглое брюхо медленно колыхалось под рубахой. Остатки шевелюры и розовую лысину Курилыч защитил газетным колпаком.

— Что он делает здесь? — удивился Славка.

— Что? — дернул Толик Мушкетера за штанину.

— Не видите?

Курилыч подошел к березке и зажал в большом волосатому кулаке вздрогнувшую ветку. Он стал откручивать ее. Старательно, не торопясь.

Лежа в кустах, ребята видели, как трепетали мелкие листья, лопалась тонкая кожица коры и перекручивались белые волокна. Потом Курилыч рванул ветку, и она оторвалась, потянув за собой кору узким ремешком…

Толик даже вздрогнул. А может быть, это лишь показалось. Но он тихо и медленно сказал:

— У нас бы за это просто убили.

— Где? — прошептал Уголек.

— В степи… У нас там три тополька прижились, так за ними знаешь как ухаживали… Один пьяный дурак машиной тополек зацепил и сломал.

Знаешь что с ним за это сделали? Со строительства прогнали.

— Уволили? — шепотом спросил Уголек.

— Наверно, уволили потом. А сперва просто его чемодан папка наш в самосвал кинул — и катись на все четыре…

— А если бы не покатился?

— Он покатился. Если папа скажет, значит, точка.

— Он у вас сильный, наверно, — сказал Уголек. С уважением сказал, но без зависти. А чего ему завидовать? У него самого отец такой, что лучше не найти.

— Сильный? — переспросил Толик. — Ну… да. Ну и что? Ты думаешь, он драться стал бы? Он не руками сильный. Просто справедливый.

— Тише вы, — прошипел Славка. — Смотрите, он всю верхушку открутил.

Во время короткого разговора Уголек перестал следить за Курилычем. А за эти полминуты Курилыч согнул и обезглавил тонкую аккуратную березку. Теперь она стояла жалкая, некрасивая. Протянула куда-то наугад оставшиеся длинные ветки, как человек протягивает руки, если внезапно ослепнет.