Синяя Борода
Шрифт:
Выражусь немного по-другому. Дэн Грегори был чучельником. Он набивал, покрывал лаком и приколачивал к стене самые, казалось бы, потрясающие моменты, и все они оказывались унылыми пыльными безделками, наподобие лосиной головы, купленной на дачной распродаже, или же меч-рыбы на стене в прихожей дантиста.
Ясно?
Выражусь еще немного по-другому. Жизнь, по определению, не может стоять на месте. Куда она движется? От рождения к смерти, без остановок. Даже миска груш на клетчатой скатерти течет и колышется, если нанесена на холст кистью мастера. И каким-то волшебным способом, тайну которого ни
Жизнь и смерть были и на том самом куске картона, который, казалось бы, случайным образом заляпал давным-давно Терри Китчен. Я понятия не имею, как он их туда всунул. Он, впрочем, тоже.
Я вздыхаю. «Эхма», говорит старик Рабо Карабекян.
10
И снова 1933 год.
Я показал адрес Дэна Грегори полицейскому на Центральном вокзале. Он сказал, что это всего в восьми кварталах отсюда, и заблудиться по дороге невозможно, потому что эта часть города расчерчена на клетки, как шахматная доска. Вокруг была Великая Депрессия, и на вокзале было полно бездомных – так же, как и сейчас[36]. Газетные заголовки сообщали об увольнениях, разоренных фермах, лопнувших банках – так же, как и сейчас. Все, что изменилось, насколько я понимаю – это что еще одну Великую Депрессию мы теперь можем при помощи телевидения скрыть. Не удивлюсь, если так уже скрыли Третью Мировую.
В общем, идти было недалеко, и вскорости я уже стоял перед дверью из цельного дуба, которую мой новый хозяин использовал для рождественской обложки журнала «Свобода». Массивные петли были покрыты ржавчиной. Никто не умел подделывать ржавчину и то, как она оседает на дубовой древесине, лучше, чем Дэн Грегори. Колотушка была сделана в форме головы горгоны, с волосами и ожерельем из переплетающихся змей.
По легенде, если взглянешь на горгону – сразу окаменеешь. Я рассказал сегодня об этом подросткам у моего бассейна. Они понятия не имели о том, что такое горгона. Мне кажется, они не имеют понятия ни о чем, что не показывали на этой неделе по телевизору.
* * *
Как на обложке журнала, так и перед моими глазами на злобном лице горгоны и в складках между копошащимися змеями зеленели пятна патины. Никто не умел подделывать патину лучше, чем Дэн Грегори. На обложке колотушку окружал венок из остролиста, но к тому времени, как я приехал, его уже сняли. Некоторые из листьев побурели по краям и покрылись пятнами. Никто не умел подделывать болезни растений лучше, чем Дэн Грегори.
Так вот, я приподнял горгону за тяжелое ожерелье и отпустил. Эхо от глухого удара разнеслось по прихожей, где и люстра, и парадная винтовая лестница тоже, как оказалось, были мне прекрасно знакомы. Я видел их на иллюстрациях к рассказу о невероятно богатой девушке, влюбившейся в семейного шофера. Кажется, рассказ напечатали в «Кольерз»[37].
Хорошо знакомым было и лицо человека, вышедшего на стук – лицо, но не имя, поскольку он служил моделью для многочисленных рисунков Грегори, в том числе и к рассказу о богатой девушке и шофере. Сам шофер и был срисован с него. В рассказе он спасает дело отца
У вышедшего было отличное лицо для типажа американского героя. Он и в самом деле был летчиком во время Первой Мировой. Кроме того, он и в самом деле был помощником Дэна Грегори – в отличие от Мэрили Кемп, которая помощницей только назвалась, – и впоследствии стал единственным его другом, не бросившим его до самого конца.
Его тоже расстреляют в Египте, в мундире итальянской армии, во второй, а не первой из мировых войн, доставшихся на его долю.
Так говорит одноглазый армянский предсказатель, вперив взор в хрустальный шар.
* * *
– Чем могу служить? – спросил он.
Даже движением глаз он не выдал, что узнал меня, хотя ему было известно, кто я такой, и что я должен появиться у двери с минуты на минуту. Они с Грегори решили устроить мне холодный прием. Могу только догадываться, что они наговорили друг другу перед моим прибытием, но уверен, что представлялся я в их глазах нахлебником, которого Мэрили притащила с улицы, вором, который уже успел стянуть материалов на много сот долларов.
Они скорее всего также убедили друг друга, что ответственность за кувырки вниз по лестнице лежала полностью на самой Мэрили, и что Грегори страдал безвинно. Собственно, я сам верил в это до тех пор, пока она не рассказала мне правду, после войны.
Чтобы хоть как-то подтвердить свое право находиться на этом пороге, я спросил, где Мэрили.
– В больнице, – сказал он, по-прежнему стоя в проходе.
– Ох, – сказал я. – Очень жаль.
И назвал ему свое имя.
– Я так и понял, – сказал он.
И даже после этого он не пригласил меня пройти в прихожую.
Тут сам Грегори, стоявший посреди парадной лестницы, осведомился, кто пришел, и человек в дверях, которого звали Фред Джонс, отозвался с таким отвращением, будто вместо слова «подмастерье» он произносил «глисты»:
– Ваш подмастерье.
– Кто-кто?
– Ваш подмастерье, – повторил Джонс.
Ответная реплика Грегори поднимала вопрос, над которым я и сам размышлял: в чем же смысл для художника иметь подмастерье в наше время, когда краски и кисти больше не нужно готовить прямо в мастерской?
Вот что он сказал:
– Подмастерье мне нужен примерно так же, как оруженосец или трубадур.
* * *
В его речи не было армянского или русского акцента, и американского тоже не было. Его акцент принадлежал представителю британского высшего общества. Но если бы Грегори захотел, он мог бы, глядя с парадной лестницы мимо меня на Фреда Джонса, заговорить как кинематографический гангстер или ковбой, как иммигрант из Германии, из Ирландии, из Швеции, да кто угодно, заранее не угадаешь. Никто не умел подделывать голоса с экрана, со сцены или из радиоприемника лучше, чем Дэн Грегори.