Сиреневый ветер Парижа

Вербинина Валерия

– Ее там не было. Служащие абсолютно уверены. Я опросил их всех.

– Интересно, на кой черт ей почта? — спросил Саразен. — В наши дни письма пишут только старики, все остальные пользуются Интернетом. — Он поднялся. — Так, ребята, продолжайте работать, а я пойду займусь этим Арменом. Лероке!

– Иду, шеф. Я тут подумал…

– Что?

– Да по поводу почты. Может, она ждала письмо или посылку? Скажем, до востребования? — высказал предположение Лероке, когда они уже вышли из «Веселой устрицы».

– Маловероятно. Она же даже не знала, как туда пройти. — Саразен почесал нос. — Я распорядился оставить на почте нашего человека, на всякий случай, но нутром чую: это бесполезная трата времени.

– А до почты

она не дошла, потому что ее спугнули в магазине, — продолжал фантазировать Лероке. — Годится?

– Нет. Концы не сходятся. И больше всего меня смущает то, что она подпустила к себе типа с оружием.

Концы и в самом деле не сходились.

Глава тринадцатая

Из всех представителей рода человеческого самый опасный — одинокая женщина без дома и друзей.

Артур Конан Дойл. Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс

Сегодня наконец-то все закончится. Я — полноправная гражданка своей страны, и мое посольство должно мне помочь. Разумеется, узнав мою историю, наши представители помогут мне вернуться домой, потому что оставаться во Франции и давать показания по двум убийствам и одному покушению на убийство мне вовсе не улыбается.

Поэтому я вышла из метро в центре Парижа, включила мобильник Ксавье и стала названивать в посольство. Номер я нашла в толстенном телефонном справочнике, который лежит в каждой телефонной будке.

Сразу же скажу, что я истратила кучу времени, и все зря. Меня футболили от одного сотрудника к другому и, едва я намекала, что попала в затруднительную ситуацию, голоса на том конце провода становились на десяток градусов холоднее. Наконец меня уведомили, что будет лучше всего, если я обращусь к товарищу Пивоварову. Товарища Пивоварова на месте не оказалось — он ушел на обеденный перерыв. Почему-то я не сомневалась, что этот обеденный перерыв продлится до самого вечера, и от злости отключила телефон.

Затем я подумала о временном убежище, где смогу передохнуть, сделать что-то со своими волосами и подготовиться к визиту в посольство. Мне уже стало ясно, что по телефону я ничего не добьюсь. Проблема в том, что в кармане у меня оставалось около десяти евро.

«Надо идти в посольство прямо сейчас», — сказала я себе.

После этого я окажусь в четырех стенах и меня уже не выпустят в город. Да что там, после всех моих приключений, наверное, французские власти распорядятся не давать мне визу, и я больше никогда не увижу Париж.

Все это было ужасно обидно. А Версаль? Как же я буду без Версаля? Неужели этот волшебный мираж так и останется для меня всего лишь картинкой из телевизора?

Вы скажете, что я идиотка, и будете тысячу раз правы. Вы скажете, что, когда человеку угрожает смертельная опасность, надо прежде всего спасать свою шкуру, а не думать о Парижах и Версалях, и будете правы десять тысяч раз. Но я не считаю себя идиоткой. Просто я человек, плохо приспособленный к жизни, и так было всегда, сколько я себя помню. В детском саду каждый, кто хотел, отбирал у меня игрушки, и мне даже в голову не приходило жаловаться. Позже я хотела пойти учиться на мультипликатора, но родители сказали — какая мультипликация, кому это нужно, ступай на юридический. Нужно делать деньги, нужно делать карьеру, расталкивая всех локтями, нужно идти по головам, если понадобится. Но я равнодушна к деньгам — настолько, насколько можно быть к ним равнодушным в наше меркантильное время, и мне скучны карьерные интересы. Я люблю тишину, покой и уют, чтобы в комнатах была красивая мебель, за окном — красивый вид, а рядом со мной — человек, который меня ценит. Я люблю книги, путешествия, яркие фотографии, приятные впечатления, а вместо этого приходится бросать юридический, потому что родители погибли и их стройная и на редкость логичная картина мира, где я занимаю место

юриста, гребу деньги лопатой и гляжу на всех свысока, погибла тоже. Более того, обнаружилось, что с деньгами у меня напряженка, и надо срочно идти работать, куда берут. В мобильном салоне я не продала ни одного телефона — как сказал мне Денис, «у тебя такой вид, будто ты витаешь в облаках, а покупатели терпеть этого не могут». В конце концов я оставила работу, и мы стали жить вместе, но его родители, ох, родители, чего они только обо мне не говорили. И обуза я, и каши со мной не сваришь, и лентяйка, и делом заниматься не хочу (угу, по три часа в день у плиты, да еще мытье посуды, глажка, уборка и все остальное — не моих рук дело, а так, взмахнула волшебной палочкой, и все само сделалось). Больше всего их, по-моему, бесило, что я не обращаю внимания на их нападки. Впрочем, я уверена, они бы отыскали недостатки в любой девушке, которая стала бы жить с их сыном, будь она даже умница, красавица, спортсменка и обладательница собственной нефтяной трубы в придачу.

«Только теперь все это совершенно неважно, — сказала я себе. — Я просто погуляю по Парижу — и в посольство, пока не произошло чего-нибудь экстраординарного». Однако сначала я купила в супермаркете готовый сэндвич с тунцом, помидорами и зеленью. Он съел еще полтора евро из моего скромного бюджета, но зато теперь я не чувствовала голода.

Я сделала круг по центру, как губка, впитывая в себя окружающую красоту, и мало-помалу почувствовала, как начинаю успокаиваться. Огорчало только то, что у меня не было фотоаппарата. Чего бы я ни отдала, чтобы оказаться в эти мгновения одной из миллионов обыкновенных туристов, которые посещают Париж!

По набережной мимо зеленых лотков букинистов я двинулась по направлению к Эйфелевой башне, но там было слишком много народу, и на подъемники стояла громадная очередь. Я ушла в сторону, с сожалением оставив башню позади, и тут меня обогнал туристический автобус. Возле довольно скромной гостиницы (да, Париж — не Москва, и там в центре можно найти отельчики за вполне приемлемые деньги) автобус остановился, из него вышла совсем юная девушка-гид, которую облепила толпа горластых туристов. По их специфическому английскому произношению я тотчас же признала в них американцев.

Шофер открыл багажное отделение, и вмиг тротуар был заставлен чемоданами и сумками, которые тащили такие же, как я, пленники парижской мечты. Я остановилась, ожидая, когда они разберут вещи и можно будет пройти дальше, но туристы не спешили войти в гостиницу. Их гид, которая минуту назад прошла туда, показалась в дверях, сопровождаемая немолодой дамой-администратором. Девушка махала руками и делала какие-то жесты, дама улыбалась с видом полного непонимания.

– Twelve rooms, — простонала гид, — twelve! [7]

7

Двенадцать номеров… Двенадцать (англ.).

Она попыталась начертить в воздухе двенадцать, но у нее получилось что-то непонятное.

– Combien? [8] — переспросила дама с типичной певуче-восходящей парижской интонацией.

Мне стало ясно, что девушка-гид, наверное, только недавно вышла на работу и вдобавок ко всему не говорит по-французски, а дама не говорит по-английски. Впрочем, даже те французы, которые знают английский, говорят так, что лучше бы им было этого не делать.

– Elle dit, douze numeros, — перевела я, потому что мне надоело стоять на тротуаре. — Douze.

8

Сколько? (франц.)