Сириус Б

Лапин Андрей

На экране появилась картинка - толстая женщина в белом халате с усталым, и каким-то даже измученным лицом взяла микрофон и сказала:

– А сейчас, наш хор исполнит известную песню "Гудбай, Америка!" За баяном - учитель пения Аристарх Иванович! Похлопаем!

Сидящие на стульях, гости начали хлопать, а на сцену вышли десять воздушных созданий с прозрачными ушами и маленький седой старичок с огромным баяном. Создания стали полукругом и начали переглядываться, а старичок неловко поклонился зрителям и сел на стул в углу сцены.

– Аранжировка Аристарха Ивановича!
– крикнула толстая женщина и торопливо удалилась за кулисы.

Старичок встал и поклонился

снова, а гости похлопали еще немного. Аристарх Иванович привлек к себе внимание хористов легким постукиванием ноги, а затем кивнул им головой и растянул меха. Хор не очень дружно, но весьма чисто запел:

Гудбай, Америка, о,

Носи теперь сама-а-а,

Свободный свой,

Зеленый кардига-а-ан!

Гудбай, Америка, о,

Пусть бэтме-е-ен,

Сушит лапти-и-и,

А Робин ему чистит самовар!

На сцену вдруг выскочил бандитского вида мальчик и речитативом произнес:

– Пусть бф-бф, сушит лапти бф-бф, бэтмен! О ес, бф-бф!
– Аристарх Иванович подыграл рэперу баяном, коротко дернув несколько раз мехами.

Даже на экране старого телевизора было видно, как сильно побледнел господин Невзлобин, а его молодой секретарь вскочил со стула, закрыл лицо ладонями и выбежал из зала.

– Выступление хора произвело настолько сильное впечатление на гостей, и лично на господина Невзлобина, - продолжал хмурый молодой позвизд, - что он пообещал уже к следующим светлым пасхальным праздникам закупить для него музыкальные инструменты, а затем отправить всех на конкурс прямо в Москву.

Митроха выключил телевизор и встал.

– Нет, это не американцы, - сказал он тихо.
– Это не могут быть они...

Глава XV

Месть черной зебры

После исчезновения Адельки Подкрышен словно бы впал в прострацию. Он кое-как прикрыл выломанной дверью вход в номер, а затем вернулся в разгромленную спальню и рухнул на постель лицом вниз. Падая на кровать, он неловко зацепил за шнуры балдахина и тот, сорвавшись с хлипких креплений, плавно опустился на него сверху, накрыв спину и ноги несчастного сибарита тяжелым бархатным парашютом. После этого Эмилий почувствовал вдруг исходящее от искусственного бархата синтетическое тепло и на несколько часов забылся тревожным сном без сновидений.

Когда окно номера начало сереть, а потом засветилось приглушенным зимним светом, Подкрышен очнулся и выбрался из-под тяжелого бархатного парашюта. Он кое-как умылся и долго бродил по номеру, собирая разбросанные повсюду предметы своего повседневного костюма. Постепенно нашлось

почти все, кроме сенаторских трусов и Эмилий переоделся в свои повседневные мятые одежды.

Тяжелый кроличий хвост неприятно давил на копчик под джинсами, и он сначала хотел его оборвать, но потом махнул рукой, подхватил теннисную сумку с остатками карнавального костюма и вышел в коридор. Прямо под зеркалом лежало оторванное кроличье ухо с отпечатком грязной ступни, и, глядя на него, Эмилий чуть не расплакался, но, в конце концов, взял себя в руки, сунул ухо в сумку, сильно толкнул ногой дверь и, когда она с грохотом вывалилась в коридор, решительным шагом направился к лифту.

Внизу, в холле, было полно мятых патрициев, которые, покашливая и почесываясь, брели из своих номеров в ресторан на утренний кофе. Эмилий постоял с минуту, наблюдая за этим ходом, а затем мысленно махнул на утренний кофе рукой и быстрым шагом направился к выходу.

– Аве!
– крикнул ему от своей стойки заспанный центурион.
– Как спалось?

– Как в Помпеях после первых толчков, - процедил сквозь зубы Подкрышен и толкнул ногой тяжелую дубовую дверь (после сегодняшних ночных потрясений все двери на свете ему хотелось открывать только ногами).

На улице он поймал стремного вида ржавое такси и как-то вдруг, ни с того ни с сего припомнив вчерашнюю Митрохину эсэмэску, решил заехать на свою "Скорбь".

По всему проспекту уже была разбросана снегоуборочная техника, между которой бродили люди в грязных оранжевых жилетах с широкими деревянными лопатами в руках. Они брали на них совсем немного снега и, пошатываясь, несли его к самым дальним сугробам на противоположной стороне улицы. Из-за скопления снегоуборочной техники и людей в оранжевых жилетах, по проспекту практически невозможно было проехать и на нем уже начали образовываться небольшие ситуативные пробки.

– Прямо тебе Москва, а-ха-ха!
– крикнул таксист, указывая пальцем с большим грязным ногтем на лобовое стекло.
– Только жилетки у всех грязные!

Эмилий вздрогнул от этого крика и решил позвонить Адельке. Он поелозил пальцами по экрану смартфона и нажал на большое розовое сердце.

– Адя!
– крикнул он в холодное стекло смартфона.- Адюша! Куда же ты пропала? Я так волновался! А? Что? Какой кризис? Какое "охохо"? Бесчеловечно? Но я же бизнесмен, Адя! Я должен уметь извлекать прибыль из всего, даже из кризисов! Какие жестокие слова, Адежда!

Подкрышен просто не знал, что с ним разговаривает уже не Аделька, а Люся. Вернувшись утром в свою однушку, она тут же, решительно и безжалостно покончила с Аделькой и решила ехать в Москву немедленно. Еще ночью, в ванной комнате, вслушиваясь в беседу двух бобровских сибаритов, Люся поняла, что Подкрышен совершенно бесперспективный в плане прокурорской работы фигурант, и тут же решила прекратить его дальнейшую разработку. Слушая его рассуждения, она вдруг вспомнила оловянные глаза Бычина, его длинные бессмысленные рассуждения обо всем на свете, и поняла, что и ее объект, и Невзлобин - самые обычные бюрократы старой школы, которым каким-то образом удалось пронырнуть под стальными стрелками разворотливых исторических часов. Даже несчастный Пампушечка со своим необычным наследством мог дать этим людям стоочковую фору в плане экономического благородства и умения вести разного рода дела. О юридических перспективах дел Подкрышена и Невзлобина можно было вообще забыть. До Невзлобина никакому прокурору было все равно не добраться, а ее Миля после подслушанного разговора и как-то сразу показался ей слишком несерьезным и не способным на серьезные уголовные дела человеком.