Сирена в котелке
Шрифт:
Прихожу на станцию и глазам не верю. Содом и Гоморра, конец света, землетрясение в девять баллов. Поезд облеплен так, что мышь в него не пролезет, а тут еще двести человек пытаются пробраться через окна. Какая-то дамочка старается тяжелым чемоданом протолкнуть впереди стоящего типа, который застрял в двери и ни вперед ни назад. За нею стоит красавец брюнет. Так как руки у него заняты раскладушкой, он бодает дамочку головой, уговаривая, чтобы она продвигалась вперед, а это, как говорится, физический нонсенс, потому что через окна видать, как у счастливых пассажиров, которые своевременно
Впрочем, с помощью двух носильщиков я все же втиснулся в поезд через окно и даже получил во втором классе приличное место на коленях у фундаментальной блондинки. К сожалению, мне не удалось там долго удержаться. Используя центробежную силу, попутчики выбросили меня в коридор. То есть не совсем, голова осталась в купе, а корпус деликтус выбросили, и он болтался в коридоре наподобие маятника. Потому что каждые пятнадцать минут сквозь толпу отчаявшихся пассажиров протискивалась буфетчица атлетического сложения с горячими сардельками или с пивом в корзинке. Пассажиры, плача, умоляли ее, чтобы она образумилась, но она отвечала, что ей не хватает до плана тридцать три процента. После третьего рейса буфетчицы пассажиры сложились и выкупили у нее все сардельки и все пиво, но это не помогло, так как она притащила лимонад и вафли.
В Ченстохове меня унесли с собой люди, которые там сошли целой стеной. Я пытался объяснить, что мне нужно ехать дальше, но, так как абсолютно не за что было уцепиться, я остался на перроне.
Влезть обратно в вагон не было никакой возможности, потому что к поезду ринулась встречная волна ченстоховичан, которые тоже отправлялись на отдых.
Но все же в Ченстохове я не остался. Подвернулся, слава богу, какой-то высокий детина. По его спине я взобрался на крышу и только тут понял, как приятно ехать на свежем воздухе, с прекрасным видом на пробегающие мимо пейзажи. Точь-в-точь как двадцать лет назад.
Что и говорить, сверху все лучше видно.
?? ?? ??
1964
?? ?? ??
?? ?? ??
? ?
Американка
?? ?? ??
Уже несколько лет Геня проедает мне мозги, чтобы я обязательно купил кресло-кровать, или так называемую американку.
— На что тебе, любимая ты моя, эта «поджигательница войны»? — говорю я. — Ведь у нас есть кровать, а сидеть можно и на стульях.
— Ну да, но если кто-нибудь из родственников приедет и захочет переночевать, мы всегда мучаемся.
В самом деле, когда в прошлом году на пасху дядя Змейка с тетей Змейкой из города Лодзи к нам приехали, Генина тетя в кровать на мое место прописалась, дядя спал под столом, как под балдахином, а я с шурином Пекутощаком — в шкафу.
Однако чувствовали мы себя там неплохо, потому что Геня держала в шкафу бутыль лечебного спирта и мы всегда выпивали по сто граммов перед сном. Спирт был наслоен на муравьях в качестве лекарства от романтизма[17], но это не мешало ему оказывать положенное действие. Шурин, правда, жаловался, что у него мурашки по спине бегают, но свет зажигать
С дядей худший вопрос вышел. Когда он ночью захотел напиться воды, он так стукнулся темечком о крышку стола, что на голове у него выскочила шишка величиной с палестинский апельсин, а кроме того, все, что Генюха на столе к празднику приготовила, слетело на пол.
Вот почему Генюха уперлась, чтобы в этом году непременно купить «американку». Я пробовал ее урезонить.
— Генюха, — говорил я, — от этого только хуже будет.
— Как так?
— А так, что с «американкой» лучше не шутить… В ней автомат.
— Что это значит?
— Сейчас объясню. Мой приятель, некий Кропидловский купил себе именно такую «американку». Мебель прима. Последний крик техники. Как известно, такая «американка» днем имеет вид глубокого удобного кресла, вечером же раскрывается и в мгновение ока превращается в широкую мягкую кровать. Одна беда — норов у нее крутой.
— Что это значит?
— А то, что если кто в нее уляжется, она тут же издаст треск, и перед вами опять удобное глубокое кресло.
— Ну а тот, который лег?
— Ясное дело, остался внутри.
— И кричит?
— Нет. Он сразу же получил пружиной по затылку и потерял сознание. Кропидловский таким манером чуть тестя не потерял.
— Он заявил рекламацию?
— Конечно. Главмебель письменно ему ответила, что это мелочь. «Американка» в первоклассном состоянии, просто автомат у нее слишком чувствительный, и заменили ему на другую.
— И та лучше?
— Лучше, но совсем не чувствительна. Как он ее в первый раз раскрыл, так она больше не закрывается. Кропидловский застелил ее ковриком и превратил в так называемую оттоманку. Но ложиться на нее все равно не решается, чтобы она ночью неожиданно не закрылась. Не покупай, Генюха, «американки», не хватает нам дела о тетеубийстве.
Но Геня уперлась:
— Хочу «американку», и смотри, если ты ее проморгаешь.
Я пытался ей объяснить, что приобрести мебель — не такая легкая штука, люди за мебелью по полгода с четырех часов утра на площади Трех Крестов в очередях перед магазином стоят. А кроме того, нужно предъявить свидетельство о прививке оспы, справку о гражданстве, свидетельство о бракосочетании, удостоверение домового комитета о сдаче железного лома и неметаллического утильсырья, выписку из метрики и справки: об участии в уничтожении листоеда, а также об отсутствии родственников за границей. Одним словом, нужно, как говорится, принести три заявления, ключ от квартиры и фотографию отца, а после всего этого поискать соответствующих знакомых.
Ничего ее не убедило. Две недели я бегал по учреждениям, пока все не оформил. Встал в три часа ночи. Занял очередь у того самого магазина и стою. Удивило меня, правда, немного, что я один представляю собой эту очередь, но как только открылся магазин, я первый вбежал внутрь, подлетел к какому-то типу, который сидел за столом, и говорю:
— Будьте любезны, вот метрика, вот гражданство, вот листоед, вот нежелезный металлолом, вот фотография отца. А если вас беспокоят знакомства, то я лично знаю Перникевича из отдела гнутой плетеной мебели.