Сирингарий
Шрифт:
— Не должна, — без особой уверенности отмолвил кнут. — Ты, все же, меня держись.
Ступил на мостки, метнул поклон.
Заговорил с почтением.
— Поздорову, старая ворона, скудельница! Вижу, все не скучаешь без дела, дай только стирку какую затеять. Чай, много костей намыла?
Оглянулась костамокша.
Дернулась, точно под сарафаном ее пусто было, ветром подбито: воронья голова на палке-скакалке, в бабском обряженье.
Открыла клюв, сухо щелкнула раз, другой; зазвенело тонко, густо, и вдруг услышал Сумарок голос — будто в самое
— И тебе, кнут, путь-дорога. Пошто пожаловал?
— Ты вот кое-что у молодца забрала, так надобно обратно получить.
— Ишь, быстрый какой. Что, силой взять попробуешь?
— Миром желательно. Давай меняться?
Костамокша голову склонила.
— А давай, — сказала. — Поменяемся, коли в игру сыграете со мной, просильщики.
— В какую игру?
— В лытку, — ответила костамокша.
Тут уж переглянулись кнут с мормагоном.
— Понял-принял, — весело откликнулся кнут, блеснул железными зубами.
Мормагон нахмурился сильнее прежнего, но спорить не стал.
— Что же в лытке дурного? — спросил Сумарок у кнута. — Вся ребятня ей тешится…
Лытка, игра немудрящая, почитай, в каждом лугаре да узле своя справлялась. Бралась для нее кость большая, лучше мосол говяжий. За концы ее хватались игроки, глаза жмурили, да начинали по кругу бежать-кружиться. Кто первый отпустит, тот и продул.
Иногда глаза завязывали для пущей забавы, а окрест кидали всякого — шишек колючих али пузырей рыбьих, что пищали истошно под ногами, соперников пугая, а зрителей веселя…
Мормагон скривил губы.
— Есть нюанс, чаруша, — процедил, — как и во всякой игре с не-человековым отродьем.
— Так что решили, пришлые? — спросила костамокша.
Сумароку показалось — с насмешкой.
— Сыграем, — отвечал Сивый лихо.
— Добро, — щелкнула клювом соперница. — Трое вас. Кто же против меня вызовется?
— Я и назовусь, — мормагон шагнул вперед, но костамокша головой покачала.
— Э, нет, молодец. Моя игра, моя воля. Каурого в супротивники возьму.
Мормагон с кнутом уставились на Сумарока.
— Не сдюжит, — брюзгливо молвил Калина.
Кнут же промолчал, но глаза у него стали другими. Такими бывали, когда Сивый собирался биться в кровь, выжидал только, когда кинуться.
— А что же, не откажусь, — торопливо согласился чаруша, кнуту руку на спину положил.
…Чего Сумарок всегда боялся, так это слепоты. Вот и когда повязку на глаза увязали, сбилось дыхание, скакнуло сердце.
— Я рядом, — сказал кнут негромко.
Сумарок ухватился за кость. Была она сухой, чуть шершавой, крупной. С какого зверя взята, чаруша и помыслить боялся. Почувствовал, как слегка кость потянуло — видно, принялась за нее хозяйка-костамокша.
Вцепился как следует, всей ладонью. И почуял, как коснулись его пальцев чужие — гладкие, холодные.
Кругом повело, задвигалось все в темноте.
И Сумарок в круг шагнул.
Отошли, встали поодаль.
— Сколько ему? На
Сивый головой вскинул, поглядел недобро:
— Ты глаза-то не распускай. Я тебе круп с мордой поменяю, все равно никто разницы не приметит.
Усмехнулся Калина.
— Значит, двадцать. Славное время. Они все в эту пору ласковые, что тели.
— Хорош юлить. Прямо говори, зачем на разговор позвал? Я тебя знаю.
— Зато я тебя не узнаю, Сивый. Думал, только люди меняться могут, оказалось — нет. — И, без перехода всякого, продолжал. — Скажи, Железнолобый, слышал ли ты об операторах?
Сивый нахмурился.
— Не доводилось.
Мормагон поглядел в небушко.
Без спешки достал из кошеля расшитого самокрутку, огниво в коробочке затейной, железной, язычком пламени самокрутку запалил.
Посетовал:
— Совсем было бросил, уж больно Марга, бедная, на дым кашляет. Вот, самосадом здесь разжился. — Затянулся, выдохнул. — Сказывают, операторы те сподобны над кнутами да мормагонами, над чарушами да вертиго стоять. Власть их больше власти княжеской. Течет в них Змиева Кровь, от того сильны. Узнать оператора нельзя, он и сам про себя не догадывается, живет-мрет, как прочие. Только случаем можно оператора обнаружить: они, мол, править могут Качелями Высоты да Кольцами, что в земле лежат… Да тварями, от Колец корни берущими.
— К чему ведешь, мормагон?
— К тому, что каурому, дичку вашему, к руке сечень-кладенец, да и браслет твой с Тлома он носит, ровно простую даренку. И слышал я кое-что про него, среди прочих он парень известный. Про Черноплодку всякое слагают… Есть у меня мысль, что Сумарок в себе кровь Змия имеет, только сам про то не ведает.
Сивый без спросу самокрутку забрал, сам затянулся.
— Тоже вертиго его отписать думаешь?
Фыркнул мормагон, плечами двинул.
— Делиться, вот еще! Я покамест присмотр вести думаю. И ты тоже, кнут, приглядывай, все одно рядом крутишься. Ежели истинно он таков, то за ним и твое племя может явиться: какие кнуты будут волю человека над собой терпеть?
— Ласково стелешь, мормагон, а только какая в этом твоя выгода?
Калина коснулся ожерелья.
Молвил задумчиво: