Синтраж. Том 1
Шрифт:
Ума стонет в попытках пошевелиться, но тело почти не слушается. По всему узлу разносится вопль: «Алактум!» И член дуэта «Лехц» огромными прыжками несётся к убийце своего брата.
— Кун! Очнись! — выдавливает из себя юноша, но хантер не отвечает.
Тридцать метров.
— Ты меня слышишь? Соберись!
Двадцать метров.
— Если притворишься статуей, то это тебя не спасёт!
Десять метров. Кун и не думает проявлять признаки жизни. Монах уже может разглядеть ярость на лице мутанта. В транспортировочную ветку вваливается ещё с десяток участников. Кто-то из них стреляет по
Хлопок — колено мутанта взрывается алыми лепестками. Наёмник вопит и, хватаясь за просреленную ногу, падает на пол.
«Да, на колени ему не везёт…»
Ума ищет взглядом источник выстрела и видит в ста метрах перевёрнутый здравбот. Рядом с ним стояли двое: авинец с залитым кровью лицом, откладывающий в сторону винтовку, и рахдиец, опирающийся о днище здравбота и держащий игломёт на изготовке. Кажется, Дурий не мог самостоятельно стоять.
«Так вот, куда ты меня тащил…»
А в транспортировочном узле появляется всё больше и больше людей. Кун рычит, но таки поднимается и помогает монаху встать.
Участники обрушились лавиной, громкой, стремительной, неудержимой. Обрушились, устраивая бойню между собой и одновременно стараясь добраться до победителя турнира.
Винсент и Дурий обстреливают толпу, замедляя поток человеческих тел, а змей и ягуар плетутся обратно к гнезду. К союзникам. Не спеша, шаг за шагом. Главное — не оглядываться. Хорошо. Вперёд. Ещё немного.
Когда осталось всего ничего, Кун внезапно вздрогнул и осел на пол. Лишившись поддержки, Ума падает вслед за кроссом. Из спины хантера торчат несколько паралич-игл. Змей девяти искусств шипит, жалея, что на охотнике не оказалось доспеха, и продолжает ползти к здравботу. Над ним свистят иглы и пули, но он этого даже не замечает. Он нужен им живым, и он покажет им себя живого. Уже близко. Уже почти всё.
Пальцы касаются обшивки. Хватаясь за выступы машины, Ума Алактум поднимается и, игнорируя продолжавших стрельбу товарищей, вваливается внутрь мёртвого транспорта. При этом он кого-то задевает, и до него доносится стон доктора.
«Значит живой…»
Автоматически нащупав рукоять, монах вытаскивает из салона свою единственную игрушку. «Жнец» со скрежетом следует за хозяином. Вместо напряжения и усталости в теле юноша чувствует только боль. Боль, возрастающую обратно пропорционально количеству кислорода в мышцах. Невыносимую, постоянно усиливающуюся боль…
А участники уже слишком близко, чтобы можно было уйти. Окружив здравбот полукругом, они застыли перед еле живым чемпионом. Стрельба и звон металла прекращаются. Ума, пошатываясь, выходит навстречу толпе, принимает широкую стойку, двумя руками сжимает рукоять и закрывает глаза, в любую минуту готовый начать вихрь смерти.
Сколько группировок сюда стеклось? Десять? Двенадцать? Сколько из них осталось в строю: пять, шесть? Человек тридцать-сорок. И все они ждут, забыв о грызне между собой. Никто ни в чём не уверен. Сможет ли монах на самом деле поднять свой меч? Что начнётся, если… хотя нет, что начнётся, знали все, а вот чем закончится всеобщая бойня за транзит, вот этого не знал никто.
Ума делает глубокий вдох. Используй
«Что ж, вот оно: враги не могут меня убить, а я больше не могу сражаться. Официально я победил их всех. Теперь черёд боя неофициального… Интересно, сколько секунд я продержусь?»
Один из люков в потолке разлетается от взрыва…
***
В одном из самых дорогих отелей станции «Голден Люкс» на этаже, зарезервированном одним единственным человеком, в единственном заселённом номере растекался смех. Заливистый чистый искренний смех радости — порождение веселья. В этом номере, паря в невесомости и перелетая от экранов к трансляторам, а от них к визионам или голо-проекторам, наслаждался зрелищем человек в белом костюме. Он упивался хаосом происходящего, и в особенности его внимание привлекло столкновение участников в одном из транспортных узлов станции, где против наркотически опьянённой толпы вышел чемпион, неспособный даже самостоятельно стоять. И всё близилось к катастрофе, пока на экране один из эвакуационных люков не взорвался, и в маршрутный узел не влетел мобиль администрации.
Напряжение наблюдателя спало: быть может, не всё ещё было потеряно.
А по комнате безмятежно плыла маска улыбающегося младенца, не прекращая издавать заливистый чистый смех, пока хозяин не схватил её и, надевая, не направился к выходу.
***
Один из люков в потолке разлетается от взрыва, и, спикировав в лучших традициях столичного кинематографа, на «сцену» врывается мобиль с логотипом администрации «Ню Нова».
Транспорт зависает между теми, кто хочет отобрать и теми, кто хочет защитить. Кабина раскрывается, и оттуда вылетаю три силуэта. Три судьи. Три офицера нобилити. Это на время отбивает у толпы желание что-либо предпринимать.
По затихшему узлу разносится жёсткий командный голос самой опасной женщины на станции:
— Забирайтесь внутрь, — и, повинуясь приказу Эмили Травл, к машине спешит компания из врача-цикианца, технолога-рахдийца и стрелка-авинца, не позабывшая бессознательного аристократа-урийца. Несколько человек из толпы невольно сдвигаются вперёд, но женщина вскидывает руку, и волна жара заставляет их отпрянуть назад.
Не двигается только Ума, он по-прежнему стоит не в силах пошевелиться. К нему подходит здоровяк Дженсо Вэй и, ободряюще сжав плечо, говорит:
— Всё хорошо, можешь идти.
Юноша открывает глаза и отрицательно качает головой, затем переводит взгляд куда-то в толпу, указывая на обездвиженного кросса. Бородатый судья вздыхает и не спеша направляется к хантеру. Участники расступаются, позволяя офицеру взвалить на себя Куна. Дженсо тратит ещё несколько секунд на раздумья, прежде чем подобрать и серповидные мечи охотника. На обратном пути здоровяк без особого труда свободной рукой подхватывает монаха и его меч, чтобы в конечном итоге, подойдя к мобилю, закинуть туда раненых.