Сиреневое боа
Шрифт:
– Пока.
Я поднялся, толкнул дверь в спальную. По старой привычке я не запер ее, чтобы, возвращаясь с вечеринки, сразу повалиться в постель. Зажег лампу, Лехи до сих пор не было.
Расстроился. Присел на край кровати. Встал. Спустился на кухню, налил виноградного сока и залпом его выпил. Поднялся в ванную. Скинул с себя пропитанную ночью одежду и залез под душ, чтобы хотя бы частично смыть с себя неприятные ощущения. Я уперся руками в стену и размышлял о происшедшем. Многие фрагменты мозаики событий не состыковались. Нашелся вал вопросов без ответов. Завтра.
Я тщательно вытерся толстым полотенцем, обмотал его вокруг бедер и снова спустился вниз. На кухне запихнул рубашку и брюки в стиральную машинку, в холодильнике отыскал ветчину и кетчуп, скроил бутерброд и по кроличьи быстро его сожрал. Вышел во внутренний двор и закурил.
Щекотали ухо пением птицы. Воздух был свеж и прозрачен, наполнен выдохами деревьев и цветов. Моя нагота гармонично слилась с утром, каждой клеткой тела я впитывал силу природы. Космос отражался во мне. Я парил. Я был спокоен, потому что в безопасности.
Во мне вспыхнули волнение и злость одновременно: я до сих пор не знал, где Леха. Снова рванул к стиральной машинке, обрадовался, что не запустил ее, выудил из брюк телефон и поставил его заряжаться. Включил: ни звонков, ни сообщений.
Я улегся в постель, зевнул и на второй овце уснул, так и не успев обидеться на Леху.
Меня разбудила пилящая боль. Я сдернул с себя простыню и ужаснулся от размеров щиколотки: она напоминала трехлитровую банку с вишневым вареньем. Слегка касаясь трусливыми пальцами, я аккуратно ощупал ногу, тошнота подкатила к самому горлу. Вдруг боковым зрением я увидел лежащего ничком Леху. Его рот был приоткрыт, веки вздрагивали в беспорядке сна, руки бережно обнимали подушку. Я тихо прислонился к его голой спине щекой и снова уснул.
– Хватит. Успокойся. Это сон. Ну, не плачь. Чего же ты вчера натерпелся, – доносился откуда-то издалека Лехин голос. Он делался отчетливее, приближался и, едва стерлась фарфоровая грань между двумя мирами, я вскочил и ударился затылком о Лехин подбородок.
– Все. Все. Это сон, – поглаживал меня по голове Леха.
Я почувствовал в глазах слезы, вытер их и улыбнулся:
– Привет.
– Привет.
Мы изучали лица друг друга, как будто впервые встретились. Леха прижал меня к себе и неуклюже заерзал. Я завизжал.
– Ты чего?
– У меня с ногой что-то творится.
– Посмотрю?
Я кивнул.
– Ого! Это, малыш, перелом! Нужно срочно к врачу. Позавтракаем и поедем. Окей?
– Ты когда вернулся?
– Около десяти. А ты?
– Не помню. Тебя ждал.
– Я приходил, но тебя как ветром сдуло.
– Где был?
– Долго рассказывать. Есть хочу. Приготовлю чего-нибудь.
Леха натянул шорты и вышел. Я нащупал под кроватью пульт от телевизора.
«Сегодня полицией был задержан крупнейший в городе наркоторговец, действующий под прикрытием литературного агента…»
Вещал сбивчивый женский голос, и на экране появилась фотография синебородого Тони. Невнимательный слух пропустил пару предложений важной информации и начал воспринимать ее поток только, когда картинка сменилась лицом Фанни Ста:
«…о развитие
Вошел Леха с подносом в руках.
– Ты слышал? – еле выговорил я.
– Что?
– Там Фанни про нас репортаж состряпала.
– Почему бы и нет. Нас кто-то подставил. Вполне возможно, она.
– Чушь!
Часть вторая
В миг, когда лед встречается с пламенем, кто-то из них меняется.
В темном коридоре на четвертом этаже сквотерского дома, убогого как жизнь всех его обитателей, пахнет сигаретным дымом. В самом конце мерещится свет. Рама настежь, хотя в ней давно нет стекла. Его еще зимой выбил кулаком киевлянин Олег, когда поссорился со своей здешней девушкой Машей из Минска. В шутку этот дом назывался БСС, Бывший Советский Союз, потому что под ободранной и вечно худой крышей он прятал людей, бежавших от будней постсоветской власти разных стран, некогда составляющих ту навевающую страх державу.
На широком подоконнике, согнув ноги в коленях и оперев на них подбородок, сидит боком девушка. Смотрит в окно. Рядом с ней курит парень, смотрит на нее.
– Я воровка и ненавижу людей, – она поворачивает голову: глаза полны отчаяния и брезгливости.
– Брось. Я не верю. Пойдем лучше ко мне.
– Зачем?
– Не тут же торчать!
– Иди. Я скоро приду.
– Ага.
Он перекидывает через нее окурок, еще раз замечает ее впалую щеку и уходит.
Она не придет. Тишина воскресного вечера и тяжелый летний воздух заморозят ее в той же позе и с теми же мыслями. О жизни. О ее жизни!
В коридор вываливаются по пояс голые, пьяные и громкие парни. Они всю неделю вкалывают на стройке за двенадцать фунтов в час, поэтому выходные безутешно тратят на спиртное и драки. Их пятеро или шестеро. Подшлепывают тапками в такт не тактичной песне. И безудержно ржут.
– Милая, уступи дяде место, – один из строителей тянется к девушке скользкими губами и неожиданно его одолевает отрыжка.
– Пошел вон! Придурок! – отпихивает она его. Успевает подумать «Ненавижу людей!», прежде чем сильная рука скидывает ее с подоконника.
– Что это мы такие грубые? – тошным голосом спрашивает парень.
– Отвали!
– Ну, ну. Давай знакомиться? Иван. По-вашему – Джон.
– Мне пора!
Он прижимает ее к пропитанному потом и алкоголем телу и громко дышит ей в ухо, оставляя в нем обильную испарину. Лезет ладонью под футболку и начинает шарить по спине.
– Я сейчас заору!
– Не надо. Я тебя не обижу, детка. Подари мне сегодня счастье, – прихрюкивая, шепчет он.
Резким движением колена она на несколько секунд лишает его способности говорить и вообще совершать какие-либо действия. Его руки слабеют, рот раскрывается, будто прорезь у автомата с шоколадными батончиками. Ехидно улыбнувшись, девушка вырывается из страшных объятий. Она твердым шагом направляется от окна, на середине коридора сплевывает неприятные впечатления и идет к Женьку.