Синий лед
Шрифт:
— Я на прессуху.
Менее удачливыми считались те, кого нагружали текучкой: мелкими информациями, разбором почты и прочей чепухой. Заниматься этим никто не хотел. На текучке можно было просидеть не только весь день, но и всю карьеру, не заработав ни имени, ни славы, ни денег. Унылыми репортажами латались газетные дыры, на это неблагодарное дело иногда бросали даже лучшие силы редакции, после чего в стенах газеты начинались нешуточные баталии. Журналисты с пеной у рта доказывали свое право на пятничную свободу и крайнюю необходимость быть где угодно, только не на рабочем месте. Как правило, удрав, никто ни на какие
Никита всегда сбегал первым. По пятницам он предусмотрительно приезжал на работу в толстовке, сшитой трудолюбивыми китайцами, в которой, при определенных погодных условиях можно было спать на снегу, и, выйдя из кабинета шефа, Филиппа Борисовича, которого сотрудники за глаза звали Киркором Киркоровичем, к себе даже не заходил. Прихватив рюкзачок с фотоаппаратом и диктофоном, он торопливо сбегал вниз, прыгал в машину и уезжал, гордый своей находчивостью. Вот и в эту пятницу, прошмыгнув мимо зазевавшегося редактора, Никита удрал, выпав из душного коридора прямо в мартовскую слякоть.
Температура, на беду гипертоникам, поднялась еще ночью, вызвав бурное таяние снега. Дороги моментально покрылись бурой, похожей на комья шоколадного мороженого, кашей, а город встал в пробках. Обычно нетерпеливо ерзавший на месте Шмелев на этот раз, завязнув в длинной гусенице машин у светофора, был невероятно спокоен. В динамиках грохотали басы и выли гитары: готика, конечно, с шикарным оперным вокалом экс-солистки «Найтвиш», сменившаяся столь же великолепным голосом Джоша Гробана и его версией кафедральных соборов Нотр Дамм. Немузыкально подвывая певцу, Никита думал о своем.
После его скандального увольнения в прошлом году, он, недолго маясь без работы, пристроился собкором по региону в крупное столичное издание и, чтоб не пропадали материалы местного значения, в газету поменьше, нанеся бывшему шефу удар в спину. Заменившая Шмелева на боевому посту любовница экс-начальника быстро пустила криминальную хронику под откос, а газета потеряла в тираже порядка тысячи экземпляров, что во время засилья интернет-новостей, было довольно весомо. Никита просматривал газету, к коей когда-то имел отношение и злорадно хихикал.
Вчерашняя пьянка с Быстровой и ее глупой сестрицей имела свои побочные эффекты. Во-первых, дозвонившись под вечер Сашке, Никита узнал, что Лика жила на съемной квартире, получил адрес и телефон. При умелых манипуляциях в квартиру можно было попасть, хотя бы подключив к этому хозяйку. Возможно, там нашлись бы сведения о том, с кем встречалась Анжелика, так стихийно и не вовремя испугавшаяся преступников.
Во-вторых, уже очень поздно позвонила Таня и без всяких там церемоний предложила встретиться. А Никита, не будь дурак, согласился, посмеиваясь про себя. Юлькина сестрица ему совершенно не нравилась, слишком уж много у нее было всего: веса, смеха, глупости. Но одно дело отношения, другое — легкое, ни к чему не обязывающее свидание, которое можно завершить в постели.
Думая о том, как сегодня вечером будет мять белое, рыхлое тело Тани, Никита почему то вспоминал про Сашу. Мысли оказались тягостные, и чтобы сбить эту тяжелую волну, он нашарил брошенную на заднее сидение коробку с осетинским пирогом, купленную по дороге на работу и стал жадно рвать мякоть, вгрызаясь
Ему было сложно признать, что Сашкино предательство задело его сильнее, чем он хотел показать, а сейчас, прибежав с бедой, она расковыряла незажившую рану, хотя он сознательно вытравливал эту красавицу с оленьими глазами из сердца, и думал, что вытравил. А оказалось — нет, и потому — хотя в этом было странно признаваться — всего его любовные похождения, бывшие и будущие, не имели ни малейшего смысла. А ему уже так хотелось заполнить извечную пустоту своей квартиры, где шевелился сонный попугай — мальчик Гриша, начинающий бурную птичью свару по вечерам, радостный, что в доме наконец-то появился хозяин.
Когда Никита уехал на Гоа, попугая кормила Юлька. Она же от безделья выдраила всю квартиру так, что когда Никита, черный от загара, с двумя баулами индийской ерунды, явился домой, то невольно ахнул, глядя на сверкающие стекла, отчищенный ковер и отмытые до зеркального блеска полы. Нет, он, конечно, и сам не был свиньей, но женская рука — это женская рука, тут не поспоришь. Но хотелось, чтобы эта женская рука поселилась там навечно, и желательно вместе с хозяйкой.
Однажды за дверями оказался какой-то мужик: взрослый, импозантный, в модной одежде, благоухающий французским одеколоном, с цветами, ошарашено смутился и сбежал, сделав вид, что ошибся, а потом еще долго выхаживал перед домом, названивая девушке-динамо.
— Ты чего из моего дома бордель устроила? — спросил Никита Юлю, когда явился к ней на работу с подарком.
Она рассеяно пожала плечами, не думая отпираться, а потом устало пожаловалась:
— У Валерки роман. Уже не первый раз и, наверное, не последний.
Никита сочувственно покачал головой, хотя о романе был наслышан. По большому счету, беспокоиться было не из-за чего. Все адюльтеры Беликова проходили быстро и незаметно. Все леваки на стороне были связаны, скорее, с желанием самоутвердиться, поставить зарубку самца, чтобы затем вернуться в родную пещеру.
— Решила отомстить? — спросил Никита. Юля молчала пару минут, сдернула со спинки кресла вязаную шаль, и накинула на плечи. Из распахнутого окошка дуло, но закрывать его не хотелось, в кабине и так стояла жара.
— Решила, а что толку? В последний момент представила, как ко мне будут прикасаться чужие руки, и чего-то резко расхотелось. До сих пор не уверена, правильно ли поступила.
— Что мужика прокатила?
— Иди ты в пень, Шмелев, — рассердилась Юля. — Семейная жизнь — не игрушки. Кому-то все равно приходится уступать и быть мудрее. Хочется надеяться, что в нашей паре мудрее я.
— Надейся, — фыркнул Никита. Судя по интонациям, они уже отошли от опасной черты, и, стало быть, можно было позволить шутить.
— Я и надеюсь, но это совершенно не греет, — сокрушенно призналась Юля. — Я даже не могу понять, что хуже: подозревать, что тебе изменяют, или знать наверняка. А еще — это ужасно, быть такой умной. Другая бы на моем месте за измену потребовала минимум шубу, максимум — поездку в Ниццу. А я не хочу.
— Чего же ты хочешь?
Юля помолчала.
— Спокойствия, наверное. Мы столько лет в браке. Страсти улеглись, но нам по-прежнему не бывает скучно друг с другом. Если сейчас устроить ему истерику, разбить о башку сервиз, легче явно не будет.