Сиргвидония

Сегодня 18 мая 2063 года, сейчас 1.59 утра. Я заканчиваю свои записи. Пройдет еще часов шесть, и вся Планета станет праздновать День Святого Сиргвидония, один из самых главных праздников нашей цивилизации, почитаемый абсолютно всеми жителями Земли. Я уже отключил свой коммуникатор, чтобы меня никто не доставал в этот день. Как бы вы там не праздновали, для меня это дата, когда я поминаю свою семью и свой народ. Пройдет еще несколько дней и мне исполниться сто лет. По нынешним меркам, это не возраст. Однако, для меня, это очень много лет. И дело не в том, что я устал жить. Отнюдь. Я люблю жить. И всегда, на сколько я себя помню, мне жить нравилось и нравится сейчас, но в моих записях, речь идет не обо мне. Впрочем, а почему не обо мне? Ведь эту историю рассказываю я. Значит это о том, что я пережил, а еще о том, чему я был предтечей. Какие решения принимал, и что из этого вышло. Когда-то,

в далеком детстве, я мечтал дожить до двухтысячного года. Не знаю почему, но для меня это было важно. Я считал сколько мне будет лет в две тысячи ноль, ноль, ноль. Думал о том каким я буду в это время. Я много пожил, но уж сто лет, точно не планировал. Врачи говорят, что у меня все прекрасно, и я уверен, что жизнь будет продолжаться. А мой вопрос «зачем» никого не волнует. Действительно, зачем? Ведь я уже сделал свое главное дело. Ценой жизни милых людей, моих близких, вы летаете в дальний космос, заселяете планеты, и лишь я один остаюсь наедине с той ценой, которая была заплачена за спасение нашей цивилизации. Эта история о парне, который чуть выделялся. Это история о парне, который подвергся испытаниям судьбы. Это история о парне, который «вытащил свой счастливый лотерейный билет» и мог после этого ничего не делать. Это история о парне, у которого было все, что вы только можете себе представить, но его интересовало большее. Это история про парня, который изменил Мир ценой чужих жизней.

Осень 1994 года.

– С тобой хотят встретиться.

Я оторвал взгляд от своей тарелки, где лежал наполовину растерзанный круассан с ветчиной, и вопросительно посмотрел на Макса.

– Они вышли на меня и просили с тобой поговорить.

– Бондеры, что ли?

– Если бы. – Максим устало вздохнул и отвел глаза.

У меня похолодело где-то внизу живота. Я с детства ненавижу это чувство. Еще тогда, когда старшеклассники заманивали меня в туалет на перемене, чтобы отбуцкать. Возникало это чувство и позже, но менее остро. Попытки анализировать это привели к выводу, что главное во всем этом – страх. Впрочем, сейчас мне было не до самоанализа. Мерзкий страх уже обволакивал меня, ладони вспотели, ноги стали ватными. Блин, ну что за жизнь.

– Макс, давай выкладывай быстро, а то я обделаюсь.

– Да ты знаешь, мне кажется, ничего страшного. – он помолчал. – Иначе ты бы давно уже был у них.

– Блин! Да у кого у них? Ты что, смерти моей хочешь?

– У чекистов, у кого еще? Сам что ли не понимаешь? Стали бы бондеры или мусора так издалека заезжать?

– А эти, значит, у нас воспитанные. Подходы, стало быть, ищут. Что же это я за персона такая, если они тебя попросили со мной поговорить?

– Да ты знаешь, это-то и странно. Есть у меня знакомец один, который помогал вопросы решать с таможней. Ну ты помнишь эти мои проблемы прошлогодние. Так вот, он позвонил вчера, стрелку забил. Я думал, предложить чего хочет, а он о тебе заговорил. Ага, думаю, пробивает. Ну я, сам понимаешь, отшучиваюсь, а он всё свое. Тогда и сказал ему что-то вроде про то, что друзей в унитаз не сливаю. Ну он в бутылку. «Кто унитаз? ЧК унитаз?» И всё в таком духе. А выпили на тот момент немало. Распалился не на шутку. Я присмотрелся, как ты учил, и вижу, пургу гонит малый. Специально распаляется, пугает типа. Тут пришло ко мне успокоение, я еще налил по полной, сунул ему в руку рюмаху, выпили. Поднял я свои очи кари на этого помошничка и в лоб ему про то, что если есть чего сказать, пусть говорит, а нет, то и покедова. И представляешь, он повелся. Слабак. А еще майор. Мельчают гэбисты.

– Макс, ну не тяни ты кота за сам знаешь что. Дело говори.

– Я и говорю. Мол, ничего плохого мы не хотим, и стучать ни на кого не надо, просто у Кирилла встреча предстоит, вот мы и хотели бы его предостеречь.

– Слушай, это бред какой-то. Что они, из института благородных девиц? Мы что, в Швеции? Ты посмотри на улицу. Москва – 1994. Останови любого на иномарке, все с оружием. Вот здесь вчера стрелка была, человек сорок. Среди бела дня терли с полчаса, потом стрелять начали. Ты не темнишь, часом?

– Да ты чего? В своем уме?

– Ну и что теперь?

– А ничего. Вот просил передать тебе телефон. Позвони ему.

Макс протянул мне белый прямоугольник. Абясов Андрей Михайлович и телефон. Бумага была дешевая, таких визиток давно уже не делают.

– Макс. Ты мне друг. Мы с детства вместе, чем он тебя так запугал? Ну посмотри на эту лажу. Это не карточка, а фуфло какое-то. И потом, что я, идиот звонить сам? У них мой номер есть, вот пусть и звонят. А ты, если спросят, скажи, что говорил и всё передал. Да не бзди ты. Они в тех делах таможенных не менее чем ты замазаны. А больше на тебя и нет ничего.

– Дурень ты, Кира. На всех на нас у них есть, не беспокойся, только команды «фас» и ждут.

– Расслабься, старик. Рассосется как-нибудь.

Я, кстати, завтра в Ялту лечу по делам. Вернусь через неделю, а там «либо ишак подохнет, либо шах помрет».

Уж за что я по-настоящему благодарен «Аэрофлоту» тех лет, так это за рейс Москва – Симферополь. Вылет в 10.40 утра. Тут главное, чтобы в Москве дождь шел, а еще лучше снег мокрый. Когда с утра идет мокрый снег, на душе особенно гадко. Едет какой-нибудь гражданин на работу, кругом грязь, слякоть. Щетки эту грязь по лобовому стеклу размазывают, пробки на дорогах, по радио бредятина утренняя. Но это гражданин рядовой, а вот избранные… В восемь сорок проходят регистрацию, потом мимо сонных таможенников, через пять минут попадают в маленький зальчик ожидания, и здесь главное не суетиться. Сначала в бар. Пятьдесят «Хенесси» и эспрессо. Причем не экономить. «Хенесси ХО» и черт с ним, что стоит не выговоришь. Зато девушка сразу смотрит внимательно на тебя и даже ласково. Еще бы, только смену приняла и сразу такая удача. И не в стакан нальет тебе, а в рюмочку, хоть и в пластиковую, и лимончик выдаст без напоминания, а бывает, что и конфетку даст или шоколадку маленькую. А ты бритый такой, довольный, бодрый в меру, глаза с поволокой. Примешь всю эту роскошь с благодарностью и к столику. Медленно выпить кофе, маленькими глотками, не торопясь. Кофе здесь замечательный. Настоящий, итальянский. А коньяк пусть стоит и пахнет. И лимон пусть оттеняет собой этот не свойственный утру коньячный запах, создавая неповторимый, революционный букет оппозиции этому дрянному утру и заплеванному залу ожидания. Рекомендую оставить в чашечке на пару глотков, обвести взглядом, тем самым с поволокой, о котором Макс говорил, вокруг себя, задумчиво остановиться на барменше, чуть качнуть в ее сторону рюмочкой, дождаться легкой ответной улыбки и выпить содержимое не отрываясь, неспешными глоточками. Теперь подождать секунд тридцать, пожевать лимончик. Сигаретку непременно прикурить, допить те самые два глотка кофе между затяжками. И если после этого вы не почувствуете себя самым счастливым человеком, то вы просто не способны к счастью.

Теперь в «дьютик». Подарки украинским друзьям, да и себя любимого не забыть. А тут и посадку объявили, вот и чудесно. Пропадай, Москва, без меня.

Ровно через полчаса после взлета появляется солнце, еще через час видно землю, и так теперь до самого Крыма. А ты сидишь в полупустом самолете, отхлебываешь коньячок и читаешь что ни будь жизнеутверждающее. Аксенова, например. И знаешь, что это чувство счастья тебя уже и не покинет никогда. Вот и посадка. За окном солнце. Начало октября, а люди в рубашках. Быстрей на выход. Спуститься по трапу и вдохнуть, нет, не вдохнуть, а откусить этого воздуха. Откусить и жевать, и щуриться от солнца, и улыбаться.

А по дороге в Ялту тормознуть у стоящей на обочине машины-цистерны. Выйти, размять ноги, протянуть рубль пожилой женщине, и нальет она вам из крана полулитровую баночку свежего портвейна. И будет этот нектар пахнуть морем и изюмом. И выпьете вы всё это без остатка, и даст вам по шарам, но как-то нежно и ласково. А потом задремлете, и когда откроете глаза, перед вами будет море, от края до края. И вы еще в машине услышите его шепот. Но не спешите с ним говорить, это время еще придет.

Так было со мной и в тот раз. И дела делались, и чувство радости и счастья не проходило. И забыл я о том странном разговоре с Максом. Не просто забыл, а специально. Сделал над собой усилие, и тю-тю, нетути больше в моей памяти бреда этого.

Обратно труднее. Тут главное не поддаться общей суетливости и сосредоточенности. VIP «Симферопольский» маленький, но уютный. В баре спросить что-нибудь аристократически прощального. Белый мускат красного камня в данном случае подойдет лучше всего. Но чтоб не в стакан вам его налили и не в бокал стеклянный. Попросите фужер хрустальный. Тяжелый такой, еще с советских времен остался. Их уже все поразбивали, но держат парочку под прилавком для таких ценителей прекрасного, как мы с вами. Янтарное вино будет искриться и переливаться в гранях хрусталя. Вам будет немножко грустно, и вы выпьете этот нектар медленно, до дна. И оторвете фужер от губ, переведете дух. Глаза ваши увлажнятся, и навернется слеза, а вы ее украдкой так смахнете, типа глаз зачесался. А сами гордые такие, любящие весь мир, пойдете к автобусу и полетите.

Вот в таком состоянии они меня и взяли. Тепленького, как говорится.

Обычно я летаю бизнесом и прошу, чтобы со мной рядом никого не сажали. По возможности, конечно. В этот раз желание с возможностью не совпали. Место рядом со мной было занято, да и вообще салон был под завязку. Вздохнув, я протиснулся мимо соседа и плюхнулся в кресло.

– Добрый день.

– Здравствуйте.

Вежливый такой мужчина лет пятидесяти, лоб открыт, кожа немного смуглая, но черты лица вполне славянские. Ну что ж, мне с ним детей не крестить, как говорится.