Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях
Шрифт:
Христиане отовсюду прибегали к консульствам, преимущественно к русским. Нерадение и неспособность новых правителей, отчасти даже их желание привлечь к себе сочувствия своих единоверцев участием в страстях, которые волновали народ, вполне оправдывали вмешательство агентов союзной державы в дела по внутреннему управлению, когда предстояла необходимость отвратить грозившие христианам бедствия. Смелые и решительные меры, принятые во многих случаях консульствами, нарушали права законной власти, но вполне оправдывались преступным поведением представителей этой власти. В январе 1841 г. по настоянию русской миссии в Константинополе были изданы фирманы о защите и покровительстве христиан сирийских с подтверждением тех льгот, какими пользовалась церковь под египетским управлением, особенно в Иерусалиме. Воспрещалось всякое взыскание с монастырей и с поклонников. В красноречивом, напыщенном, но неясном слоге фирманов паши поняли, что Порта лишь в угоду своим союзникам лишала их лучшей доходной статьи завоеванного края. Они были уверены, и небезосновательно, что порывы правоверного фанатизма нравились правительству халифа, служа порукой ненависти сирийских мусульман к египтянам. Ни Порта, ни представители ее в Сирии не могли понять дознанной Ибрахим-пашой
Бейрут. Гравюра В. Г. Бартлетта, 1820-е гг.
Разрушая египетскую систему управления, которая была отлично приноровлена к местностям и к политическому состоянию края, Порта по-старому разделила Сирию на несколько пашалыков, или эйалетов. Халебскому были даны прежние его границы; Таврийские округа составили Аданский пашалык; Тараблюсский вошел в состав Сайдского эйалета, которого столицей сделался Бейрут. Иерусалим и вся Палестина составили особенный санджак, управляемый мирмираном (генерал-лейтенантом, или старинным двухбунчужным пашой) под надзором сайдского мюшира (трехбунчужного паши).
Личные качества Эсад-паши халебского, старого истребителя адрианопольских янычар, спасли эту часть Сирии от потрясения. В Дамаск был назначен сперва Хаджи Али-паша и вскоре затем переведен в Джидду для управления Меккой и Мединой, а на его место поступил Неджиб-паша, один из самых образованных и любезных эфенди ев старого покроя, любитель литературы и поэт, служивший дотоле в министерствах, где он не мог приобрести никаких практических дарований в науке управления. К тому же он был напуган воспоминанием о последнем дамасском паше Селиме, растерзанном чернью незадолго до вторжения египтян; он слышал со всех сторон проклятья правоверного народа на Ибрахима за его вольнодумство, которому приписывались все его строгости к мусульманам. Неджиб слыл в столице вольнодумцем; в Дамаске прикинулся он ханжой, в надежде тем привлечь к себе сердца и усилить свое влияние. Но он успел только внушить дамасской черни дерзость и самонадеянность. Когда же в осень 1841 г. при отзыве ливанских междоусобий чернь предалась неистовствам, паша постиг свою ошибку и убедился в истине, дознанной Ибрахимом, что веротерпимость и укрощение фанатизма служат в Сирии лучшими поруками влияния законной власти на умы народа [253] .
253
В ту пору, находясь в Дамаске, объяснялся я с Неджибом в этом смысле, требуя укрощения правоверной черни, которая грозила сжечь церкви в самом Дамаске. Теория Ибрахима о веротерпимости произвела на его ум большое впечатление. Посреди нашего разговора привели к паше христианина, которого побили до полусмерти мусульмане за то, что он показался на базаре в белой чалме, тогда как они хотели возобновить старинное воспрещение ярких цветов христианам. Несчастная жертва фанатизма успела снять преступную чалму и окутать израненную голову черным платком. Когда паша осведомился о причине его несчастья, то в присутствии всего своего двора он велел ему тотчас снять черный платок и надеть белую чалму, а виновных наказал. Один из них в фанатическом исступлении стал тут кричать, что он не узнает своего паши, наместника султанского, в покровителе гяуров. Неджиб приказал отвести его в дом сумасшедших, содержать там в цепях, а по излечении от восторгов дать ему 300 плетей по пятам. Затем паша, по моему требованию, посадил в кандалы старост двух селений, где мусульманская чернь сожгла церкви, и содержал их в тюрьме, пока виновники не возобновили церквей своим трудом и на своем иждивении. Эти примеры произвели самое спасительное действие в Дамаске, избавили христиан от обид, усилили правительственную власть и даже способствовали к успешному сбору податей. Неджиб не имел опытности, но имел тонкий ум.
Побережная полоса Сирии — от Латакии до Газы, с Ливаном, с Галилейскими и Иудейскими горами — искони таит в себе зародыш политических волнений, с преданиями о наследственных распрях между племенами, населяющими этот край. Здесь всего более разыгрались народные страсти в последнюю войну под влиянием внутренних и внешних деятелей. Здесь преимущественно отозвались ошибки новых властей, которые так неосторожно пробивали себе дорогу, раздувая вихрь безначалия и мало заботясь о последствиях. К тому же выбор пашей, которым Порта вверяла Сайдский эйалет и Палестину, был самый неудачный. В продолжение семи лет восемь пашей сменились последовательно в Бейруте и столько же в Иерусалиме.
Турки ни сведений, ни опытности, ни способности достаточной не имели, чтобы по собственным внушениям или по преданиям жалостной старины образовать новое управление Сирии. Они могли извлечь много выгоды себе от опыта, приобретенного египтянами, если бы они поберегли те гражданские постановления, которые согласовались с правилами и видами султанской власти. Напротив того, они поспешили все разрушить, все уничтожить именем танзимат хайрие, т. е. прав, дарованных султаном в Гюльханейском манифесте, хотя права эти существовали только в теории или, вернее сказать, были только обещаны. Прежде чем составить себе какое-либо понятие о финансовых средствах новоприобретенного края, они уничтожили египетскую хозяйственную систему. Не станем уже говорить о злоупотреблениях турецких чиновников при самом занятии Сирии. 70-тысячная египетская армия была всем снабжена на один год; ее магазины достались победителям, а 15-тысячная турецкая армия не нашла в них провианта на полгода. Великолепная антиохийская мыза была расхищена. Изо всех хозяйственных обзаведений египтян остались одни нагие здания. Новонаселенные Ибрахимом земли опустели.
При ниспровержении
Когда не стало денег, турки в противность своим обещаниям начали обращаться мало-помалу к египетской системе налогов и по-старинному отдавать на откуп много податных статей. Поголовная подать фирде, о которой мы уже говорили (гл. 7), была восстановлена под именем вергы, с уступкой от казны одной трети противу списков египетского сбора. Народ роптал, а правительство при усилении налогов не могло, однако ж, уравновесить итог приходов и расходов по сирийскому управлению и по содержанию 15- или 20-тысячного корпуса в завоеванном крае. В семь лет Сирия поглотила более 300 тыс. мешков (около 9 млн руб. серебром) из государственной казны. К тому же при слабости управления сумма недоимок с каждым годом усугубляется, а в нынешнем (1847) году достигает уже 140 тыс. мешков. Одни таможни представили при новом финансовом устройстве значительные барыши в сравнении с периодом египетским; но этого не должно приписать усилению торговли и промышленности края — напротив, и торговля, и промышленность значительно ослабели, — но единственно введению нового тарифа на основании торговой конвенции 1838 г., которая уничтожила все монополии по отпускной торговле и все внутренние пошлины с привозных товаров.
Конвенция эта составляет новую эру для торговли Османской империи с европейскими державами и вместе с тем одно из важнейших государственных преобразований; а потому мы должны объяснить здесь ее основания.
В эпоху первоначальных своих торговых трактатов с европейскими государствами Турция обложила внешнюю торговлю общей трехпроцентной пошлиной как по привозным, так и по отпускным товарам без всяких ограничений. Таким образом на Востоке были заблаговременно осуществлены самые смелые новейшие теории о свободе торговли, развившиеся теперь в английском обществе под именем free trade. Всеобщее обеднение государства, столь пышно одаренного всеми богатствами почвы и климата, изнеможение и разрушение древней его промышленности, которая от времен незапамятных делала Европу данницей Турции, красноречиво отвечают на все эти теории, ложные, как все теории безусловные, которых поборники и проповедники упускают из виду обстоятельства края и эпохи и степень и направление промышленного развития общества, страстно оглашаемого учением привлекательным.
Мы не станем приписывать системе свободной торговли упадка земледелия в Турции, убыли народонаселения и продуктов и всех неизбежных последствий турецкой правительственной системы. Но чему другому припишем мы совершенный упадок мануфактурной промышленности, к которой всегда правительство было благоприятно, которая, укрывшись в городах, менее терпит и почти не терпит от политических тревог края? Сирийские города в совокупности имели лет за сорок пред сим до 50 тыс. станков для шелковых, полушелковых и парчовых тканей. Теперь едва их наберется 2500. Прочные и красивые произведения народной промышленности заменены по всей Турции самыми плохими ситцами Манчестера, приноровленными по рисунку к местному вкусу. Если положить по малой мере 70 копеек серебром чистой прибыли в рабочий день с каждого станка, то Сирия с потерей этой промышленности лишается более 33 тыс. руб. серебром чистого дохода в день, а эта сумма удвоится, если возьмем в расчет торговый оборот местного товара, заготовление грубых материалов, красок и проч. В Иудейских горах, в Набулусе и на Ливане заготовлялось много бумажной пряжи, и в исходе прошедшего столетия вывозились из Яффы и Акки ежегодно три или четыре груза бумажного холста, который потреблялся в колониях на рубахи для негров. Теперь феллахи продают свою хлопчатую бумагу, которой весь урожай может простираться до полумиллиона рублей, а в Сирию привозится ежегодно на три миллиона бумажной пряжи, холста и ситцев английских. Эти простые цифры кажутся нам красноречивее и отчетливее всяких теоретических толкований о непременном равенстве итогов между производительностью и потреблением каждой страны и о временных кризисах в каждой промышленности. Они становятся еще выразительнее при виде возрастающего с каждым годом убожества семейств прежних фабрикантов в Халебе и в Дамаске. Проповедники безотчетно вольной торговли советуют разоренным фабрикантам сломать отцовский станок и обратиться к плугу; но сбыточно ли это на опыте? Укажут ли нам хоть один пример, чтобы народонаселение, взросшее в мануфактурной промышленности, преобразилось в земледельцев, разве поколения два или три предварительно обнищают?
На неизменном основании общей трехпроцентной пошлины Турция заключала с каждой державой срочные тарифы, которые изменялись вместе с ценой товаров и достоинством монеты. Между тем по мере истощения государственных доходов в стране, обреченной прогрессивному обеднению, и по мере возрастающих бед внутренних и внешних правительство нуждалось в деньгах. Сперва размножились таможни по внутренней торговле, и в противность смыслу трактатов взимались пошлины с европейских товаров даже при перевозе из одного порта в другой. Посольства жаловались, но Порта упорствовала в своих притязаниях и по-своему толковала трактаты. С другой стороны, она стала вводить монополии по некоторым продуктам, и мало-помалу система эта до того распространилась, что в последние годы царствования Махмуда почти все предметы отпускной торговли закупались правительством у производителей по назначаемым от правительства ценам, в ущерб производительности. Иногда дозволялось торговле покупать эти продукты у самих производителей, но не иначе, как в силу особенных фирманов с платой пошлин, превосходящих цену товара, сверх положенной по тарифу таможенной пошлины. На этом основании каждый паша облагал по своему усмотрению отпускную торговлю своей области. Государство беднело, земледелец, принужденный уступать свои произведения откупщику или паше за бесценок и большей частью не обретая мзды за свой труд, оставлял поля свои необработанными и довольствовался насущным хлебом. Подобно тому как безотчетная свобода привозной торговли подрывала мануфактурную промышленность, запретительные меры, откупы и монополия на простые продукты убивали самую производительность.