Синий краб

Крапивин Владислав Петрович

1995 г.

Музыкальная драма

Стараясь понравиться девочке Варе, Я вздумал учиться играть на гитаре. Гитару я взял у соседа. И смело Сказал: «Научусь. Это плёвое дело». Недаром вчера маме в школе сказали: «Поверьте, ваш мальчик весьма музыкален. Недавно, забывшись во время урока, Свистел он «Раскинулось море широко». Потом уточнили, что песню о море Досвистывал мальчик уже в коридоре… Я дома сказал: «Позабудем про старое! Я, мама, теперь занимаюсь гитарою». Мечтал я: однажды небрежно и гордо При Варе на струнах возьму я аккорды И в теплой тональности Марка Бернеса Спою ей про Костю из славной Одессы… Гитару я вскоре буквально заездил, А девочка Варя однажды а подъезде Сказала

подружке (забыл ее имя): «Уж лучше б свистел, это все же терпимее» О, злая бесчувственность женской натуры! Я понял, что глупы девчонки, как куры, Что нету у них благородства ни крошки. И с горя учиться решил на гармошке… Летят наши годы со скоростью звука. У девочки Вари теперь уж два внука, А я не освоил ни струн, ни гармони. Умею играть лишь на магнитофоне. А чтоб одолеть ревматизм и невзгоды, Свищу иногда, как в мальчишечьи годы — Не в стиле битлов, не в традициях рока, А просто «раскинулось море широко»…

1995 г.

* * *

Сюжет этот странный и вечен, и нов, Как серпик луны тонкорогий. Он — город, проросший из сказочных снов, Он — шепот, он голос Дороги. Трамвай заплутал среди улиц пустых, Густеет коричневый вечер. Фонарь одинокий. Как джунгли — кусты. И крепнет надежда на Встречу. А если мне сон досмотреть не дано И в тайну его — не пробраться, То все же там светит родное окно (Которого нет на планете давно) Сквозь вечную даль субпространства…

1995–1996 г.

Песня для отрядного фильма

«Легенда о Единороге»

(по рассказу Алексея Крапивина)

…Как спасение, как спасение, К нам приходят ясные сны. Гаснет красное настроение, Слышен голос счастливой страны. Мы уйдем по рельсам заброшенным — Это лучшая из дорог. Нам поможет вспомнить хорошее Рядом скачущий Единорог. Пахнет влагой листва тополиная, Рельсы тянутся на закат. Может, будет дорога длинною, Может — вовсе недалека. Ночь пройдет, и желтыми красками Вновь зажгутся капли в траве, Наши плечи согреет ласково Незнакомый новый рассвет. Пусть сверкает росами звонкими Между шпал голубая трава И над синими горизонтами Встанут дальние острова. И не будьте к нам слишком строгими, Если, веря странному сну, Вновь уходим с Единорогом мы В неизвестную вам страну.

1996 г.

Герману Дробизу в день 60-летия

(Надписи на двух подаренных книгах)

1

Эта истина, Гера, предельно ясна: Время гонит нас злыми волнами. Мне тебя никогда, дорогой, не догнать — Целых семьдесят дней между нами. Но, с другой стороны, эта разность мала И не делает в жизни погоды. Жаль, полвека назад нас судьба не свела — В незабвенные школьные годы. Мы б с тобой от души погоняли футбол В травах послевоенного детства. А теперь — хоть о праздничный стол бейся лбом — От «маститости» некуда деться. Но надеюсь, что память о юной траве Никакой юбилей не заглушит. В наш дурацкий такой, в наш «компьютерный» век Пусть не вянет она в наших душах.

2

Прости меня, Гера! Стыжусь и терзаюсь, О скудости дара весьма сожалея. Но что еще мог полунищий прозаик Собрату вручить в трудный день юбилея? Конечно, в подарке моем мало толка (Не каждый прочтет этот труд увлеченно). Но можно ведь просто поставить на полку, Тем более, что корешок — золоченый.

4 августа 1998 г.

К собственному юбилею

(Для выступления на вечере)

Мое на свете появленье Потребовало много сил, Но моего соизволенья На этот самый акт рожденья Никто, конечно, не спросил. Но что тут делать? Жить-то надо, Коль родился на этот свет. Хотя я с первого

же взгляда Увидел, как в нем много яда, А справедливости в нем нет. И вот, живя еще в пеленках, Я часто размышлял в те дни О злом бесправии ребенка, И в голове свежо и ёмко Формировались темы книг. А дальше жизнь была короткой — Романы, драки, поезда… Писал, печатался, пил водку, Шил паруса и строил лодки — И так наматывал года. И постарел я неумело: Среди круговерченья дел Я одряхлел широким телом, Но к пенсионному уделу Привыкнуть так и не сумел. Бывает утром: сон расколот, Вставать с постели вышел срок, И ойкаешь как от укола: «Ну вот, опять тащиться в школу И вновь не выучен урок…»

9 октября 1998 г.

* * *

Мне б уйти насовсем В те миры, в т е м и р ы, Чтобы жить в них до той До последней поры, Когда всех нас объемлет Самый т о т светлый свет, Когда всем нам придется Дать последний ответ. От суда я, конечно, Никуда не сбегу. Но ответ дать, конечно, Я никак не смогу. И боюсь я, что будет Решение строго. Но я все же надеюсь, Что будет Д о р о г а, Ибо милостив Бог.

25 февраля 1999 г.

Алый мак

Солнце скачет серебряной рыбой По изломам стеклянной волны. Мальчик Митька идет над обрывом Под лучами десятой весны. Чайки весело в воздухе вертятся, Синий свет над водою стоит, И не верится, вовсе не верится, Что когда-то здесь были бои… Белый город над синею бухтой, В переулках — акации цвет, И кругом синева. И как будто Нет на свете ни горя ни бед. Первый мак, словно бабочка алая, Светит Митьке из сонной тени… …А внизу, под размытыми скалами, Штабеля невзорвавшихся мин. И кузнечиков звон невесомый — Как неслышный отчаянный крик: «Алый мак нужен Митьке живому, Чтобы маме его подарить!» Чайки в небе парят белокрылые, Замирая. как в медленном сне. Мальчик Митька идет над обрывами, По стеклянной идет тишине…

4 марта 1999 г.

Песня написана для фильма «Трое с площади Карронад», который так и не был снят.

На Широкой Речке

Все тревоги здесь проходят мимо. Мягок день — в нем ни лучей, ни ветра. Тишина заснеженного мира, Шапки снега высотой в полметра — На камнях, на соснах, на скамейках… Птичьих лапок частые отметки… Снегирей пурпурная семейка Пропорхнула, отряхая ветки. Дальние могилы спят под снегом. Надо — сапогами путь греби к ним… Мамин холмик стерегут бессменно С двух сторон озябшие рябинки. Помню — о рябинке тонкотелой Пела мама и меня качала… …А в кустах я вдруг заметил белок. Глянул — и на сердце полегчало…

1999 г.

Юным участникам

фестиваля «Дебют-2000»

в г. Екатеринбурге

Изводя лиловые чернила, В детстве мы стихов писали много — Всяких: от считалок и дразнилок, До поэм про дальние дороги. Строчкам счет вели на километры, Вкладывая пыл и душу в рифмы… Но трубили мартовские ветры — И как будто грохались о риф мы! Эта радость солнечных крушений, Эта сказка мартовских каникул, В наши души школьные проникнув, Нас с пути сбивала совершенно! Всё летело этой сказки ради Кувырком: и рифмы, и мы сами! Рвали мы страницы из тетрадей, Чтоб бумагу сделать парусами! Над водою снасти пели звонко, Исчезали в дымке берега там. Начиналась парусная гонка, Закипала пенная регата!.. А стихи? Они не станут хуже, Если вдруг на мачтах из лучинок Пролетят под ветром через лужи, Как над океанскою пучиной. …В чем секрет стихов — неясно многим, А ответ здесь легок, как ни странно: Ведь поэты в лужах у дороги Видят синий отблеск океана.